Действительно, заметка была очень краткой. В ней описывались некоторые обстоятельства моего побега и говорилось, что «проверки в районе Обергенвилля продолжаются».
Это утешало.
— Через пару дней вам можно будет выходить на простор, — продолжал он, зевая. — Что собираетесь делать?
Вопрос застал меня врасплох: об этом я еще не думал и никаких планов на будущее не имел.
— Не знаю, мсье…
— Искать работу?
Я невольно скорчил гримасу, и он улыбнулся.
— Кажется, это вас не очень-то прельщает!
— Попробуй ее найди, эту работу, когда не можешь удостоверить свою личность…
Он вздохнул и достал из заднего кармана бумажник настоящей крокодиловой кожи.
— Это карточка избирателя, которая может сойти за удостоверение. Она вдвойне хороша: и подлинная, и без фотографии.
Я взял карточку и прочел: «Рене Дотен, водитель. Улица Вожирар, 120».
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Этот Дотен не существует. Можете смело пользоваться его именем.
Почему я ощутил в тот момент нечто вроде тревоги, вместо того чтобы обрадоваться неожиданному подарку?
Знаете, как иногда бывает в эротических снах? Вы лежите с голой бабой, которая аж хрипит от нетерпения. Вам так хочется начать, что все ваше тело — будто вибромассажер, и все-таки у вас не получается ею овладеть. Вот так и у меня тогда не получилось обрадоваться. Напротив — мне стало страшно. Черный, неясный страх врезался мне в мясо, скрипя, как зазубренный нож.
Я опасливо держал карточку кончиками пальцев.
— Вы, я вижу, не слишком удовлетворены? — заметил Бауманн.
— Вы Дед Мороз?
— Иногда бываю.
— Из филантропии?
— Скажем, это меня развлекает.
Спускались мягкие сумерки. Его глаза напряженно блестели в полутьме. Я не отворачивался, в безумной надежде выведать его тайну.
— Чего вы от меня ждете господин Бауманн?
— О, вам известна моя фамилия? Я считал Робби более скрытным…
— Я прочел ее на вашей машине.
— Ах, вот оно что…
— Ну? — разозлился я. — Отвечайте же!
Он указал на стоявший рядом пустой шезлонг.
— Присядьте-ка, Дотен, а то у меня шея болит на вас смотреть.
Я сел.
— По некоторым причинам, которые я не могу назвать, мне требуются помощники вроде вас. Тихие люди с не очень развитым чувством гражданского долга, не в обиду вам будь сказано…
— Чтобы выполнять работу по дому? — спросил я.
— По дому, и не только…
— А еще какую?
— Другую!
Голос его сделался резким, свистящим. Я не стал допытываться.
— Легкая работа, свободная жизнь. Со мной вам все нипочем. Полиция не станет искать вас под моей крышей. Двухсот тысяч старыми в месяц вам достаточно?
Такое случается только раз в жизни: еще утром я стоял между двумя тюремщиками с железом на руках, а вечером — сижу вот в шезлонге, любуюсь закатом, вдыхаю запахи сада. У меня есть ночлег, липовое удостоверение, и мне предлагают двести билетов за здорово живешь!
— Если мое предложение вас оскорбляет, можете уйти. Мне вы ничем не обязаны…
Я посмотрел на ворота — символ — спокойствия и надежности. Тени на улице сгущались. Из дома вышла Эмма: ее белые волосы затмили собой последние светлые пятна сада. Она шла, покачивая бедрами, словно предлагала себя первому встречному.
— Годится, — пробормотал я, — Остаюсь.
Слова эти чуть не ободрали мне глотку — до того явственно я ощущал, какую совершаю глупость.
Прошло несколько дней. Дом был по-прежнему погружен в какое-то сонное оцепенение. Эта хибара жила собственной, почти человеческой жизнью. Из всего, что меня окружало на протяжении всей этой истории, только она по-настоящему меня успокаивала, только она создавала ощущение безопасности и уюта.
Работенка не слишком утомляла. В мои обязанности входило транспортировать старика, когда ему хотелось подышать воздухом. Он был легким, как пушинка, что, кстати, для инвалида большая редкость. Я поднимал его на руки и нес в сад, на шезлонг. Его медленное дыхание щекотало мне ухо, и от него исходил пресный запах старости, как от пустых флаконов, в которых когда-то давным-давно хранились духи.
По мне — так он был хороший старикан. На второй день он дал мне тысячу франков, которую с трудом выудил из кармана. Его внимание мне польстило. Иногда он мне улыбался — одними глазами, потому что мышцами лица почти не владел.
А вот со жратвой дела у него обстояли из рук вон плохо. Пищу приходилось измельчать до крошек, и жевал он их целую вечность. Но я проявлял к нему небывалое терпение, и мне порой даже нравилось чувствовать себя заботливой мамашей.
В свободное время я почитывал детективы, которые с утра до вечера заглатывала Эмма. Она только этим и занималась: каждый вечер Бауманн привозил ей из города новую стопку книг, Это была не баба, а сущий книгоед. Ох и любила она встряску с мурашками! Ух и ждала, когда часы пробьют полночь и из-за угла появится книжный убийца! А уж преступления в «замкнутом пространстве» — те она вообще щелкала, как орехи.
Мне достаточно было лишь выбрать из кучи. Книжки эти валялись по всему дому и даже на лужайке. Бери да читай! Настоящий книжный дебош.
Робби, не будучи большим интеллектуалом, «починял» разные мелкие штуковины и готовил жратву. Видимо, Бауманн вообще не знал, что такое денежные затруднения, если держал у себя таких трутней, как мы!
Уезжал он утром, довольно рано, и возвращался в конце дня, совсем как бравый промышленник, который каждый божий день отправляется в свою городскую контору и после трудов праведных спешит поскорее глотнуть свежего воздуха.
Я уже перестал гадать, долго ли все это продлится. Перестал задавать себе вопросы. Просто жил, не ломая голову, потому что это «сегодня» было несравненно лучше, чем любое из возможных «завтра». С моими анкетными данными лучшего от жизни просить и не приходилось.
И еще я смекал, что эта отсрочка — немного шанс на то, что обо мне слегка подзабудут полицмены.
В таком разлагающем климате прошло около десяти дней. И вот как-то вечером Бауманн зашел на кухню, где Робби мыл посуду, а я — что ж тут такого? — ее вытирал.
— Завтра утром уезжаем на два дня, — сказал хозяин, обращаясь к Робби.
Тот, похоже, удивился.
— Только вы и я?
— Не нравится?
— Почему же…
— Значит, завтра, в шесть.
* * *
Меня разбудило урчание мотора: они уезжали. Я подскочил к окну. Бауманн сидел за рулем, а Робби, все в том же свитере, открывал ему ворота.
Когда их танк выехал со двора, Робби затворил железные половинки ворот и окинул взглядом фасад дома. Он искал меня — знал, что я не сплю и наблюдаю за отъездом. Наши глаза встретились. Он сделал в мой адрес непристойный жест и исчез.
В восемь часов Эмма вышла из своей спальни в почти прозрачном пеньюаре. Она казалась завернутой в целлофан, как дорогая сигара. Мне не составило никакого труда разглядеть ее белые трусики и сисько-держатель. В общем — началось солнечное утро.
Все это время, начиная с инцидента в гостевой комнате, она делала вид, что не замечает меня. Но сейчас в ее глазах снова появился похотливый блеск. Губы ее были влажными, она еще хранила запах постели.
Я рассудил, что при таком наряде никакой пистоляции у нее быть не должно. Теперь я мог смело сцапать ее и показать ей японский захребетный захват…
— Приготовьте завтрак нашему больному! — приказала она.
— Хорошо.
— А кофе себе я сделаю сама.
Она выпивала по утрам чашку чернушки с лимонным соком и без сахара — видно, берегла фигуру.
Через несколько минут мы с ней встретились на кухне. Она дула на свою чашку и смотрела на меня сквозь пар.
— Надеюсь, вы не начнете снова, — пробормотала она своим волнующим голосом.
— Что — не начну?
— Эти свои… ну, сами знаете. Я не собираюсь все время держать под рукой револьвер или хлыст, как укротительница тигров.
— Тогда, — возразил я, — вы должны сделать встречный шаг. Если вы и дальше будете трепать у меня перед носом своим плэйбоевским арсеналом, я ни за что не отвечаю.
— Может быть, мне вообще доспехи надеть?
— Не надо: вы не подходите на роль Жанны д'Арк.
Она вышла, хлопнув дверью.
День прошел еще спокойнее, чем обычно. Она, как всегда, читала, и в полдень я принес ей в столовую грейпфрут и кусок йорк-бисквита. На ней были шорты и белый свитер — большая неосторожность с ее стороны: покажите мне того, кому не захотелось бы в эту минуту сорвать с нее и без того немногочисленные одежды…
Но я сдержался, Эта сучка украдкой поглядывала на меня, обеспокоенная моим равнодушием.
Я занялся стариком. Он слегка покашливал: наверное, накануне вечером я слишком долго продержал его на свежаке. Я спросил, не желает ли он грогу, и он кивнул своей несчастной головой. Я состряпал ему гремучую смесь, и он мигом заснул, разомлев от горячего алкоголя.
