Дмитрий Леонтьев - Собор под звездами

Суббота, июнь 2005 года, С.-Петербург.

Хорошо, когда у тебя есть дом. А уж роскошный ли это особняк, квартира в городе или покосившаяся от времени избушка на окраине деревни — уже вопрос количества и качества. Главное, что он — есть. Есть то место, куда ты можешь возвращаться со своими радостями и невзгодами. Куда можешь приглашать друзей. Где можешь набраться сил после изматывающего дня. Дом, который отделяет тебя от быстротечного, и — чаще всего- безумного мира. Дом, где все устроено тобой и для тебя. Дом, где тебя ждут, или, наоборот, где ты можешь скрыться от всех. Дом, о котором вздыхал еще старик Хайям: «О, если б каждый день иметь краюху хлеба, над головою кров и скромный угол, где бы, ничьим владыкою, ничьим рабом не быть — тогда благодарить за счастье можно небо» …

У Сергея Онисина тоже когда-то был дом. Много лет назад, его родители — военные специалисты- получили распределение в Латвию, в местечко, под названием Лиепая. Там он вырос, окончил юрфак РГУ и получил должность оперативного уполномоченного в рижском УВД. А дальше было до банального просто. Горбачев и Ельцин весело и умело развалили Союз, взвалили вину друг на друга, и удалились со страниц истории в строгом соответствии с формулировкой Шиллера: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». А порубленный на республики Союз начал учиться жить «по частям» И «учеба» эта была не легкая. Латвия первая вышла из состава СССР. И, наслушавшись стенаний западных пропагандистов о «тюрьме народов», для начала впала в крайний национализм. Лишившись финансирования как со стороны России, так и тут же утратившего к ней всякий интерес Запада, страна стала деградировать как экономически, так и демографически. С 1991 года было принято решение считать гражданами страны только родившихся на территории Латвии до 1941 года, а так же их прямых потомков. Все прочие автоматически превращались в «не граждан», со всеми вытекающими отсюда правами и возможностями.

Как отличному специалисту, да еще и профессионально занимающемуся единоборствами спортсмену, Онисину поначалу предложили возглавить (а проще говоря — создать из ничего), один из батальонов «Земессардзе» — военизированного подразделения минобороны. Он преподавал у учебном центре города Цесис, но вскоре сверху начали давить, требуя пройти натурализацию. В связи с «особыми заслугами» эта процедура могла стать для него не такой уж и сложной, но… Происходящее вокруг как-то… угнетало. Разделение людей на категории булгаковской «первой и второй свежести» везде малопочетно, а уж у русского офицера, чьи предки воевали с нацисткой Германией и вовсе вызывало неприятные ассоциации. И Онисин решил возвращаться в Россию. Однако, и здесь все оказалось не так уж просто. Страна, прошедшая двенадцати бальное «перестройкатресение», кардинально изменилась, но одно осталось неистребимым: четкое и монументальное расслоение на «государство» и «Родину» … Со времён крепостного права, появилась в России одна болезненная, как неправильно сросшаяся кость, особенность: население страны жило своей жизнью, власть — своей. Были они практически не совместимы, друг друга не понимали, и — чего уж греха таить?! — активно недолюбливали. После «перестройки», когда разделение на богатых и бедных вновь приблизилось к уровню приснопамятного крепостного рабства, это отчуждение вновь стало для страны болезненным. И те, и другие, мечтали о взаимной замене друг друга… Как ни странно, но у малочисленной группы «власть придержащих» шансов для этого было больше. Рабочих они предпочитали набирать из эмигрантов, на которых тратиться не надо, а если какой-то безумец посмеет заикнуться об условиях труда или уровне жизни, то с доступной двадцать первому веку скоростью, отправиться обратно в свой Узбекистан-Казахстан — Белоруссию. А вот миллионам «русскоязычных», возмечтавших после развала СССР вернуться в «родные Палестины» вид на жительство давать не спешили. Впрочем, русофобии в этой мерзости не было: в любой стране мира в последнюю тысячу лет, власть мечтала, как гласит народная мудрость, что бы народы: а) — паслись и б) — паслись молча. Странно только, что стоило каким-то чудом кому-то из «народа» подняться во власть, как он тут же забывал о причинах своей былой ненависти к «проклятым толстосумам» и занимал позицию диаметрально противоположную. Дураки связывали этот парадокс со «всемирным заговором», набирающих во власть лишь своих, хитрые уверяли, что они справятся лучше предшественников, романтичные шептали о «вампирской инициации новообращенных», а умные… они могли бы в тысячный раз напомнить о том, что законы должны быть высечены в бронзе и обязательны для всех, о социальной справедливости и о том, что государство это не сарай, который можно бесконечно перестраивать, а, скорее, дерево, за которым надо ухаживать и оберегать поколением за поколением, но уж больно не хотелось повторять одно и тоже, подобно попугаям…

Как бы там ни было, но благодаря этой ситуации Онисин и оказался на тонкой льдине ограниченных возможностей посреди двух берегов. Устроиться на приличную работу даже такому специалисту как он, без гражданства было невозможно. Бешенные цены на жилье заставляли ютиться в крохотной комнатушке на окраине Петербурга, а шаткое положение и неопределенность погружали во все большую тоску и депрессию. Разумеется, были у него в Петербурге и дальние родственники и столь же «дальние» друзья, но существенно повлиять на сложившуюся ситуацию они не могли. И кто знает, куда бы повернула судьба, если б не звонок старого сослуживца. Их отцы вместе заканчивали училище и вместе были распределены в Латвию. Дружили семьями. Хотя отношения у Сергея с отпрысками Гуриных — Дмитрием нельзя было назвать дружескими. Дима Гурин был из тех, кого в народе называют «слишком ушлыми» и любое общение с ними почему-то заканчивается значительными потерями в финансах и репутации. Еще в Латвии он проворачивал свои небольшие коммерческие дела, именовавшиеся в ту пору «спекуляцией» и «фарцовкой», а уж во время «перестройки» и вовсе стал одним из тех, кто чувствовал себя в переходном периоде, как рыба в воде. Больших денег или положения не добился — «серьезные люди» прекрасно видели, с кем имеют дело, и близко к себе не подпускали, но на ногах он стоял твердо. По приезду в город, Онисин встречался и с ним, но, оказалось, что Гурин занимается довольно экзотическим «бизнесом» — контролирует (а точнее попросту отбирает львиную долю прибыли) петербургских нищих. Какие-то «большие люди» (Онисин так и не понял — чиновники это были, милиция или бандиты), оказывали поддержку и «бизнес» Гурина приносил весьма ощутимые плоды. Несколько станций метро, пара рынков, вокзал и две-три церкви были заповедниками его охоты. Он сам подбирал для этого попавших в безвыходное положение бедолаг, держал их в ежовых рукавицах и о размерах своих доходов не говорил даже родственникам. «Даже если б я взял тебя к себе замом, — сказал тогда Гурин. — ты же у нас «идейный» … или как это? Брезгливый… Сам не пойдешь… Там ведь надо кулаки в ход пускать через день. С этой публикой иначе нельзя… Сможешь? То-то… Так что — извини, но…» И вдруг этот звонок с предложением о встрече и намеком на решение всех проблем. Онисин хорошо знал бывшего сослуживца и к его «предложениям» относился с опаской, но… Положение становилось все хуже и хуже, а силы продолжать борьбу за выживание были уже на исходе…

В кафе Гурин широким жестом сделал немалый заказ и без долгих прелюдий перешел к делу.

- Вот, взгляни, — положил он перед Сергеем старую фотографию, изрядно потертую и осыпавшуюся. — Что скажешь?

На фотографии был увенчанный орденами священник, важный и седобородый.

— Странное фото, — признал Онисин. — Орденов как у моего деда — полная грудь… Но дед от Питера до Берлина с боями дошел, а откуда ордена у священника? Это же «Анна» и «Владимир»? Я в степенях не разбираюсь… Боевой батюшка был… По дате — конец 19 века, значит — война с Турцией… И что?

— На обороте читай.

— Тут все практически стерто… Надо восстанавливать… Полагаю, у тебя уже есть перевод. Давай, не заставляй глаза портить.

Гурин усмехнулся, достал из кармана листок и прочитал:

— «В день башни, вещающей Риму и галлам,

Встань там, где укажет То, Что Хранит,

И облаченье жены Откровенья