— Тоже? — Панченко усмехнулся. — Проговорились, Константин. Да, он был пьян. Точнее говоря, когда его нашли и провели определенные медицинские исследования, то оказалось, что в его крови сильное содержание алкоголя. Вот так. Какие отношения у вас были с покойным, Константин? Когда вы его видели в последний раз? Живым или мертвым?
— Фотографию, — сказал я. — У вас уже вспотели пальцы.
— Навряд ли, — ответил Панченко и повернул снимок лицевой стороной. Это была увеличенная паспортная фотография все того же мужчины. Здесь он был на несколько лет моложе. Гражданин Леонов также был гладко выбрит, одет в черный костюм, светлую рубашку и однотонный галстук с немодным увесистым узлом.
Именно такому узлу следовало находиться под тяжелым квадратным подбородком. Самоуверенный взгляд сильного, решительного мужчины. И уголки губ, чуть опущенные вниз, отчего все лицо приобретало выражение презрения к объективу фотоаппарата и всем, кто за ним находился.
За те годы, что прошли с момента съемки гражданин Леонов сильно изменился. Но тяжелый подбородок остался, как осталось и скрытое в уголках губ презрение. Полагаю, оно осталось и после удара несколькими тоннами движущегося металла.
— И что скажете, Константин Сергеевич? — Оказывается, голос Панченко мог быть и вкрадчивым. — Узнаете?
Я вернул ему фотографию, прокашлялся и отчетливо проговорил все, что мог ему сообщить, не вызывая при этом дополнительных подозрений. Я сказал:
— То, что этого человека зовут Павел Александрович Леонов, я впервые услышал от вас. Он называл себя просто Паша. Мы познакомились прошлым вечером… Или даже ночью. Вместе выпили. Потом я пошел к себе домой, он — к себе. По крайней мере, мне он сказал, что пойдет домой. Я действительно не помню, что давал ему свои визитки. Это была наша первая и единственная встреча. Точное время нашей встречи и всего последующего также сказать не могу. Помню, что была ночь. Автобусы уже не ходили. Или еще не ходили.
— Это все очень хорошо, — пробормотал Панченко, лихорадочно записывая какие-то слова на листе бумаги. — Это просто чудесно… Вы пошли домой пешком, да?
— Да. Я не пользуюсь своей машиной уже с неделю.
— Потому что сильно пьете, да? Боитесь разбиться на обратном пути из бара? Или из ресторана? Где, кстати, вы выпивали вместе с Леоновым?
Я прикрыл глаза, изображая мучительный процесс напряжения памяти.
— Нет, не помню.
— Константин, вы же вроде как частный детектив, да? — В его устах «вроде» прозвучало издевкой, но мне было не до обид. — Если вы вдруг всучили ему свои визитки… Может, вы предлагали ему свои услуги? Может, он просил вас о помощи в каком-то деле? Может быть, ему угрожали?
Я снова закатил глаза, обхватил голову руками и даже отчаянно замычал.
Негромко, но с чувством. Потом разочарованно покачал головой.
— Вот убейте, не припомню, что он там говорил…
— Если бы здесь был Серега, он бы вам ответил: «Обязательно убьем, если не вспомните», — улыбнулся Панченко. — Ага, а вот, кстати, и он…
Хмурый Серега с шумом ворвался в квартиру.
— Темно уже, а я фонарик забыл дома, — пожаловался он. — Спичками светил, да только ни черта не разглядеть. Надо забирать эту тачку на тщательный осмотр.
— Хорошая идея, — одобрил Панченко. — Но это в следующий раз. — Он закрыл папку. — Время позднее, меня жена заждалась, у младшего сына уроки проверить надо…
— Он не раскололся? — метнул на меня стремительный взгляд Серега.
— Пока держится, — усмехнулся Панченко, поднимаясь с дивана. — Да ты не кати бочки на Константина Сергеевича. У него тоже есть заслуги перед правоохранительными органами.
— Ну-ну, — недоверчиво пробормотал Серега. Моя персона явно не внушала ему доверия.
— У меня даже есть знакомые в Управлении, — не слишком уверенно похвастался я. Вроде того как остановленный гаишником водитель начинает придумывать себе родственников, работающих в госавтоинспекции.
— В вытрезвителе, что ли? — сострил белобрысый и сам же рассмеялся.
— Не в вытрезвителе, дурак, а в отделе кадров, — тихо сказал я, когда дверь за гостями закрылась. — И мне сообщили по секрету, что с завтрашнего дня всех белобрысых идиотов будут увольнять. Ты под номером один в этом списке, Серега.
Впрочем, я забыл про белобрысого уже через минуту. Меня занимало другое. Я встал под душ и стал медленно закручивать кран с горячей водой, пока не перекрыл ее совсем. После этого я выдержал секунд двадцать и с диким воплем выпрыгнул на кафель.
Затем последовали две чашки крепкого кофе. И тогда я попытался вспомнить все — от начала и до конца.
5
Черта с два. Последовательной цепочки слов и событий у меня не получилось. Так, отдельные эпизоды. Начало и конец каждого тонули в густом тумане. Все равно, что смотришь фильм не целиком, а десять минут из начала, десять минут из середины и десять минут финала. А потом твоей фантазии предоставляется широкий простор для придумывания связей между увиденными кусками. Моя фантазия куда-то отлучилась по делам, и между воскрешенными в памяти эпизодами оставались большие вопросительные знаки. И я ничего не мог с этим поделать.
Все начиналось с фразы:
— Чего уставился, рожа?
Вопрос адресовался мне — Под рожей, как нетрудно догадаться, также подразумевался я. Но в тот момент мне непросто было до такого додуматься. Я сидел за столиком в дальнем углу бара и чувствовал легкое покачивание, словно на прогулочном теплоходе. Топливом для этого теплохода послужили двести граммов водки (охлажденная «кристалловская») и несколько стаканов розового грузинского вина. Не так уж много. Но мне хватило. Я чуть навалился грудью на стол, глупо улыбался и смотрел прямо перед собой. Потому что сил повернуть шею в сторону не было. Да и смысла в поворотах не было. Я все равно не соображал, что именно вижу перед собой. Это и сыграло со мной шутку. Для кого-то смешную, для меня — нет.
В баре (я и вправду не помнил его названия, а также обстоятельств, которые занесли меня именно в это заведение) было людно, и я еще удивлялся, почему за мой столик никто не подсаживается.
Теперь-то мне понятно, что мало кто захочет иметь соседом пьяного типа со странной улыбкой во всю рожу, который к тому же раскачивается из стороны в сторону. Того гляди впечатается мордой в стол. Я бы с таким рядом не сел.
А уж после того, как меня спросили: «Чего уставился, рожа?», народ стал потихоньку линять из-за соседних со мной столиков. Чуть погодя я понял, почему.
Я понял это, когда сфокусировал свой утомленный взгляд на человеке, задавшем мне этот не слишком вежливый вопрос.
О, эта была та еще глыба. Это был тот еще матерый человечище. Он сидел, но был примерно одной высоты с людьми, которые стояли за его спиной у стойки бара. Его кулаки показались мне в тот момент идеально квадратными. А пальцы, толщиной в хорошую сардельку, из тех, что подают в столовой мэрии, а не в школьной столовой, пальцы были украшены массивными перстнями. Как бы пьян я ни был, но и то моментально догадался, что перстни имеют не только художественную ценность, но и вполне практическую. От них остаются следы на лице. Или на других частях тела, куда приложится кулак этого человека.
Так вот, этот тип положил локти на стол, подпер свою тяжелую голову могучими кулаками и спросил меня:
— Чего уставился, рожа?
Этот голос легко перекрыл грохот музыки из динамиков и чмокающие поцелуи влюбленной парочки за соседним столиком. Посетители бара испуганно завертели головами, пытаясь определить, кого из них назвали «рожей».
А я все еще витал в облаках — Поэтому специально для меня вопрос повторился. Может быть, даже не один раз. Полагаю, с каждым повтором ярость этого типа возрастала. Он не привык, чтобы его игнорировали.
В какой-то момент я встрепенулся. Протер глаза. И наконец услышал вопрос — «Кто куда уставился?» — не понял я. А потом постарался осмыслить то, что было у меня перед глазами. То, во что уперся мой взгляд (совершенно бессознательно) несколько минут назад.
На черном фоне была нарисована птица. Сначала я подумал, что у меня двоится в глазах. У птицы было две головы. Я несколько раз пересчитал — неизменно получалось две. Крыльев было тоже два. И ноги — две. "Э, нет, — сказал я сам себе. — Таких птиц не бывает. Мутант какой-то.
А если это нарисованы две птицы, то крыльев должно быть четыре — Вот художники от слова ху…"
Минутку. Я чуть пошире раскрыл глаза и увидел всю картину целиком.
Черный фон, на котором неизвестный художник изобразил странную птицу, оказался тканью майки, обтягивающей могучую грудь… Да, того самого амбала.
А чуть пониже птички виднелись буквы: Р. О. С…
Все, догадался. Я поднял глаза чуть повыше — на птичку. Потом еще выше.
И увидел бешеные глаза хозяина черной майки.
— Может, ты глухой?! — проорал он, не вставая из-за столика. Чтобы до смерти напугать кого-то, ему не нужно было даже вставать. Он прекрасно делал это из положения «сидя».
