Я успел ее подхватить.
— Кошмар! Кошмар! — повторяла она, надевая туфли. На дороге показались огни фар приближающейся машины, Ирина в страхе метнулась в кусты и присела.
— Тут есть сквер? — спросил я, обнимая ее.
— Не знаю, — пробормотала она. — Есть, кажется. За углом, возле остановки. Какой ужас!
Было около трех часов утра, может быть, больше, я не смотрел на часы, потому что обнимал ее и гладил поверх рубашки и под ней. Ночной город еще не остыл от дневного зноя. Безлюдная улица казалась в темноте широкой и бесконечной. Большинство окон уже давно погасли, и даже фонари не горели. В июне, когда светает рано, муниципалитеты всегда экономят на электричестве.
Мы молча брели в окружении черных высоких домов, потерянные в этом замершем пространстве спящего города. Ирина старалась ступать неслышно, но каблуки предательски громко стучали по асфальту, и она вздрагивала и прижималась ко мне. Я плавал в жаркой, горячей истоме.
Сквер за остановкой был совсем небольшим: пара аллеек со сломанными скамейками, ряды запущенного кустарника и несколько чахлых деревьев в глубине.
— Куда? — спросила Ирина потерянно и покорно. Не отвечая, я повел ее вглубь сквера, где темнота
была густой и кромешной и где в кустах слышались легкие шорохи.
— Что мы делаем? — прошептала она одними губами, уже не сопротивляясь. Я зажал ей рот поцелуем.
Я был близок к выходу в открытый космос, когда откуда-то с земли раздался топот неверных шагов, тяжелое дыхание, треск ломаемых кустов и пьяный сиплый голос:
— Серега! Ты где, Серега?!
Мы оба вздрогнули от неожиданности.
— Кто-то идет! — испуганно вскрикнула она, прижимаясь. В следующее мгновение она застонала и обмякла у меня в руках. Я стиснул зубы, чтобы мой стон не слился с ее. Я все-таки вылетел в космос.
— Серега! — не унимался пьяный. — Я с тобой возился три часа, а ты, выходит, протрезвел и — привет!
Я с усилием открыл глаза. Передо мной все еще качались и вспыхивали звезды. Голова немного кружилась. Ирина, обхватив меня за шею, прятала лицо у меня на плече, боясь шевельнуться. В метре от нас в темноте покачивался пьяный мужик лет под шестьдесят, не то заросший щетиной, не то просто грязный. Он тупо таращился на открытые бедра Ирины и на ее длинные ноги в черных чулках.
— Вы что здесь делаете? — недоуменно спросил он, еле ворочая языком.
Я почувствовал, как Ирина замерла, прерывисто дыша мне в ухо.
— А сам-то ты как думаешь? — доброжелательно осведомился я, натягивая брюки и застегивая их. Я все еще был не вполне трезв.
Мужик поскреб подбородок.
— Я Серегу потерял! — пожаловался он. — Таскал-таскал его, пьяного. Потом сам задремал, это, на скамейке. Проснулся, а его нету! Куда он, гад, делся?
Я успокаивающе погладил Ирину по спине и ниже. Она вздрогнула. Мужик не сводил взгляда с моей руки.
— Это не Серега! — заверил я. Мужик помолчал.
— А дай, я ее тоже потрогаю! — вдруг попросил он грубым, хриплым голосом.
— Потрогай, — великодушно разрешил я.
— Нет! — истошно завизжала она, не поднимая лица и сжимая мне шею так, что позвонки захрустели. — Не позволяй ему прикасаться ко мне!
— Извини, мужик, — развел я руками. — На сегодня у девушки смена закончилась.
— Ну, тогда хоть на бутылку дай! — вздохнул он. — Вечно мне непруха!
Я нащупал в кармане пару купюр и протянул ему. Потом, подхватив Ирину на руки, понес прочь из сквера.
— Ты собирался разрешить этому животному меня лапать? — прошептала она не то в ужасе, не то в восхищении.
— Размечталась! — хмыкнул я.
Во дворе мы осторожно прокрались вдоль стены дома. Ирина шмыгнула в подъезд, а я вернулся и заглянул в машины охраны сквозь открытые стекла. Все четверо мирно спали, откинув сиденья.
Уже в постели, когда я погружался в дрему, опустошенный и легкий, как воздушный шарик, она тихонько дотронулась мне до плеча.
— Ты спишь? — спросила она.
— Угу, — буркнул я. — Иногда это полезно.
— Это я заказала Собакина! — вдруг сообщила она без всякого перехода. — Я до сих пор не жалею об этом. О водителе жалею. А этого гада я бы своими руками убила! Я попросила об этом Сяву, когда он приезжал. Отдала ему свой «Мерседес». Как залог. Сказала, что буду с ними работать, пусть только сделают это с Собакиным… Я готова была отдать что угодно, лишь бы отомстить этому подонку. А теперь Сяву взорвали, и мне даже спросить не с кого.
Она прерывисто вздохнула.
— Я не сумела признаться тебе в Амстердаме, — продолжила она глухим голосом. — Испугалась, что тебя потеряю. А получилось только хуже. Так всегда бывает, когда что-то пытаешься скрыть. Тем более, что все и так было ясно!
Я лежал, не шевелясь и не отвечая.
— Почему ты молчишь? — спросила она чуть громче.
— Ты же запретила мне разговаривать, — напомнил я.
— Теперь разрешаю. — Она невесело усмехнулась. — Будешь читать мне нотации?
Я не ответил.
— Ты меня бросишь? — Она спрашивала как о чем-то само собой разумеющемся.
— Нет, — пожал я плечами. — Я же уже однажды обещал.
— Почему?! — осведомилась она со знакомой мне требовательной интонацией.
— Я не могу, — сказал я. — Извини. Забыл поставить тебя в известность о том, что маньяки гораздо больше зависят от своих жертв, чем жертвы — от маньяков.
— Но ты же уже меня бросил! — воскликнула она, опять возвращаясь к своим обидам.
— У тебя есть еще одни чулки? — сонно спросил я. — А то те, кажется, порвались, пока ты шарилась в кустах.
— Тебя что-нибудь вообще интересует, кроме секса?!
— Меня вообще не интересует секс, — возразил я. — Меня интересует то, что у нас с тобой.
Она порывисто придвинулась ко мне и ткнулась в плечо.
— Отстаньте от меня, девушка, — попросил я. — Я вовсе не из таких!
Она поцеловала меня в спину, между лопаток, и больше не сказала ни слова.
Получив от Храповицкого задание упрочить наши отношения с Ильичом, я совсем не спешил звонить Быку и договариваться о встрече. Полезней было дождаться, пока он сам проявит инициативу. В этом смысле деловые переговоры ничем не отличаются от первой близости с женщиной. Насилие редко приводит к успеху. Все проходит удачно лишь тогда, когда партнеру это нужнее, чем вам. Иное дело, что ситуация редко созревает сама собой. Ее нужно готовить.
Поэтому я позаботился о том, чтобы пустить круги по воде. В паре нижнеуральских газет появились публикации о грядущих на азотном комбинате грандиозных переменах. И один из наших финансовых директоров дал по этому поводу развернутое интервью местному телевидению.
Бык мне позвонил в четверг.
— Братан! — издалека начал он в присущей ему дурашливой манере. — Ты че-то там совсем разошелся! Сяву обидел, друга моего! Нету теперь у меня друга. Один я на белом свете! Прям круглый сирота! В кино пойти не с кем!
— Я тут про тебя вспоминал недавно, — ответил я.
— В натуре? — обрадовался Бык. — А я вообще мысли читаю! Я ж по-написанному не умею! Кстати. — Он сменил интонацию и понизил голос. — С тобой человек встретиться хотел. — Я догадался, что речь шла об Ильиче, которого Бык упорно за глаза именовал «человеком». — Как ты, не против?
— Всегда готов скоротать вечерок в интеллигентной компании, — ответил я, довольный, что все пока развивается по намеченному мною сценарию.
— Хва обзываться-то! — обиделся Бык. — Я ж тебя коммерсантом не называю. Короче, давай в шесть часов.
У меня в клубе. Ты там, говорят, чаще меня бываешь. В интеллигентной, блин, компании! — Он хмыкнул. — Тебя проведут.
И Бык повесил трубку.
После этого я перезвонил Ирине и пообещал приехать вечером, как только закончу с делами.
Ильич дожидался меня в той самой подвальной комнате без окон, в которой в день открытия мы курили марихуану с Хенрихом и Плохишом. Он сидел прямо, не откидываясь в кресле, сложив на столе свои огромные татуированные руки. Странно, что, будучи хозяином этого роскошного заведения, он не выбрал для встречи кабинет поприличнее. Впрочем, для бандита он вообще был странным, начиная от длинных светлых волос, которые он упорно не стриг, и заканчивая своим солдатским презрением к роскоши и показухе.
К тому же он явно избегал многолюдных собраний и не любил открытых, ярко освещенных помещений. Помимо привычной заботы о безопасности тут сказывалась черта его угрюмого характера. Он был ночным волком.
Он встал и крепко встряхнул мне руку. С Быком мы по-приятельски обнялись.
— Ну что, — спросил Ильич, глядя на меня своим цепким холодным взглядом, — разобрались вы там со своей политикой?
— Разбираемся потихоньку, — усмехнулся я. Показывая, что он интересуется нашими делами, Ильич проявлял несвойственную ему вежливость. Обычно он говорил лишь о том, что занимало его самого. Это означало, что он не очень уверен в своих позициях.
