– Мне тебя не хватает на заводе, – сказал Дюпре. – Без тебя совсем не то, некому держать меня в руках. Да и другие ниггеры пораспустились.
– Ну что ж, привыкайте обходиться без меня.
– Нет, так не пойдет. Бенни хочет, чтобы ты вернулся. Он сожалеет, что прогнал тебя.
– Впервые об этом слышу.
– Ты ведь знаешь этих итальянцев. Они считают зазорным извиняться. Но он хочет, чтоб ты вернулся.
– Не могли бы мы посидеть с тобой и с Оделлом, Изи? – мягко спросила Коретта.
– Конечно, конечно. Принеси для нее стул, Дюпре. Присаживайся между нами, Коретта.
Я попросил бармена принести кварту пшеничного виски и ведерко со льдом.
– Значит, он хочет, чтобы я вернулся? – спросил я Дюпре, когда стаканы у всех были наполнены.
– Да-да! Он сам мне признался в тот же день, что, покажись ты ему на глаза, он взял бы тебя обратно в ту же минуту.
– Но сначала он пожелает, чтобы я поцеловал его в задницу. – Я заметил, что ее стакан уже пуст, и спросил: – Хочешь, я налью тебе, Коретта?
– Может быть, еще чуть-чуть. – Она улыбнулась, и я всем своим нутром почувствовал ее улыбку.
– Действуй, Изи, – рычал Дюпре. – Я объяснил, что ты жалеешь о случившемся, и он готов все забыть.
– Я действительно жалею. Любой человек, оставшийся без работы, об этом жалеет.
Дюпре так громко захохотал, что Оделл чуть не свалился со стула.
– Приходи в пятницу, и мы наверняка устроим тебя на работу.
Я спросил их о девушке, но это было впустую. Ровно в полночь Оделл собрался уходить. Он попрощался с Дюпре и со мною, Коретте поцеловал руку. Она зажгла в этом тихом маленьком человечке искру былого огня. Затем мы с Дюпре принялись травить байки о войне. Коретта засмеялась и отодвинула бутылку с виски. Липс и его трио продолжали играть. Люди всю ночь приходили и уходили, но я на время отложил заботы о Дафне Моне. Сообразил, что, если меня восстановят на работе, я смогу вернуть мистеру Олбрайту его деньги. От виски я размяк, и мне хотелось только смеяться. Дюпре отключился еще до того, как мы прикончили вторую кварту. Было около трех часов утра.
Коретта фыркнула носом в затылок Дюпре и сказала:
– Раньше он обычно играл до первых петухов, но теперь старый петух уже не поет так часто.
– Его вышвырнули из дому, потому что он не внес вовремя плату, – сказала Коретта. Мы тащили Дюпре из машины к дверям ее дома, его ноги оставляли две глубокие борозды на газоне. – Первоклассный машинист получает почти пять долларов в час и не может даже оплатить свои счета.
Я с улыбкой подумал, что ее злит не столько безденежье Дюпре, сколько его бесчувственное состояние после спиртного.
– Швырни его, Изи, на кровать, – велела она, когда мы втащили его в дверь.
Я не без труда взвалил крупного и грузного Дюпре на постель. Я изнемог, таща и толкая эту тушу, и едва доковылял из маленькой спальни Коретты до ее крохотной гостиной. Она налила мне последний стаканчик, и мы сели на кушетку. Сидели рядышком, потому что ее комната была немного больше чулана для метелок. И когда я говорил что-нибудь забавное, она хохотала и раскачивалась так, что касалась моих коленей. И время от времени озаряла меня светом своих карих глаз. Мы говорили тихо, и густой храп Дюпре заглушал добрую половину слов. Каждый раз, когда Коретта хотела мне что-то сказать, она доверчиво подвигалась поближе, чтобы я все расслышал.
Когда мы приблизились друг к другу настолько, что наше дыхание перемешалось, я забормотал:
– Мне пора, Коретта. Скоро рассветет, и я крадучись выйду из твоего дома. Что скажут соседи?
– Хм. Дюпре проспал меня, а ты собираешься показать спину и бросить меня одну?
– В соседней комнате лежит мой друг, малышка. Что, если он услышит?
– Ты слышишь, как он храпит? – Она расстегнула блузку и приоткрыла груди.
Я с трудом встал на ноги и сделал два шага к двери.
– Ты пожалеешь, если уйдешь, Изи.
– Я еще больше пожалею, если останусь.
Она молча улеглась на спину на кушетке, обмахивая грудь рукой.
– Я должен идти, – окончательно решился я и даже приоткрыл дверь.
– Дафна сейчас спит, – усмехнулась Коретта и расстегнула пуговичку. – Сейчас ты ничего не добьешься.
– Как ты ее назвала?
– Дафна. Ведь так? Ты говорил, ее зовут Делия. Мы здорово набрались на прошлой неделе с нашими кавалерами в "Плейруме".
– С Дюпре?
– Да нет, Изи. Это был другой. Ты ведь знаешь, я никогда не держалась за одного.
Коретта встала и приплыла прямо в мои объятия. Я вдыхал аромат прохладного жасмина из сада и горячего жасмина от ее груди. Я был достаточно взрослым, чтобы убивать мужчин на войне, но еще не стал вполне мужчиной. Во всяком случае, не в такой степени, в какой Коретта была женщиной. Она оседлала меня на кушетке и прошептала:
– Ой, папочка, ты попал в меня. Да-да!
Я едва удержался от вопля. А она спрыгнула с меня и сказала голосом скромницы:
– О-о-о, это просто изумительно, Изи!
Я попытался притянуть ее к себе, но Коретта никогда не шла, куда ей не хотелось. Она просто опустилась на пол и сказала:
– Я больше такого не выдержу, папочка, в такой обстановке.
– В какой обстановке? – вскричал я.
– Ты знаешь. – Она покрутила головой. – Дюпре в соседней комнате.
– Забудь о нем! Ты завела меня, Коретта.
– Это нехорошо, Изи. Я занимаюсь этим прямо рядом с Дюпре, а ты выслеживаешь мою подругу Дафну.
– Да я не выслеживаю ее, милая. Это всего только работа, вот и все.
– Какая работа?
– Один человек хочет, чтобы я ее нашел.
– Что за человек?
– Какая разница? Я никого не выслеживаю, кроме тебя.
– Но Дафна моя подруга...
– Это просто какой-то ее приятель.
Когда мой огонь стал угасать, она снова пустила меня к себе и позволила получить ее еще немного. Так она заставила меня трудиться до рассвета. Я все-таки добился от нее, кто приятель Дафны. Без всякого удовольствия я услышал это имя, но уж лучше знать его, чем не знать. Когда Дюпре закашлялся, готовый вот-вот проснуться, я натянул брюки и поспешил восвояси. Коретта прижалась к моей груди и вздохнула:
– Получит ли старушка Коретта десять долларов, если ты найдешь девушку, Изи? Ведь это я рассказала тебе о ней.
– Конечно, малышка, – обещал я. – Сразу же, как только ее найду.
Когда она поцеловала меня на прощанье, я понял, что ночь позади. Ее поцелуй вряд ли оживил бы мертвеца.
Когда я добрался домой на Сто шестнадцатую улицу, уже наступил еще один прекрасный калифорнийский день. Большие белые облака плыли на восток к горной гряде Сан-Бернардино. На вершинах еще белели следы снега. В воздухе висел запах сжигаемого мусора.
Мой диван-кровать оставался несмятым с прошлого утра. Газета, которую я читал вчера, была аккуратно сложена на стуле. Грязные тарелки от вчерашнего завтрака лежали в раковине. Я отдернул шторы и поднял с пола пачку писем, которую почтальон опустил в дверную прорезь. С тех пор как я стал домовладельцем, я получал ежедневную почту, и, честно говоря, мне это нравилось. Мне по душе была даже макулатура типа рекламных бюллетеней.
Я начал с письма, обещающего бесплатную страховку на год. Другое письмо сулило шанс выиграть тысячу долларов. Еще в одном грозились смертью, если я не сниму шесть точных копий и не разошлю своим знакомым. Кроме того, я должен был послать два серебряных десятицентовика в почтовое отделение в Иллинойсе. Скорее всего это было дело рук белой банды, спекулирующей на суевериях негров, выходцев с Юга. Я вышвырнул это письмо в мусорный ящик.
И все же было приятно сидеть в утреннем свете и просматривать почту. Из кухни доносилось бульканье электрической кофеварки, а в моем садике чирикали птицы.
Под большим красным пакетом с купонами я нашел синий конвертик, благоухающий духами и надписанный причудливым женским почерком. Письмо со штампом Хьюстона было адресовано мистеру Изекиелю Роулинзу. Мне пришлось переместиться к кухонному окну, где было светлее. Я далеко не каждый день получал письма с родины от людей, которые знали имя, дарованное мне от рождения.
Прежде чем приняться за чтение, я выглянул в окно. На изгороди сидела сойка и смотрела сверху на дворняжку из соседнего двора. Собака злобно ворчала и подпрыгивала, пытаясь схватить сойку. Каждый раз, когда она ударялась о проволочную сетку, сойка делала вид, что собирается взлететь, но не улетала. Она как зачарованная, не отрываясь смотрела на страшные собачьи челюсти.
"Привет, Изи! Не писал тебе, брат, целую вечность. Софи дала мне твой адрес. Она вернулась из Голливуда в Хьюстон и заявила, что "с нее хватит". Я спросил, что она имеет в виду, когда говорит, что "с нее хватит", но она только повторяла "хватит, и все". Что-то похожее я испытываю всякий раз, когда у меня случается простуда. Я тоже думаю, "с меня хватит".
У нас здесь все по-старому. Дом на Клакстон-стрит снесли. Посмотрел бы ты, сколько крыс в подвале!
