— Как дела? — спросил он. — Когда начнем наши уроки по уличным дракам?
— В любое время, как только скажешь.
— Ты действительно серьезно, а? Давай как-нибудь на следующей неделе.
— Дай мне знать когда.
— Принеси в контору спортивный костюм и тапочки, я позвоню тебе. Мы можем пойти в спортзал прямо с работы, это как раз в соседнем доме, в подвале тюрьмы. А может, нам взять несколько уроков, они могут пригодиться, а? Там знают все о выбивании глаз. Что я могу сделать для тебя, Мэтью?
— Я только что снова звонил в суд по наследственным делам, чтобы проверить, получили ли они что-нибудь о завещании Мак-Кинни. У них еще ничего нет, Мори, а вчера был последний срок для заявления. Я знаю, ты изучал дело…
— Холодное как макрель, — сказал Блум.
— Печально слышать.
— Но мы еще занимаемся им, а также теми хулиганами, которые устроили тебе баню. Рано или поздно они попадутся, не волнуйся. Сколько Чарли и Джефов может быть в окрестностях Калузы? Кстати, мы до сих пор не нашли ту огромную сумму, которая, как предполагают, была у Мак-Кинни для оплаты сделки. Прочесали его квартиру — и ничего. Проверили все банки в Калузе, а заодно в Брейдентоне и Сарасоте, посмотрели, есть ли у него сбережения, чековый счет или страховые взносы, — ничего. Может быть, он зарыл деньги где-нибудь на пляже? Как пират? Кто знает? Итак, что ты хотел узнать? Кто его ближайшие родственники?
— Точно.
— Его отец умер два года назад, сразу после Четвертого июля. Его звали Дрю Мак-Кинни. Между прочим, он не оставил сыну ни цента, поэтому наследство как источник сорока тысяч отпадает. Мать Мак-Кинни еще жива — леди зовут Вероника, у нее скотоводческое ранчо по дороге на Ананбург, она живет там с сестрой юнца, настоящей красавицей, которой двадцать три года. Так вот, обе они законные наследницы. Я забыл имя сестры, кажется, Патти. Если хочешь, я могу посмотреть.
— Нет, не стоит. Мать больше подходит быть распорядителем имущества.
— Мы разговаривали с обеими до посинения. У них бесспорное алиби. Знаешь, мы всегда начинаем поиск с семьи. Не обращай внимания на то, что читаешь в детективных романах. Там все убийства выглядят так, будто их готовили его лет и осуществили с талантом везучего человека. Бред собачий. Большинство убийств — это сведение семейных счетов. Сын убивает отца или наоборот. Парень убивает топором жену или ее любовника. Жена убивает подружку старика. Что-нибудь такое. Во всяком случае, здесь обе чисты. Мать… Такого рода материал тебя интересует?
— Ты же знаешь, что интересует.
— Да, ну ведь никогда не знаешь. Мать была дома и смотрела телевизор вместе с ветеринаром, который приехал к ней осмотреть больную корову. Мать пригласила его остаться на обед, и они сели смотреть телевизор. Ветеринар подтверждает, что был с ней в девять часов — примерно в это время Мак-Кинни был убит. Итак, старая леди отпадает.
— А где была сестра?
— В постели со своим дружком. Нам удалось это вытянуть из нее после массы охов и вздохов. Никто не любит говорить о таких вещах, пока не поймет, что речь всерьез идет об убийстве. Ее дружка зовут Джеки Кроуэл — еще один Джек. Это очень распространенное имя. Только в моей семье нет Джеков — есть Сидней, Берни, Мэрвин, Ирвинг и Эйб. Во всяком случае, Кроуэл подтверждает, что провел с ней ночь у себя дома. Пригласил на обед в «Макдональдс»…
— Большой транжира, — заметил я.
— Да, ну ют, ему всего восемнадцать лет, девушке двадцать три, и она настоящая красавица. Итак, она встречается с восемнадцатилетним прыщавым прохвостом, и они идут прямо к нему — ты бы видел его жилище, это настоящая свалка. Парень работает грузчиком апельсинов в городском супермаркете, в тот день он возвратился с работы около восьми. И Патти, или Салли, или черт знает, как ее зовут, сразу же отправляется к нему.
— Ты достал адрес ранчо? — спросил я.
— Оно называется ранчо «М. К.». Полагаю, это означает Мак-Кинни, как ты думаешь? Итак, поедешь на юг по сорок первой, затем на восток на Тимукуэн-Пойнт, это где-то на полпути до Маканавы. Там с правой стороны дороги большой указатель, ты не можешь не заметить его.
— У тебя есть номер телефона миссис Мак-Кинни?
— Да, секундочку, дай мне взять дело.
Я подождал. Он почти сразу же вернулся к телефону и дал мне номер. Я записал и уже был готов поблагодарить его, когда он сказал:
— А, вот здесь имеется имя сестры. Откуда я взял Патти? Она Санни, через «а», Санни Мак-Кинни. Я не узнал, это уменьшительное имя или полное, скажешь мне об этом после, а? — И он резко положил трубку.
Мне не особенно хотелось разговаривать с моей бывшей женой Сьюзен, но сегодня пятница, и прошло уже две недели с моей последней встречи с дочерью. Согласно договору о разводе Джоанна должна была провести этот уик-энд со мной. Я хотел узнать, к какому времени она будет готова. Почему-то многие разведенные женщины продают недвижимость. Я нисколько не сомневаюсь, что именно этим занималась Сьюзен в последнее время. Я позвонил в «Ридли и Нельсон» и попросил к телефону Сьюзен Хоуп. Имя, как всегда, застряло у меня в горле. Ее девичье имя было Сьюзен Фич, очень респектабельное, на сто процентов американское на Среднем Западе. Не могу понять, почему она не взяла его снова после развода, так же как не могу понять, почему я никогда больше не называл ее «Сью». Теперь она всегда была «Сьюзен». После четырнадцати лет совместной жизни «Сью» не звучало бы слишком фамильярно, и все же мои губы никогда не могли произнести это уменьшительное имя.
Я не имел ни малейшего желания разговаривать со Сьюзен Фич-Хоуп по телефону, потому что никогда не знал, кто будет приветствовать меня в этот день. Я никогда не называл жену шизофреничкой, это обвинение она успешно опровергла бы в любом суде, дойди дело до этого. Однако в разговорах со мной она играла множество ролей — и две из них четко, почти клинически, изображали диаметрально противоположные по психологии личности. Ожидая, когда она подойдет к телефону, я прикидывал, с кем буду говорить в это утро — со Сьюзен-Ведьмой или со Сьюзен-Сироткой.
— Мэтью! — сказала она, будто наслаждаясь каждым звуком моего библейского имени. — Я так рада, что ты позвонил. — Сиротка! — Как живешь, Мэтью?
— Спасибо, отлично, — это более или менее соответствовало истине, — а ты?
— О, ты знаешь, — ответила она.
Это было произнесено тоном человека, жалеющего самого себя и всех окружающих. Такой тон означал, что она собиралась поведать мне о своих аллергиях. Когда мы перебрались во Флориду, Сьюзен почти сразу же обнаружила, что практически все растущее здесь вызывает у нее аллергию. Когда Сьюзен начинала говорить о своих аллергиях — она делала это, как правило, в роли Сиротки, — ее голос звучал как у смертельно больной. Мне не хотелось в очередной раз слышать о ее аллергиях или о ее сексуальных проблемах. Хотя об этих проблемах рассказывала обычно Ведьма, поэтому сегодня, я полагал, это должно было миновать меня.
— Мэтью, я знаю, ты, должно быть, очень занят, — сказала она, — и я обещаю, что не отниму у тебя ни минуты больше, чем необходимо.
Хитрая Тихоня-Сиротка. Но, по крайней мере, она, видимо, не будет сегодня рассказывать, как дикие деревья вызывают у нее насморк.
— Ну что ты, Сьюзен, — успокоил я ее. — Мы поговорим столько, сколько нужно.
За годы после развода я понял, что есть только один способ поладить с Маленькой Сироткой — взять на себя роль терпеливого Папочки. Лучше Сиротка, чем Ведьма, с Ведьмой вообще невозможно было говорить на человеческом языке.
— У меня серьезные трудности, — начала она.
Я ждал.
— Это связано с Джоанной, — продолжала она.
— В чем дело? — Я сразу же забеспокоился. И Сиротка и Ведьма абсолютно точно знали, какую кнопку нажать, чтобы пробудить во мне отцовские чувства.
— Ничего, ничего, с ней все в порядке, — успокоила меня Сьюзен. — Она должна была встретиться с тобой на этой неделе…
— Именно поэтому я и звоню…
— Прошло две недели, я знаю, — сказала Сьюзен нежно, — и в договоре указан каждый второй уик-энд.
— Да, это так, — подтвердил я со смутными подозрениями.
— Мэтью, — спросила она, — ты помнишь моего брата?
— Конечно, я помню твоего брата.
Сьюзен, наверное, считала, что развод действует на мужчину как-то по-особенному, вызывая преждевременную старость и, как следствие, потерю памяти. Она всегда спрашивала, знаю ли я людей, с которыми мы были знакомы многие годы. Я ожидал, что в один прекрасный день она спросит, помню ли я свою дочь. Я, естественно, помнил этого сукина сына Джерри Фича. Он отказался сказать моей теще, которую я очень любил, что она умирает от рака. Она так и не узнала, что умирает, потому что все доктора по указанию Джерри скрывали это от нее. Этим они лишили ее того достоинства, с которым она могла бы встретить свой конец, вместо этого она мучилась в неведении. Она запомнилась мне именно такой — умирающей в неведении. Как я не любил Джерри тогда, так не люблю и теперь и чрезвычайно благодарен судьбе за то, что он больше не является частью моей жизни.
