Элиетт Абекассис - Сокровище храма

Cлучилось это в 5761 году, 16 числа месяца нисан, или, если вам угодно, 21 апреля 2000 года, через тридцать три года после моего рождения.

На Израильской земле, в самом центре Иудейской пустыни, близ Иерусалима, обнаружили тело человека, убитого при очень странных обстоятельствах.

Его связали на жертвенном алтаре, перерезали горло и подожгли. Из полуобгорелого тела выпирали кости.

Лохмотья его белой льняной туники и тюрбан были испачканы кровью. Камень алтаря прочерчивали семь кровавых полос, сделанных преступной рукой. Его принесли в жертву, словно животное, да так там и оставили, со скрещенными руками и разрезанным горлом.

Шимон Делам, бывший командующий израильской армией, а ныне руководитель Шин-Бет, секретной внутренней службы, пришел к моему отцу Давиду Коэну с просьбой помочь распутать это дело. Отец, специалист по палеографии древних свитков, и я, Ари Коэн, два года назад трудились вместе с Шимоном над загадочным исчезновением ценного манускрипта и серией не менее загадочных убийств.

— Давид, — сказал отцу Шимон после того, как объяснил ему ситуацию, — что скажешь, если я снова обращусь к тебе. Дело в том, что…

— …Ты не знаешь, к кому еще обратиться, — догадался отец. — Дело в том, что твои полицейские не очень-то разбираются в ритуальных жертвоприношениях, не знают, что такое Иудейская пустыня.

— И еще меньше в человеческих жертвоприношениях. Согласись, здесь нужны знания очень древних обрядов.

— Согласен, очень древних. А чем я могу помочь сейчас?

Шимон достал маленький черный полиэтиленовый пакет и протянул отцу. Тот раскрыл его.

— Револьвер, — констатировал отец, — калибр семь шестьдесят пять.

— Здесь дело гораздо серьезнее, оно может завести нас далеко. Меня интересует не столько Иудейская пустыня и история этого региона, сколько безопасность Израиля.

— А точнее?

— Сейчас на наших границах очень напряженная обстановка. Мы получили сведения о перемещении войск на юге Сирии. Готовится война, но мне не известно, где и из-за чего она начнется. Это убийство, может быть, является неким предзнаменованием.

— Предзнаменование… — ухмыльнулся отец. — Не знал я, что ты веришь в приметы…

— Нет, в приметы я не верю, — возразил Шимон. — ЦРУ — тоже, но все-таки мы сходимся в одном. По мнению наших следователей, нож, орудие преступления, валявшийся на виду возле трупа, изготовлен в Сирии и относится к двенадцатому веку.

— К двенадцатому веку… — задумчиво повторил отец.

— Жертва — археолог, который производил раскопки в Израиле. Он разыскивал сокровище Храма, место его точно описано в манускрипте, найденном у Мертвого моря…

— Ты имеешь в виду Медный свиток?

— Так точно.

Отец не мог удержаться от улыбки. Если уж Шимон говорил «так точно», значит, дело действительно было серьезным.

— Нам известно, что тайной задумкой этого человека было воссоздание Третьего Храма. Знаем мы, что у него были и враги… меня ты знаешь, я военный, и какие-то глубинные причины этого преступления не в моей компетенции.

— Короче, — подытожил отец, — переходи к фактам.

— Задание довольно необычное. Поэтому-то мне и нужен человек, превосходно знающий Библию, археологию и умеющий драться в случае нужды. Мне нужен тот, кто, будучи ученым, мог бы быть еще и солдатом.

Шимон замолчал, глядя на моего отца, затем, пожевывая зубочистку, докончил:

— Мне нужен Ари, Ари-лев.

Меня зовут Ари Коэн. Я — писарь, сын Давида. Многие годы я жил среди вас. Как и мои друзья, я путешествовал по дальним странам, участвовал в бурных вечеринках Тель-Авива и тоже служил в армии на земле Израиля.

Потом однажды я сбросил городскую одежду и удалился в Иудейскую пустыню, за ворота Иерусалима, на скалы безлюдной местности, носящей название Кумран.

В тиши пустыни я веду строгую отшельническую жизнь, питая дух, но не тело. Я писец, переписчик. Как и мои предки, ношу на талии пояс, на котором висит тростниковая коробочка со стило и кисточками, а также перочинный ножичек для скобления кожи. Я выравниваю пергамент лезвием, желая избавить его от пятен и шероховатостей, чтобы получилась гладкая зернистая поверхность, которая будет впитывать чернила и не позволит им расплываться. Для письма на этой коже я пользуюсь гусиным пером: оно тоньше и прочнее, чем грубоватое писало из тростинки. Перо я тщательно выбираю среди маховых перьев птиц, выращиваемых в кибуце, недалеко от Кумрана. Для меня предпочтительнее перо из левого крыла; несколько часов его надо вымачивать, чтобы оно стало помягче, а потом высушивать в горячем песке, чтобы оно затвердело, и затем уже его можно заострять ножичком.

Я беру чернильный прибор, в котором есть сосуд для воды и порошка; развожу водой в склянке чернильный порошок и начинаю: Моя жизнь сорвана с меня и унесена далеко, подобно палатке пастуха.

Я вывожу буквы на листах пергамента, пожелтевших, как в старинных книгах, страницы которых читались и перечитывались; их трогали, переворачивали из года в год, из века в век — тысячелетиями. Я пишу весь день и даже по ночам.

Сейчас я хотел бы поведать, описать историю, приключившуюся со мной, историю ужасную, игрушкой которой я был. И не будет случайностью, если в истоках моих похождений вы найдете Библию, потому что в ней я узрел любовь и отпечаток деяний Бога и усмотрел в ней неистовую силу; да, я увидел в ней глагол, означаемый словом «быть».

О дети мои, внемлите словам моим и сотрите пелену с ваших глаз, для того чтобы видеть вам и слышать о деяниях Господа.

Тем вечером, 16 числа месяца нисан 5761 года, отец мой Давид Коэн нашел меня в одной из пещер, где я имел обыкновение писать. Она была попросторнее других, и в ней свободно умещались, соседствуя, множество листов пергамента разного размера, священные свитки, множество огромных глиняных кувшинов, черепки и разбитые крышки вперемешку с грудами осыпавшихся камней… словом, куча древностей, образовавшаяся за столетия, и я никогда не осмеливался нарушать этот вековой беспорядок.

Отца я не видел уже больше года. Глаза его блестели от возбуждения. Темные волосы все еще были густы, но на широком лбу, как на листе пергамента, можно было различить ежегодно добавлявшиеся буквы. За тот год, что я его не видел, наиболее глубоко вырезалась одна:

Буква эта, «Ламед», означает «познавать и учить». Она — самая длинная из всего древнееврейского алфавита, единственная вытянутая кверху, чем напоминает лестницу Иакова, по которой поднимались и спускались ангелы, для того чтобы познавать и передавать знания.

Он не упрекал меня. Но я был его сыном, единственным сыном, и хотя он относился с почтением к выбранному мною пути, отчасти навязанному мне драматическими обстоятельствами, отчасти осознанному, потому что в этом заключалась моя дорога жизни, моя жизнь, он, тем не менее, страдал от того, что я его покинул. Ему хотелось, чтобы я был рядом, в Иерусалиме, даже если после армии я ушел бы из дома и поселился в ультраортодоксальном квартале Меа-Шеарим. И даже не живи я с ним, он предпочел бы знать, что я нахожусь где-нибудь в Тель-Авиве, ведя жизнь современного израильтянина, а, не уединившись в пещерах Кумрана. Пусть даже не в Тель-Авиве, а в каком-нибудь кибуце, на севере или на юге страны, во всяком случае, там, куда он мог бы приехать ко мне в гости, а не навещать в таком потаенном, труднодоступном месте, где я жил отшельником. А я, много раз, спрашивавший себя, когда же его увижу, вмиг почувствовал, до чего редки такие минуты. Я не жалел о том, но слезы навернулись на глаза.

— Ну что ж, — произнес отец, — счастлив вновь тебя увидеть. Мать тоже передает тебе свои поцелуи.

— Как она поживает?

— Хорошо. Она крепкая, как тебе известно.

Я с нежностью относился к своей матери, но, окунувшись в религию, ощутил нечто вроде стены непонимания, вставшей между нами. Для нее, русской по происхождению и атеистке по убеждению, я был монахом, а значит, безумцем, фанатиком…

Уже два года я состоял в тайной секте ессеев [1], в которой придерживались особых обрядов. Еще во II веке до рождения Иисуса люди удалились в Иудейскую пустыню, к отвесным скалам, названным Кирбат-Кумран. Там они построили укрепленный лагерь, где приобретали знания, молились, очищались крещением в предвидении конца света. Но конец света не наступил, и после смерти Иисуса и восстания евреев следы ессеев затерялись в Истории. Лагерь Кирбат-Кумран был сожжен и заброшен. Одни считали, что членов секты вырезали римляне, другие полагали, что их просто выслали неизвестно куда. В действительности же они укрылись в недоступных пещерах, где продолжали жить, как прежде, тайно, вопреки всем потрясениям, молясь, изучая и переписывая тексты преданий, а более всего — ожидая будущую жизнь и готовясь к ней.