В дверях появился седой бородатый мужчина в брезентовом плаще. Высокий, слегка сутуловатый, он будто нес на плечах своих непосильную тяжесть. Широкое, с крупными чертами лицо его казалось усталым.
— Разрешите, товарищ Дружинин? — низким, чуть-чуть глуховатым голосом спросил он.
Секретарь райкома партии молча кивнул. Он хорошо знал старика Хмелева еще в довоенные годы.
Хмелев твердым шагом подошел к столу, попросил разрешения сесть.
— Да, пожалуйста, — с любопытством разглядывая старика, ответил Дружинин.
— Я не оправдываться к вам пришел, Владимир Александрович, — взволнованно произнес Хмелев, и знаю, что мне теперь не очень-то доверяют.
Большим клетчатым платком он вытер пересеченный глубокими морщинами загорелый лоб, вздохнул и произнес, чуть понизив голос:
— Я к вам по очень важному делу… — Помолчав, будто собираясь с мыслями, добавил: — Пришел предупредить вас.
— Предупредить? — Владимир Александрович резко поднял брови. Хмелев спокойно выдержал пристальный взгляд Дружинина и сказал:
— Я знаю, что вы только что из области вернулись. Надо полагать, директивы важные привезли?
— Какое это имеет отношение к вашему предупреждению? — насторожился Дружинин.
— Прямое. Я хочу сообщить вам, что один из краснорудских заводов заминирован. А ведь их, наверно, скоро будут восстанавливать.
— То есть как это заминирован? — не понял Дружинин.
— Фашисты поставили на одном из заводов мину замедленного действия, пояснил Хмелев.
— Откуда вам это известно?
— Длинная история…
— Рассказывайте.
Дружинин достал папиросы, закурил, предложил Хмелеву. Тот вежливо отказался.
— По-прежнему некурящий?
— По-прежнему, Владимир Александрович… А о замысле фашистов узнал я таким образом… Но тут мне придется рассказать вам, как я жил в те дни. В партизаны, как вы знаете, я не пошел, а остался в городе. Фашисты, видя, что человек я немолодой, беспартийный, к тому же собственный домик имею, решили меня привлечь на свою сторону. Предлагали частную мастерскую открыть или пойти работать в полицию. Хвалиться не буду — в морду за такие предложения я им не плевал, а отвечал очень спокойно, что человек я нейтральный и люблю тишину. На деле-то, впрочем, помогал я кое-чем местным партизанам… Разные сведения полезные им сообщал, выполнял кое-какие поручения. Были бы живы командир с комиссаром партизанского отряда, они бы это засвидетельствовали… Хмелев взглянул на Дружинина, невесело улыбнулся и продолжал:
— Вот видите: обещал не оправдываться, а не, сдержался. Уж очень обидно мне, Владимир Александрович!.. Ну да ладно, не будем об этом… А фашисты между тем всё обхаживали меня. Особенно обер-лейтенант Гербст старался. На квартире у меня он стоял, добряка передо мной разыгрывал. Похлопал раз меня по плечу и говорит:
«Папаша, советской власти капут. Надо привыкать к новым порядкам. Местечко тепленькое себе облюбовать, пока не поздно». Вижу я — дело плохо. Надо или врагам служить, или в лес подаваться. Но тут Михаил Петрович, комиссар партизанского отряда, которому я обо всем докладывал, вдруг предложил: «Соглашайся на их предложение, Тихон Егорыч. Открывай частную лавочку, она будет нам хорошим прикрытием: мы при ней явочную квартиру организуем…»
Однако тут беда случилась. В тот же день в тяжелом бою погиб комиссар не успев, видимо, сказать о своем замысле командиру отряда, — продолжал Хмелев, переведя дух. — Я, впрочем, о его смерти не знал ничего, и удивлялся, почему никто из партизан ко мне не приходит. Только позже стало мне известно, что попал партизанский отряд в засаду и потерял многих своих бойцов. Я между тем дал обер-лейтенанту Гербсту согласие открыть частную кузнечную мастерскую. Гербст был инженерным офицером и имел от командования задание организовать механические мастерские. На восстановление заводов у них, видно, силенок не хватало…
Хмелев говорил все эта задумчиво, низко опустив седую голову. Но вдруг он встрепенулся и тихо спросил Дружинина:
— Не длинно я говорю, Владимир Александрович?
— Нет, ничего, продолжайте.
— Ну так вот, прежде чем отпустить мне средства на предприятие, Гербст потребовал, чтобы я присягнул ему письменно. Писарь прочел мне гербовую бумагу, в которой говорилось о сотрудничестве с германским командованием, а обер-лейтенант протянул мне свою автоматическую ручку. Я не задумываясь отверг бы это требование Гербста, если бы не приказание комиссара соглашаться на все. И я подписал документ… Вскоре, однако, гитлеровцам стало не до частных предприятий. Дела у них на фронте с каждым днем ухудшались, а советская артиллерия гремела все ближе. И вот однажды утром узнали мы, что комендант на нагруженной награбленным добром машине выехал из города. Бежали за ним и остальные фашисты. Только несколько небольших воинских частей да саперная рота Гербста остались в городе. Утром того же дня обер-лейтенант вызвал меня к себе.
«Хмелев, вы, кажется, работали мастером на одном из местных заводов?» спросил он.
«Работал», — ответил я.
«На каком?»
«На заводе имени Лазо».
«Это, кажется, один из самых крупных заводов районе?»
«Да, самый крупный».
«И его при случае русские будут в первую очередь восстанавливать?»
«Восстанавливать-то будут все заводы, конечно», — заметил я. Но обер-лейтенант Гербст свирепо посмотрел на меня и закричал:
«Отвечайте только на то, о чем спрашивают, черт бы вас побрал! В первую ли очередь будут восстанавливать этот завод?»
«Полагаю, что в первую», — ответил я, не понимая к чему он клонит.
Обер-лейтенант не стал меня больше ни о чем спрашивать. Он набросил на плечи плащ и вышел на улицу с одним из своих унтеров. Подождав немного, я направился следом за ними, держась на некотором расстоянии. Фашисты пришли на завод имени Лазо. Я не рискнул последовать за ними и спрятался неподалеку, за развалинами дома. Минут через десять к заводу подъехала немецкая военная машина с солдатами. Среди них я увидел ефрейтора Шретера, часто приходившего к Гербсту, и догадался, что это были саперы обер-лейтенанта. Солдаты сгрузили с машины несколько ящиков, в которых обычно паковались немецкие стандартные заряды взрывчатки. Я сообразил, что фашисты затевают что-то недоброе, и хотел было пробраться к заводу поближе, но в это время чья-то цепкая рука схватила меня за плечо. Я обернулся и увидел Гербста.
«Что вы разгуливаете по городу в такую скверную погоду, господин Хмелев?.. — ядовито процедил он сквозь зубы. Потом повернулся к одному из своих подчиненных и добавил: — Ефрейтор, проводите господина Хмелева на квартиру и заприте его там на ключ».
Я просидел взаперти до вечера.
Гербст вернулся домой усталый и злой. Мундир его был выпачкан глиной и известью. Вскоре зашел ко мне денщик его Ганс и втолкнул меня в комнату Гербста.
«Хмелев, — строго сказал Гербст, — помните ту бумагу, которую я дал вам подписать?»
«Помню», — ответил я.
«Ну, так вы теперь ею крепко связаны с нами. Мы собираемся оставить русским сюрприз — сотню–другую килограммов тола. Знайте же, что в один из ящиков с толом я положил подписанный вами документ с клятвенным обещанием служить немецкому командованию. Если кто-нибудь найдет нашу мину, он найдет и этот документ. По-моему, вам будет выгоднее, если мина спокойно взорвется и уничтожит компрометирующую вас бумагу. Не так ли?»
«Да, конечно, — пришлось согласиться мне. — Но как же я буду оберегать мину, если не знаю, где она поставлена?»
«Ничего, — ответил Гербст, — вам и незачем это знать.
Постарайтесь только отвлечь внимание от этой мины, если будут ее разыскивать. Это в наших общих интересах. Вам ведь несдобровать, если найдут расписку».
На этом наш разговор окончился. Гербст торопливо принялся писать что-то, и я подумал, что, может быть, это донесение коменданту города…
Хмелев облизнул пересохшие губы и попросил воды. Дружинин молча подал ему стакан. Хмелев отпил несколько глотков, вытер платком губы и продолжал:
— В городе между тем все чаще раздавались выстрелы. И вдруг где-то недалеко разорвалась граната. В комнату Гербста с диким криком «Русские автоматчики!» вбежал денщик. Обер-лейтенант выругался, скомкал бумагу, на которой писал, и сунул ее в карман. Надев шинель, он быстро вышел во двор. Денщик, схватив чемодан, поспешил за ним следом. Тут уж и я не стал больше медлить. У меня в сарае был запрятан немецкий парабеллум. Я вытащил его, проверил обойму и выбежал на улицу. В конце ее мелькали две темные фигуры. В одной из них, высокой и тощей, я узнал Гербста. За ним спешил Ганс с чемоданом. Они направлялись к зданию комендатуры, где их ожидала последняя немецкая машина, уходившая из города. Нагнав фашистов, я, почти не целясь, разрядил пистолет, Гербст упал на землю, а Ганс, бросив чемодан, скрылся за углом. Я не стал его преследовать: сумерки сгустились настолько, что трудно было ориентироваться…
