Эллис Питерс
Ярмарка Святого Петра
Начало всей этой истории было положено на обычном ежедневном собрании капитула Бенедиктинской обители Святых Петра и Павла в Шрусбери, состоявшемся тридцатого июля в лето Господне 1139. Капитул был созван накануне Петрова дня, и потому собрание было полностью посвящено подготовке к подобающему чествованию небесного покровителя аббатства.
При основании аббатство было освящено во имя Святых Петра и Павла. Однако Святой Павел частенько оставался в тени. Порой его имя не упоминалось даже в официальных бумагах. Время — деньги, и писцы ленились заносить в протоколы капитула полное наименование аббатства — ведь в ходе каждого заседания оно поминалось не один десяток раз. Правда, в последнее время, — с тех пор, как за кормило обители взялся аббат Радульфус, — им пришлось тщательнее вести записи, ибо он не терпел ни малейшего небрежения и был равно суров как к себе, так и к подчиненной ему братии.
До начала заутрени брат Кадфаэль уже был в своем садике. Он любовался цветущими маками, однажды вывезенными с востока, и прикидывал, когда придет время собирать семена. Сейчас, в разгар лета, уже можно было рассчитывать на богатый урожай, тем паче что весна выдалась мягкой и влажной благодаря таянию обильных снегов, а первая половина лета — жаркой и солнечной. К тому же жара с лихвой возмещалась дождями, вызывавшими к жизни буйную и свежую поросль. Близилась пора косить густую и сочную траву, да и пшеница с нетерпением дожидалась серпа. Как только закончится ежегодная ярмарка, настанет время жатвы и сенокоса. Кадфаэль наслаждался ароматами своего крохотного царства — напоенные утренней росой травы испускали упоительное благоухание под первыми лучами солнца. Иные церковные аскеты усматривали нечто греховное в подобном чистом восторге. Брату Марку, трудившемуся на этой благодатной ниве вместе с Кадфаэлем, работа доставляла столь великую радость, что юноша порой всерьез подумывал, не должен ли он покаяться и смиренно принять епитимью.
Впрочем, брату Марку по молодости лет это прощалось. У Кадфаэля было поболе здравого смысла, и подобных угрызений совести он не испытывал. Господь одарил смертных несчетными дарами своими, дабы они восхищались и радовались. Равнодушие же можно счесть неблагодарностью Вседержителю.
Еще до заутрени брат Кадфаэль успел два часа поработать в саду; никаких поручений, связанных с проводимой аббатством ярмаркой, на которой сейчас было сосредоточено все внимание, у него не было, а потому, устроившись на давно облюбованном им месте, в укромном уголке капитула, монах, по своему обыкновению, мирно клевал носом. При этом Кадфаэль был, как всегда, готов мгновенно проснуться и вполне вразумительно ответить на любой вопрос, даже если не слишком хорошо его расслышал. Кадфаэль принял постриг уже шестнадцать лет назад, принял осознанно, и за все эти годы ни разу не пожалел о сделанном выборе. Как, впрочем, ни разу не пожалел и о той полной приключений жизни, которую он вел в миру. Ныне ему минуло пятьдесят девять лет, но он, как и прежде, оставался бодрым и крепким. Брат Марк в шутку сравнивал его с барсуком — дескать, такой же кряжистый, да к тому же и ноги кривоваты. Правда, к Марку Кадфаэль был неравнодушен и позволял ему то, что другому не сошло бы с рук.
Монах тихонько дремал, почти не посапывая. Строгие правила Бенедиктинского ордена были ему не в тягость, ибо он ухитрился превосходно к ним приспособиться, к полнейшему своему удовольствию.
Погрузившийся в сон, Кадфаэль не приметил управляющего, робко вошедшего в зал капитула и смиренно дожидавшегося, когда аббат позволит ему говорить. Но стоило управляющему открыть рот, как монах мигом пробудился.
— Милорд аббат, — промолвил управляющий, — во дворе обители дожидается делегация от городских цехов во главе с провостом. Они просят о встрече с вами и уверяют, что дело у них неотложное.
Аббат Радульфус слегка приподнял ровные седые брови и сделал знак, милостиво дозволяя отцам города предстать перед его очами. Отношения между городом Шрусбери, раскинувшемся на одном берегу реки, и обителью, расположившейся на другом, никогда не были особенно сердечными — да и как могло быть иначе, если их интересы нередко сталкивались; правда, споры и разногласия между ними никогда не выходили за рамки приличий. Ежели аббат и почуял, что в воздухе запахло грозой, то не подал виду. «Однако, — подумал Кадфаэль, глянув на худощавое, резко очерченное лицо аббата и его проницательные глаза, — святой отец отлично знает, зачем пожаловала к нему депутация от Шрусбери».
Именитые горожане вступили в зал капитула плотной фалангой, словно приготовившись к бою. В аббатство явился добрый десяток старейшин, которые представляли половину городских цехов, а возглавлял их сам провост. Почтенный мастер Джеффри, прозванный в силу своего ремесла Корвизер, что на нормандском наречии означало «башмачник», был рослым, осанистым мужчиной лет пятидесяти. Он был гладко выбрит, деловит и исполнен чувства собственного достоинства. Сшитые им туфли и сапоги славились по всей Англии, и потому он прекрасно знал себе цену. Для визита к аббату провост принарядился, и, хотя из-за летней жары не надел длиннополой гильдейской мантии, выглядел он весьма внушительно, что, несомненно, входило в его намерения. Некоторых именитых горожан, столпившихся за спиной провоста, Кадфаэль хорошо знал: старшину цеха мясников Эдрика Флешера, мастера-плотника Мартина Белкота, серебряных дел мастера Реджинальда из Эстона. Все они обладали в городе немалым весом. Но у аббата Радульфуса пока не было случая с ними познакомиться. Прошло всего полгода с тех пор, как он был прислан из Лондона, дабы навести порядок в слегка подраспустившейся провинциальной обители. Ему предстояло многое узнать о жителях порубежных земель, и аббат, человек незаурядного ума, это безусловно понимал.
— Добро пожаловать, господа, — приветливо промолвил Радульфус, — говорите свободно, мы выслушаем вас со всем вниманием.
Городские старейшины низко поклонились и выстроились перед аббатом, расставив крепкие ноги, точно воины перед сражением. Лица их были сосредоточены и серьезны, как, впрочем, и лицо аббата. Кадфаэль, которому доводилось присматривать за монастырскими отарами, тут же вспомнил двух баранов, обменивавшихся точно такими же взглядами перед тем, как сшибиться лбами.
— Милорд аббат, — начал провост, — как вам известно, завтра открывается ярмарка Святого Петра, которая продлится три дня. О ней-то мы и хотели бы потолковать. Условия проведения ярмарки вы знаете. На все время ярмарки в городе закрываются лавки, и запрещается торговля любыми товарами, кроме эля и вина. Однако эль и вино будут продавать и на ярмарке, и в предместье, и потому в городе никто на этом не заработает. Целых три дня — да еще каких три дня, когда улицы города будут забиты подводами, носильщиками и вьючными лошадьми, — мы не сможем взимать пошлину за проезд по нашей земле. А ведь эти деньги можно было бы пустить на починку городских стен и мощение улиц. Но нет — все пошлины собирает аббатство. Купеческие суда, поднимающиеся вверх по Северну, швартуются у монастырской пристани, и пошлины с них тоже достаются обители. И за такую привилегию аббатство отдает городу всего лишь тридцать восемь шиллингов, да и те мы получаем не без хлопот — порой для этого приходится накладывать арест на имущество, арендуемое монастырем в городе.
— Всего лишь тридцать восемь шиллингов! — промолвил аббат Радульфус, слегка приподняв седые брови, правда, голос его звучал мягко и выражение лица оставалось любезным. — Но ведь эта сумма была назначена в качестве справедливого возмещения, и к тому же отнюдь не нами. Она оговорена в хартии, условия которой, я полагаю, известны вам давным-давно.
— Это так, милорд, и, хотя город не раз находил эти условия обременительными, мы не роптали, ибо понимаем, что подписанные соглашения надлежит выполнять. Однако эта сумма никогда не меняется, независимо от того, плохой выдался год или хороший. А нынче городу приходится туго, и нам особенно тяжело терять доходы за целых три дня торговли в самый разгар лета. Должно быть, вы, хотя тогда вас здесь еще не было, знаете, что прошлым летом Шрусбери около месяца находился в осаде, а затем подвергся штурму — это нанесло немалый урон городским укреплениям. Мы, конечно, постарались подновить стены, но работы эти недешевы, и нашему городу, понесшему в прошлом году большие убытки, они не по карману. Половина повреждений еще не исправлена, а время нынче смутное, и кто знает, не придется ли городу не сегодня-завтра снова выдержать приступ. Большую часть товаров повезут на ярмарку по городским улицам, а мостовые и без того разбиты. Мы же не получаем ничего, хотя бы в возмещение ущерба.
— Ближе к делу, мастер провост, — невозмутимым тоном произнес аббат, — как я понимаю, вы явились сюда с тем, чтобы предъявить нам какие-то требования. Говорите напрямик.
