Некоторые здания и картины, упомянутые в этой книге, существуют в реальности, другие — нет, а все персонажи вымышленные. В одном из зданий в центре Рима действительно размещается Национальное управление по борьбе с кражами произведений искусства. Я сознательно называю его сотрудников полицейскими, а не карабинерами, с целью подчеркнуть, что моя история не имеет ничего общего с реальными событиями.
Джонатан Аргайл вальяжно раскинулся на огромной глыбе каррарского мрамора, купаясь в лучах полуденного солнца, покуривая и размышляя о многообразии бытия. Нет, он вовсе не был солнцепоклонником — его вполне устраивал цвет лица и кожи, лишенной всякого загара. Но того требовала суровая необходимость, и пришлось пойти на это, даже рискуя заработать морщины. Нынешние его коллеги косились на пачку сигарет с гримасой вампиров, завидевших связку чеснока, и были готовы цитировать наизусть лос-анджелесские законодательные акты о борьбе за чистоту воздуха, все, что угодно, лишь бы выставить Аргайла на улицу. И это в моменты, когда он так нуждался в успокоении и поддержке!
Впрочем, Аргайл не возражал, поскольку нервная и напряженная обстановка в столь замкнутом пространстве вызывала у него приступы клаустрофобии. Он находился в музее Морзби всего несколько дней, а запасы терпения уже были на исходе. Хорошо знакомый римский синдром. Еще немного, и он, вне всякого сомнения, начнет околачиваться возле туалетов, выпуская дым в вентиляционные трубы. Но еще несколько дней продержаться можно.
Его часто заставали бредущим вниз, по роскошной лестнице с перилами красного дерева, затем Аргайл толкал тяжелые двери из меди и стекла и окунался в приятное тепло раннего калифорнийского лета. А потом ложился на свою любимую мраморную глыбу, курил, наблюдал, как протекает мимо жизнь, и в тысячный раз читал выставленное для прохожих объявление — последних, впрочем, было не так уж много, ведь находился он в мире, где ноги наделены чисто декоративной функцией. Музей изящных искусств Артура М. Морзби находился в здании прямо у Аргайла за спиной и был открыт с 9 до 17 по будням, и с 10 до 16 по выходным.
А перед Аргайлом простирался, как ему казалось, весьма типичный для Лос-Анджелеса пейзаж. Белое здание музея и соседствующего с ним административного корпуса отделялись от улицы широкой полосой ухоженного газона. Поддерживать траву в таком превосходном состоянии были призваны тонкие трубы, тянущиеся на тысячи миль и местами распускающие туманный водяной веер. Повсюду растут пальмы, проку от них немного, только и знают, что слегка покачиваются на слабом ветру. Вдали, по широкому бульвару с болезненной медлительностью проезжают автомобили. С этого столь удачно размещенного наблюдательного поста Аргайл видит все, кроме самого себя, ни единого живого человека в поле зрения.
Нет, он мало обращал внимания на улицу, погоду и даже пальмы. Его куда больше занимала жизнь вообще, как таковая, и это уже начало Аргайла тяготить. Недавний успех вызывал весьма сомнительные чувства. Аргайл делал над собой усилие, старался взглянуть на это под другим, более оптимистичным углом. Ведь кто, как не он, только что сбыл Тициана одному клиенту за совершенно немыслимую сумму, из которой ему (вернее, его нанимателю) полагалось 8,25 процента комиссионных. Мало того, Аргайлу практически ничего не стоило заработать эти деньги. Некий господин по фамилии Лангтон заявился в Рим и заявил, что хочет покупать. Вот так, и не иначе. В музее Морзби считали, что школа венецианцев шестнадцатого века представлена у них слабо и для ее пополнения вполне можно приобрести хотя бы одного Тициана.
Впервые за все время Аргайл оживился и заломил для начала совершенно немыслимую сумму. К его изумлению, Лангтон сощурился, кивнул и сказал: «Идет. Это еще дешево». Очевидно, у него было больше денег, чем здравого смысла. Но кто такой Аргайл, чтобы указывать ему на это? Лангтон даже не торговался. Аргайл хоть и был доволен, но чувствовал себя несколько разочарованным. Люди должны торговаться, так уж заведено.
Сделка произошла с молниеносной скоростью, у Аргайла даже дух захватило. Через два дня подписали контракт. Обошлись без обычных в таких случаях процедур, как осмотр, оценка состояния, сомнения, многозначительное хмыканье, молчание и мычание. Впрочем, согласно одному из пунктов контракта, картину следовало доставить в музей бесплатно, и Аргайл должен находиться все время под рукой, чтобы зафиксировать процедуру атрибуции — подлинность, авторство, всякие там научные тесты и т. д. — вместе с сотрудниками музея. В случае, если те выразят сомнение или неудовлетворенность, он обязан забрать картину обратно. Более того, оплата должна состояться по доставке, вернее, по принятии полотна.
По чисто принципиальным соображениям Аргайл возражал, туманно намекая на такие понятия, как честь, джентльменство и прочее. Но не прошло. Условия не обсуждались и были в свое время установлены самим владельцем, который за сорок лет коллекционирования научился не доверять дельцам от искусства. В глубине души Аргайл полностью с ним соглашался. Кроме того, для него было важно наложить лапу на чек. Вообще ради этого он был готов на что угодно, даже нарядиться в греческий национальный костюм и распевать матросские песни на публике, если бы начальство приказало. Слишком уж тяжелые настали времена для торговцев предметами искусства.
Аргайл прибыл несколько дней назад и переполошил всех музейных сотрудников тем, что нес небольшую картину завернутой в пластиковый пакет из супермаркета, а в самолете заявил его в качестве ручной клади. Картину у него тут же отобрали, уложили в специальный деревянный ящик, обшитый изнутри бархатом (и страшно тяжелый!). И повезли из аэропорта в музей в специальной бронемашине. В музее картину начала изучать команда из шести человек, а еще трое непрестанно давали советы, где ее лучше повесить. Аргайл был удивлен. По его мнению, для этой простой задачи хватило бы и одного человека с молотком и гвоздем.
На самом деле его больше волновали последствия сделки, одна только мысль об этом могла испортить радужное настроение. Если и есть на свете нечто худшее, нежели несчастный сотрудник, то это, несомненно, сотрудник счастливый, сколь не покажется парадоксальным… И Аргайл вновь и вновь вспоминал о неуместной щедрости сэра Эдварда Бирнеса, владельца галереи собственного имени на Бонд-стрит и одновременно его, Джонатана Аргайла, работодателя. Впрочем, он понимал, что мысли о предложении Бирнеса — скорее даже инструкции о том, что Аргайл должен вернуться в Лондон после трех лет пребывания в Италии, — не помогут принять сейчас верного решения. А потому даже обрадовался, что может отвлечься от них при виде такси, которое медленно свернуло с улицы, проехало через воротца из выложенных вручную терракотовых изразцовых плит, затем — через туманное облачко распыляемой над лужайкой влаги и остановилось у входа в музей.
Вышедший из машины мужчина был высок, невероятно тощ и наделен выработанной за долгие годы аристократической утонченностью, предполагающей также и хорошо развитое эстетическое чутье. Первая подчеркивалась безупречно сидевшим костюмом и цепочкой от часов поперек живота; о втором свидетельствовали красивая трость, отделанная золотом и слоновой костью, в правой руке, а также сиреневый платочек в нагрудном кармане.
Такси отъехало, а мужчина стоял неподвижно, надменно взирая прямо перед собой с таким видом, будто немного удивлен тем, что навстречу ему не высыпала толпа встречающих. Он был явно раздражен, и Аргайл тяжело вздохнул. День безнадежно испорчен.
Бежать в любом случае слишком поздно. Взгляд надменного господина, за неимением лучшего, устремился прямо на него, и Аргайл заметил искорку узнавания, озарившую постаревшее, но все еще красивое породистое лицо.
— Привет, Гектор, — сказал Аргайл, принимая неизбежное, но давая понять, что вовсе не в восторге от этой встречи. И слегка приподнялся на своем мраморном ложе. — Вот уж никак не ожидал встретить тебя здесь.
Гектор ди Соуза, испанский торговец предметами искусства, проживал в Риме очень долго. Он приблизился и приветствовал англичанина хорошо отработанным взмахом изящной трости.
— Что ж, в таком случае у меня имеется преимущество, — снисходительно бросил он. — Я-то ожидал увидеть тебя здесь, хотя, конечно, не в такой фривольной позе. Как я понимаю, ты очень неплохо проводишь здесь время, верно?
Гектор, разумеется, был в своем репертуаре. Забрось его на Северный полюс, и он будет действовать и вести себя так, словно это место принадлежит ему. Аргайл силился придумать какой-то достойный ответ, но вдохновение, как обычно, подвело. Тогда он широко зевнул, наклонился и затушил окурок о выступ в глыбе мрамора.
