В течение шести часов я ломал голову над столь плачевно закончившейся жизнью Ахмеда Хамула, но об этом знали только семейство Эргюн, Футт и, по-видимому, еще пара его сотрудников. Может быть, кто-нибудь из Эргюнов проболтался или полиция хотела предупредить меня, чтобы я не совался в это дело? Это тоже возможный вариант. Может быть, я, выдав себя за представителя турецкого посольства, дал маху? Наверняка Футт, прочитав мою визитку, позвонил в посольство, чтобы выяснить мою личность. Что, если турецкое посольство, вместо того чтобы злорадно похихикать, как это принято на Востоке, проявит прозорливость и не допустит, чтобы их соотечественник-самозванец занимался делом, которое находится не в его компетенции? Может быть, представителям турецкого режима как раз на руку смерть Ахмеда Хамула и они просто не хотят засвечиваться в этом деле?
Так, постепенно, шаг за шагом, я начинал формулировать вопросы, которые в следующий раз должен буду задать родственникам убитого. Не был ли Ахмед Хамул в прошлом связан с какими-нибудь экстремистскими организациями? Получал ли он корреспонденцию с родины?
Не был ли он, будучи в Германии, членом турецкого землячества, участвующим в антиправительственном заговоре?
Считаюсь ли я вообще в турецком посольстве турком? Почему бы нет? Я зажег сигарету и нашел в телефонной книге номер турецкого посольства. Телефон не отвечал. Рабочий день дежурного сотрудника посольства подошел к концу. Я положил трубку.
В Германии принято к Рождеству, Пасхе и Троице посылать родственникам подарки. В это время немецкая почта выделяет целые отряды особого назначения, чтобы справиться с доставкой целых гор аккуратно запакованных свертков со сладостями и пижамами. Перевалочный пункт для отправки посылок — вокзал. Если Ахмед Хамул работал подсобным рабочим, я могу выяснить кое-что именно здесь. Я выпил вторую бутылку пива. Из соседней квартиры, в которой проживал волосатый воспитатель из социальной службы, доносились неистовые крики и стрельба из вестерна, транслируемого по телевизору.
С каким удовольствием я бы посмотрел сейчас стычку ковбоев с индейцами, но вместо этого мне надо было опять выходить из дома. Теплый августовский вечер был светлым. В заходящих лучах солнца весело щебетали птицы.
Мой «опель» остался у офиса. Я направился к ближайшей станции метро. Эскалатор опустил меня в вонючий подземный переход. Навстречу мне шкандыбали два типа с красными волосами и кучей металлических прибамбасов на рожах. Я пробил билет в турникете и сел на скамью. Рядом со мной три старушки делились своими событиями из жизни обитателей богадельни.
С грохотом подкатил поезд. Старушки медленно поднялись со скамьи и заковыляли к двери вагона. Мне порядком надоело слушать лязг их вставных челюстей, и я прошел в противоположный конец вагона и стал читать рекламные наклейки.
«А НУ, ЛИЗНИ!» На одной рекламе была изображена длинная пластиковая трубка с ванильным мороженым. При желании его лизнуть, мороженое можно было выдвинуть из трубки, потом опять задвинуть, и так туда-сюда, пока оно не кончится. С каким удовольствием я бы сейчас лизнул холодненького лакомства! На другой рекламе красовалась баночка крема для обуви с щеткой сверху. Стоит пошевелить эту щетку, как из нее сочится красная, как малиновый сироп, краска.
Поезд остановился, и я нырнул в вокзальную толчею. Молодой человек с букетом цветов чуть было не сбил меня с ног. Две узкоглазые туристки с «минольтами» на шнурках спросили, где находится дамский туалет. Наконец я притулился у одного из окошек почтового отделения. За окошком торчала чья-то спина.
— Здрасьте! К кому можно обратиться, если мне захочется потаскать мешки с почтой?
— Хм?
— Мускулатура есть, а есть нечего, — сострил я.
— Х-мм?
— Ладно, мне надо поговорить с мужиками, которые разгружают посылки.
Служащий все-таки повернулся ко мне и показал пальцем на лестницу, ведущую вниз:
— С первого перрона увидишь дверь с табличкой «Почта».
— Спасибо.
— Х-мм.
Найдя нужную дверь, я толкнул ее. Внутри тоже было окошко, за которым виднелась еще одна спина. После долгих выяснений меня отослали в соседнюю дверь, где должен был находиться начальник. Потом выяснилось, что где-то сзади за решеткой будет зал, в котором хранятся посылки, за ним — что-то вроде раздевалки для персонала и, наконец, кабинет с табличкой «Отдел кадров». Я постучал в эту дверь. Не дождавшись ответа, я вошел внутрь.
— Что, обождать не можете? — недовольным тоном поинтересовались из дальнего угла.
Я увидел какое-то студнеобразное существо с рыжей боцманской бородкой, с прыщавым лбом и зачесанными назад сальными волосьями.
Помещение ничем не отличалось от тысячи других служебных помещений: дешевая мебель, серый линолеум на полу, календарь с автомобилями и тусклая лампа, как в общественном сортире.
За кипой бумаг жалко торчала плохо спрятанная бутылка пива.
— Прошу прощения, я несколько раз стучал, — примирительно сказал я.
— Что вам надо?
— Я хотел спросить, не работал ли у вас временно упаковщиком некий Ахмед Хамул?
— Может, и работал. Здесь много людей работает.
— Мне надо знать поточнее. Где-нибудь у вас регистрируются временные работники?
— Зачем это вам надо знать?
Я показал свое удостоверение.
— Ну и что?
— Парня убили, и мне надо выяснить, что такого он совершил, когда еще мог передвигаться без помощи похоронной команды.
Студень наморщил лоб.
— Ладно, сейчас посмотрю. Когда примерно он мог здесь работать?
— В последние два-три года.
Студень пукнул.
— Извиняюсь.
Потом поднялся и прошлепал к полке с бумагами.
— Последние два-три года, говорите?
— Да, примерно так.
Держа под мышкой две амбарные книги, он снова грузно опустился в кресло.
— Тут многие нанимаются на короткий срок… Так как, говорите, его зовут?
— Ахмед Хамул. Так и пишется.
— Хм… у вашего брата все имена похожие… Так… Хамул… Ха… Хам… — Он искал по списку в алфавитном порядке. — Хаму… Хамул! Нашел! Работал здесь часто, по нескольку недель, правда ваша.
— Когда?
— Ну, это уж сами смотрите, — пробормотал он и протянул мне «гроссбух».
«Ахмед Хамул, с 14.04.1981 г. по 2.07.1981 г.». Это была первая запись в книге, за ней следовали другие, фиксировавшие все более короткие сроки. Последняя гласила: «С 20.12.1982 г. по 3.01.1983 г.».
Я захлопнул засаленную книгу и спросил:
— А нет ли среди сотрудников кого-нибудь, кто его помнит?
— Почему нет? Спросите там, на входе. Кто-нибудь да знает.
— Спасибо. Приятного вам вечера.
— Вам тоже.
Я покинул «студня» и поспешно вернулся к первому окошку. Снова — спина. Я постучал по стеклянному окошку, и спина обернулась.
— Опять вы? Нашли шефа?
— Нашел, — подтвердил я. — А вы, случайно, не помните упаковщика по имени Ахмед Хамул? Он частенько у вас подрабатывал.
— Слушайте, обратитесь лучше к парням, которые работают на платформе. Они все там друг дружку знают.
Я снова вышел на грохочущий перрон. На третьем пути стоял состав с почтовым вагоном, готовым к разгрузке. Я поплелся в ту сторону, издали приглядываясь к мускулистым носильщикам.
Один из них как раз совершал перекур. Приблизившись к двухметровому верзиле, я попытался по-дружески приветствовать его: «Добрый вечер!»
— И вам того же, — пробурчал он и, отвернувшись, запрыгнул внутрь вагона и принялся ворочать мешки. Когда он на минуту мелькнул у вагонной двери, я сквозь вокзальный грохот прокричал ему:
— Эй, командир, ты, случайно, не знаешь коллегу по имени Ахмед Хамул?
Он исчез в глубине вагона, потом снова появился — уже с мешками и прорычал в ответ:
— Работал здесь одно время.
— С кем он тут общался больше всего?
Прошло несколько минут, пока он появился снова.
— Спроси вон тех в будке. У них сейчас перерыв.
Он указал на крышу из гофрированной жести и исчез прежде, чем я прокричал ему «спасибо».
Дверь будки, как и крыша, тоже была из железа и противно скрипела. В нос ударил затхлый запах пивных паров и сигаретного дыма.
Трое работяг сидели за перевернутым ящиком из-под пива и играли в скат. Четвертый грузчик притулился в углу и тупо пялился в горлышко бутылки. На всех были грязные майки-безрукавки, обнажавшие круглые как шары мускулы. Когда я вошел, они мельком взглянули на меня, но тут же отвернулись и продолжали резаться дальше.
— На чем мы остановились?
— Семерка!
— Мм-м.
— Тридцатка!
— Твою мать!
Они принялись тасовать карты и не обращали на меня никакого внимания. Я подсел к молчаливому выпивохе. Теперь он сосредоточенно разглядывал свой бумажник.
