Ознакомительная версия.
Валентин Лавров
Блуд на крови. Книга вторая
Над Петербургом тяжело занималось хмурое утро. К Троицкой площади — против Сената тянулись любопытные до кровавых зрелищ.
На плахе лежал, отсвечивая широкой гранью большой топор. Здесь же торчал вытесанный из толстого бревна с остро отточенной верхушкой кол. Поскрипывая новыми сапогами, по эшафоту прохаживался низкорослый и короткорукий человек с повязкой на нижней части лица — палач.
Ударили барабаны. В сопровождении конвоя показался рослый белокурый человек. Вопреки страданиям, облик его все еще сохранял красоту.
…Календарь показывал 16 ноября 1724 года. Нынешняя кровавая трагедия свое начало брала без малого три десятка лет назад.
В доме виноторговца Иоганна Монса, с незапамятных времен перебравшегося из Германии в хлебосольную Москву, царит веселье. Гуляет любимец царя Петра, умница, дебошан и бабник Франц Лефорт. На коленях у него сидит младшая дочь Монса — Анна. Синеглазая, с крепкой грудью и высокой прической густых русых волос. Веселая и не стесняющая себя условностями поведения, она способна вскружить голову любому мужчине.
Лефорт подымает бокал:
— За твою неземную красоту, Анхен! Пусть она послужит во благо всем нам, немцам, проживающим в Московии. Я уже говорил о тебе герру Питеру, он жаждет с тобой иметь рандеву.
Анна лукаво смотрит на своего друга:
— Ой, Франц, не пожалеешь ли? Сумеешь ли отсушить Анхен от своего сердца?
Лефорт с наслаждением выпивает вино и вновь льет в лафитник из пузатой бутылки. Потом хохочет, обнажив крепкие, желтые от курения зубы:
— Русские хорошо говорят: «Баба — не лужа, всем хватит напиться». — И он вдруг надолго присосался к сочным губам девицы.
В углу сидит за шахматным столом малолетний братец Анны — Виллим. Он разыгрывает партию сам с собой и внимательно слушает разговоры. На пороге вырастает с новой бутылкой вина старый Монс. Отец с добродушной улыбкой смотрит на дочку, ставит ренское на стол и замечает Виллима:
— Уходи отсюда! Лучше дай корм курам и поменяй им воду.
Неделю спустя, теплым розовым закатом на Яузе-реке против Кукуй-городка показался тяжелый струг. На носу лодки стоял царь Петр. Сложив по привычке на груди руки, вздернув подбородок и крепко сжав маленький рот, он с острым любопытством разглядывал сие немецкое благополучие: мельницы с флюгерами, чистенькие домики под островерхими черепичными крышами, Стриженые газоны и посыпанные песком и гравием дорожки.
Петр скосил глаза в сторону Лефорта, сидевшего на передней скамейке:
— Невероятная перемена! Только что плыли мимо черных изб-развалюх, поваленных плетней и заборов, убогих огородишков — и вот на тебе! Уют, достаток, порядок. Отчего так?
Лефорт хмыкнул, пососал вишневую трубочку, произнес:
— Тут много чего любопытного, герр Питер. Коровы дают молока раза в два больше, чем у ваших крестьян. Огородные овощи куда крупней и вкусней. Покажу вашему царскому величеству мельницу водяную. Она трясет ткацкий стан, подымает воду в деревянный громадный чан и трет табак. Еще больше вещей изумительных в домах кукуйцев. Тут живет, я вам упоминал о нем, честный виноторговец Монс. Так у него хранится музыкальный ящик с двумя птицами-сиринами, кои поют дивными голосами, машут разноцветными хвостами и хлопают крыльями. А под их музыку танцуют персоны, вполне согласные натуре, но величины самой незначительной. — Лефорт выставил свой мизинец.
— Хочу видеть, — коротко приказал Петр…
Петру ящик очень понравился. Заводили его Анна и норовивший помочь ей Виллим. Наглядевшись на танцующих персон, Петр неожиданно сказал:
— Подыми, Лефорт, крышку, что там внутри?
Старый Монс побледнел: ящик был семейной реликвией, а главное стоил зело дорого. Тогда Анна качнула бедрами, сделала танцевальное движение и ласково заглянула в глаза Петра:
— Ваше величество! Я тоже умею петь и танцевать, но если любопытство заставит вас заглянуть в мои внутренности, то я уже более никогда не сумею делать этого.
Петр было недовольно сморщил нос, дернул ногой, но вдруг добродушно улыбнулся. Все радостно расхохотались, а старый Монс, удержав вздох облегчения, пригласил:
— Садитесь, пожалуйста, ваше величество, за стол. Будем вместе ужинать!
Сметливый Виллим попытался подтолкнуть тяжеленное кресло поближе к Петру, но оно даже не сдвинулось с места. Ребенку помог Лефорт, а царь спросил у мальчика:
— Ты науки изучаешь?
— Грамматику немецкую, а также русскую, математику и рисование. Со мной Анхен и фатер занимаются. Я родился в Московии и хочу зер гут читать и писать по-русски.
— Молодец! — Петр хлопнул мальчишку по плечу. — Когда выучишься и подрастешь, приходи ко мне. Приму тебя, Виллим, на государеву службу.
…С той поры зачастил Петр в дом Монса. Уже не таясь, запахивала Анна золотые занавесочки спальни, кричала оттуда брату:
— Виллим, принеси герру Питеру свежего пива, да не расплескай!
Лефорт ходил довольный. Монс, с карандашом в руках, подсчитывал доходы. Петр строил для Анны дом. Та, мобилизуя все свои испытанные женские чары, крепче и крепче привязывала к себе царя. Малолетний Виллим часами просиживал над книгами, мечтая о службе государевой.
Бежало время. Круша старые порядки и человеческие судьбы, Петр возводил новую Россию. Многое менялось на глазах, лишь страсть к девице из немецкой слободы не ослабевала в царском сердце.
В марте 1697 года Петр отправился путешествовать по чужим землям. Пропадал года полтора — ни строки письма, ни устного привета Анне. Та решила: «Бросил меня царь, завел себе новую девицу. Упустила счастливый шанс».
…Уже в силу вошел август девяносто восьмого года. В саду наливались тяжестью зрелые плоды. Польский посланник Кенигсек натягивал на себя шелковые рейтузы, Анна убирала измятую ими постель. Вдруг под окнами послышались конское ржанье, громкие голоса. Анна выглянула и обмерла: по песчаной дорожке прямой, словно проглотил аршин, шел… Петр.
— Ах, — воскликнула Анна, — мы пропали. Царь, черт его подери, сюда идет. Откуда он взялся?
Кенигсек лихорадочно пытался напялить туфли, да перепутал правый с левым. Он моментально взмок от страха, мысли его помутились. Он взвыл:
— Оторвет голову мою, ревнивец!
Вдруг Анна вздохнула:
— Виллим, умница, остановил Петра. Задерживает его разговором, знает, что вы у меня в
гостях! Идите скорее сюда, в заднюю дверь. Через огород, бегом. В углу, возле старой яблони доска приподнимается. Прощайте!
Едва посол выскочил из дома, как в него вошел Петр. Он загорел, пропылился, и весь облик его стал каким-то мужественным. Былая юношеская резвость сменилась некоторой степенной важностью.
Петр захлопнул за собой дверь, обнял Анну:
— Как я скучал без тебя, Аннушка! Каждый день думал о тебе. Теперь твердо решил: свою супругу Авдотью Федоровну в монастырь заточу. Пусть лбом пол долбит, грехи мои замаливает, А мне еще, — он коротко хохотнул, — ой сколько грешить предстоит! Вот и сейчас… Желанная, дай к персям твоим прильнуть! Тебя жажду…
Анна схватила руку царя. Вдыхая запах дорожной пыли и пота, целовала и целовала ее, не веря своей радости. «Присох ко мне Петр, взойду на российский трон царицей!»
…Когда утомленный дорогой и любовью, Петр отдыхал в объятиях Анны, он похвалил ее брата:
— Толковый мальчишка! На моих глазах вырос, не оставлю его своими заботами, сделаю государственным мужем.
Анна благодарно поцеловала Петра.
Пылкая любовь порой кончается столь же неожиданно, как и возникла. Пока Петр выламывал хребет России под западный камзол, пока обагрял брусчатку Красной площади кровью стрельцов и в Тайном приказе подвешивал несчастных на крюки за ребра, он не забывал Кукуй-городок. Кукуйцы встречали герра Питера радушно: танцы, выпивки, хорошенькие женские лица, жаркие объятия Анны — все это веселило душу, уставшую от перестройки государства.
— Тебе, Аннушка, единственной я верю без оглядки, всю натуру свою распахиваю, — доверительно говорил царь девице Монс.
Не ведал Петр того, о чем давно шушукались за его спиной: Анна была блудлива, мало кому из ухажеров в ласках отказывала. Меншиков как-то случайно застал ее в беседке, в одиночестве задумчиво глядевшей в голубое небо. Решительный в любви, он тут же, возле резных перил, шанса своего не упустил. С Кенигсеком и вовсе Анхен крепко спуталась.
Царь об этом узнал нечаянно. Вскоре после виктории над шведами под Нотебургом Кенигсек по пьяному делу и неосторожности свалился в глубокий ручей, ушел под лед. При утопленнике нашли тугую пачку писем, а с раздувшейся груди Петр снял большой медальон. Письма положили возле огня просушиться, ибо выяснить следовало: не содержат ли тайн государственных? А царь колупнул ногтем золотую крышку, раскрыл медальон и вельми изумлен был:
Ознакомительная версия.
