Насколько мне было известно, отношения с иммиграционной службой у Кальдерона были спокойные. В стране он находился легально, иначе бы его никогда не приняли на службу в «Гэлакси». В большой, солидной гостинице никогда не станут нанимать иностранцев без «грин кард».
У него были, конечно, иные причины столь поспешного бегства.
Беседовал я и с другими жильцами. И полученная при этом характеристика Кальдерона нисколько не помогла прояснить ситуацию. Тихий молодой человек, держался обособленно. А расписание его дежурств в гостинице было таково, что часто он работал в те часы, когда остальные уже сидели дома. Нет, никто не знал, была ли у него подружка. За те восемь месяцев, что он прожил на Барнет-авеню, никто не видел, чтобы его кто-нибудь посещал: девчонка там или приятель, — да и по телефону ему звонили не часто. Перед тем, как переехать сюда, он жил в Нью-Йорке, но никто не знал его прежнего адреса, даже район не могли указать.
Употреблял ли он наркотики? Каждый, кому я задавал этот вопрос, был, казалось, шокирован самим предположением. Из чего я сделал вывод, что толстушка домовладелица держала всю свою команду в узде. Все ее жильцы проживали в Штатах легально, имели постоянную работу, все до одного вели самый благопристойный образ жизни. И если бы даже Кальдерон курил марихуану, заверил меня один из них, он бы ни за что не стал делать это у себя в комнате. Иначе бы хозяйка почувствовала запах — и его непременно бы выставили.
— Может, он по дому соскучился? — предположил черноглазый паренек. — Может, он улетел к себе домой, в Картахену?
— А он оттуда родом?
— Да, он из Колумбии. Кажется, говорил, что из Картахены.
Вот и все, что удалось узнать за час интенсивных расспросов. Что Октавио Кальдерон приехал из Картахены. Впрочем, даже в этом никто наверняка не был уверен.
Из «Данкин дьюнат», что на Вулсайд-авеню, я позвонил Деркину. Будки там не было, платный телефон висел на стене. Зато в нескольких футах от него стоял электронный автомат, и юнцы вовсю развлекались. Из портативного, размером с маленькую дамскую сумочку, радиоприемника гремела музыка. Зажав трубку в ладонях, я, стараясь перекричать грохот, рассказал Деркину обо всем, что удалось разузнать.
— Могу наверти о нем справки. Записываю... Так, значит, Октавио Кальдерон, мужчина, латиноамериканец, лет двадцати с небольшим... А рост? Где-то около пяти футов семи дюймов?
— Я с ним ни разу не встречался.
— Ах, ну да, правильно! Не встречались. Ладно... Первым делом возьму в гостинице описание. А ты уверен, что он исчез, а, Скаддер? Ведь я говорил с ним недавно, позавчера вроде...
— В субботу вечером?
— Да, кажется, так. Ну да, верно, еще до самоубийства Хендрикс.
— До сих пор считаете, что это — самоубийство?
— Ну, а с чего бы нам думать иначе?
— Да нет, это я так... Ты говорил с Кальдероном в субботу вечером, и это был последний день, когда его видели.
— Такое частенько случается.
— Кто-то спугнул его. Считаешь, это был ты?
Он сказал что-то, но я не расслышал — из-за ужасного шума вокруг. И попросил повторить.
— Я говорю, ему эти расспросы, похоже, вообще были до лампочки. Поэтому мне и показалось, что он под кайфом.
— Но все соседи в один голос заявили, что он невероятно честный и порядочный молодой человек.
— О, да! Милый, тихий мальчик... Именно такой тип и способен ни с того ни с сего сойти с катушек и перерезать всю семью. Откуда ты, черт возьми, звонишь? Такой шум, ни хрена не слышно!
— Из «Данкин дьюнат». Лавка на Вулсайд-авеню.
— Неужели нельзя было найти какой-нибудь закуток потише?.. Ну, и какие у тебя соображения насчет этого Кальдерона? Думаешь, он уже покойник?
— Перед тем, как съехать, он собрал все свои вещи. И потом кто-то звонил по его просьбе. Слишком уж хлопотное дело — так обставлять убийство.
— Вообще-то этот звонок выглядит так, словно некто дал ему фору. Дал пробежать несколько миль, прежде чем начать погоню.
— Мне тоже так показалось.
— А может, он и впрямь отправился домой? — сказал Деркин. — Они вообще только и знают, что прыгать туда и обратно. Весь мир перевернулся! Мои дед с бабкой приехали в Штаты и с тех пор — ни с места; видели свою Ирландию разве что на календаре от «Тринити Стоун Уайн энд Ликворс». А эти паршивые кретины раз в месяц садятся в самолет и летят на острова. И возвращаются оттуда с двумя курами и каким-нибудь идиотом родственничком. Ну, конечно, предки мои вкалывали, как проклятые, им было не до поездок, в том-то и вся разница. Они не получали пособий, на которые можно было бы мотаться по всему свету.
— Но Кальдерон-то работал!
— Что ж, молодец, сукин сын! Может, стоит проверить рейсы из «Кеннеди»? За последние три дня, а? Откуда он родом?
— Кто-то сказал, что из Картахены.
— А это что, город? Или тоже один из островов?
— Да нет, вроде бы город. И находится он то ли в Панаме, то ли в Колумбии, то ли в Эквадоре, иначе бы она не сдала ему комнату. Думаю, что в Колумбии.
— Жемчужина океана. Вообще-то, если он действительно поехал домой, звонок оправдан. Просто попросил кого-нибудь подстраховать, чтобы не потерять работу, когда вернется. Не будет же он сам звонить из Картахены.
— Но почему он забрал все свои вещи?
— Может, ему там не нравилось. Может, явился какой-нибудь экстерминатор и уничтожил всех его любимых ручных тараканов. Может, он задолжал хозяйке и решил смыться.
— Я проверял. Хозяйка говорит, что он заплатил вперед до конца недели.
Какое-то время Деркин молчал. Затем нехотя выдавил:
— Тогда, значит, кто-то его спугнул. И он слинял.
— Похоже на то...
— Боюсь, что действительно так. Хотя не очень уверен, что он выехал из города. Проехал какую-нибудь остановку на метро, взял себе новое имя и поселился в другой меблированной комнате. Так поступают полмиллиона нелегалов во всех пяти районах. Тут не надо быть Гарри Гудини, чтобы спрятаться так, что тебя и сам дьявол не найдет.
— Может, тебе повезет?
— Шанс всегда есть. Но прежде проверю-ка я морги, а потом уж авиалинии. И если он мертв или выехал из страны; то шансы найти его резко возрастают! — Он рассмеялся, и я спросил, что тут смешного. — Если он мертв или выехал из страны, — повторил он, — тогда нам от него толку мало. Разве нет?
* * *
Состав, идущий обратно на Манхэттен, выглядел просто чудовищно — изуродован вандалами до полной неузнаваемости. Я сидел в уголке, пытаясь побороть приступ отчаяния. Жизнь представлялась айсбергом, который разбили волны океана. И вот эти отколовшиеся глыбы и мелкие кусочки разметает в разные стороны ураган — все у меня развалилось. Как в детской игре — ни одна из картинок не занимала своего места. Это касалось не только дела Ким, но и всей ситуации в целом. Все в жизни казалось бессмысленным, бесполезным и безнадежным.
"Никто не купит мне изумруды. Никто не собирается дать мне ребенка. Никто уже не спасет мою жизнь.
Кончились счастливые времена".
Восемь миллионов способов умереть, а среди них — широчайший выбор средств покончить с собой. Метро в этом смысле — идеальное место. Поезд непременно сделает свое дело, если кинуться на рельсы прямо перед ним. А еще в городе полно мостов, окон и витрин на верхних этажах, магазинов и лавок, торгующих бритвами, шнурками и таблетками.
Вот у меня, например, лежит в столе игрушка 32-го калибра. И окно в номере достаточно высоко от земли, чтобы прыжок из него был смертельным. Но я ни разу не пытался сотворить такую штуку и почему-то уверен, что никогда не сделаю этого. Или же я слишком труслив, или упрям. А может, отчаяние, овладевшее мной, не столь уж непреодолимо, как кажется. И что-то всегда держит меня на плаву.
Конечно, когда ты пьян, ручаться трудно. На одном из собраний выступал мужчина. Он рассказал, как однажды, выйдя из пьяного ступора, увидел, что стоит на Бруклинском мосту, что уже перекинул одну ногу через перила и буквально висит над пропастью. Он тут же подтянул ногу и поспешно убрался с этого дьявольского моста.
А что, если бы он очнулся на секунду позже, когда уже обе его ноги болтались бы в воздухе?..
* * *
Нет, если бы я пил, то чувствовал бы себя куда лучше.
Никак не удавалось отделаться от этой мысли. Хуже всего то, что это правда. Я чувствовал себя ужасно и знал, что если выпью, это пройдет. Потом, конечно, пожалею. И буду чувствовать себя еще отвратительнее. Ну и что с того? Ведь рано или поздно все мы умрем.
Снова припомнилась история, услышанная на собрании. Ее рассказала Мэри, завсегдатай Святого Павла. Это была крохотная, похожая на птичку женщина с тоненьким голоском; всегда хорошо одетая и аккуратно причесанная.
Так вот, мне кажется, она была права: «Знаете, для меня было настоящим открытием узнать, что я вовсе не обязана чувствовать себя счастливой. Где это сказано, что человек непременно должен купаться в счастье? Я всегда думала, что если нервничаю, мучаюсь, ощущаю себя несчастной, то должна что-то срочно предпринять, чтобы обрести душевный покой. Но потом поняла, что это неверно. Дурные чувства и ощущения не могут убить меня. Меня может убить алкоголь, а мои чувства — нет».
