Борис Акунин - Статский советник

По левой стороне окна были слепые, в сплошных бельмах наледи и мокрого снега. Ветер кидал липкие, мягкие хлопья в жалостно дребезжащие стекла, раскачивал тяжелую тушу вагона, все не терял надежды спихнуть поезд со скользких рельсов и покатить его черной колбасой по широкой белой равнине – через замерзшую речку, через мертвые поля, прямиком к дальнему лесу, смутно темневшему на стыке земли и неба.

Весь этот печальный ландшафт можно было рассмотреть через окна по правой стороне, замечательно чистые и зрячие, да только что на него смотреть? Ну снег, ну разбойничий свист ветра, ну мутное низкое небо – тьма, холод и смерть.

Зато внутри, в министерском салон-вагоне, было славно: уютный мрак, подсиненный голубым шелковым абажуром, потрескивание дров за бронзовой дверцей печки, ритмичное звяканье ложечки о стакан. Небольшой, но отлично оборудованный кабинет – со столом для совещаний, с кожаными креслами, с картой империи на стене – несся со скоростью пятьдесят верст в час сквозь пургу, нежить и ненастный зимний рассвет.

В одном из кресел, накрывшись до самого подбородка шотландским пледом, дремал старик с властным и мужественным лицом. Даже во сне седые брови были сурово сдвинуты, в углах жесткого рта залегла скорбная складка, морщинистые веки то и дело нервно подрагивали. Раскачивающийся круг света от лампы выхватил из полутьмы крепкую руку, лежавшую на подлокотнике красного дерева, сверкнул алмазным перстнем на безымянном пальце.

На столе, прямо под абажуром, лежала стопка газет. Сверху – нелегальная цюрихская „Воля народа“, совсем свежая, позавчерашняя. На развернутой полосе статья, сердито отчеркнутая красным карандашом:

Редакции стало известно из самого верного источника, что генерал-адъютант Храпов, в минувший четверг отрешенный от должности товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов, в ближайшем времени будет назначен сибирским генерал-губернатором и немедленно отправится к новому месту службы.

Мотивы этого перемещения слишком понятны. Царь хочет спасти Храпова от народной мести, на время упрятав своего цепного пса подальше от столиц. Но приговор нашей партии, объявленный кровавому сатрапу, остается в силе. Отдав изуверский приказ подвергнуть порке политическую заключенную Полину Иванцову, Храпов поставил себя вне законов человечности. Он не может оставаться в живых. Палачу дважды удалось спастись от мстителей, но он все равно обречен.

Из того же источника нам стало известно, что Храпову уже обещан портфель министра внутренних дел. Назначение в Сибирь является временной мерой, призванной вывести Храпова из-под карающего меча народного гнева. Царские опричники рассчитывают открыть и уничтожить нашу Боевую Группу, которой поручено привести приговор над палачом в исполнение. Когда же опасность минует, Храпов триумфально вернется в Петербург и станет полновластным временщиком.

Этому не бывать! Загубленные жизни наших товарищей взывают о возмездии.

Не вынесшая позора Иванцова удавилась в карцере. Ей было всего семнадцать лет.

Двадцатитрехлетняя курсистка Скокова стреляла в сатрапа, не попала и была повешена.

Наш товарищ из Боевой Группы, имя которого хранится в тайне, был убит осколком собственной бомбы, а Храпов опять уцелел.

Ничего, ваше высокопревосходительство, как веревочке ни виться, а конца не миновать. Наша Боевая Группа отыщет вас и в Сибири.

Приятного путешествия!

Паровоз заполошно взревел, сначала протяжно, потом короткими гудками: У-у-у! У! У! У!

Губы спящего беспокойно дрогнули, с них сорвался глухой стон. Глаза раскрылись, недоуменно метнулись влево – на белые окна, вправо – на черные, и взгляд прояснился, стал осмысленным, острым. Суровый старик откинул плед (под которым обнаружились бархатная курточка, белая сорочка, черный галстук), пожевал сухими губами и позвонил в колокольчик.

Через мгновение дверь, что вела из кабинета в приемную, открылась. Поправляя портупею, влетел молодцеватый подполковник в синем жандармском мундире с белыми аксельбантами.

– С добрым утром, ваше высокопревосходительство!

– Тверь проехали? – густым голосом спросил генерал, не ответив на приветствие.

– Так точно, Иван Федорович. К Клину подъезжаем.

– Как так к Клину? – засердился сидящий. – Уже? Почему раньше не разбудил? Проспал?

Офицер потер мятую щеку.

– Никак нет. Видел, что вы уснули. Думаю, пусть Иван Федорович хоть немножко поспят. Ничего, успеете и умыться, и одеться, и чаю попить. До Москвы еще час целый.

Поезд сбавил ход, готовясь тормозить. За окнами замелькали огни, стали видны редкие фонари, заснеженные крыши.

Генерал зевнул.

– Ладно, пусть поставят самовар. Что-то не проснусь никак.

Жандарм откозырял и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

В приемной горел яркий свет, пахло ликером и сигарным дымом. Подле письменного стола, подперев голову, сидел еще один офицер – белобрысый, розоволицый, со светлыми бровями и поросячьими ресницами. Он потянулся, хрустнул суставами, спросил у подполковника: – Ну, что там?

– Чаю хочет. Я распоряжусь.

– А-а, – протянул альбинос и глянул в окно. – Это что, Клин? Садись, Мишель. Я скажу про самовар. Выйду, ноги разомну. Заодно проверю, не дрыхнут ли, черти.

Он встал, одернул мундир и, позванивая шпорами, вышел в третью комнату чудо-вагона. Тут уж все было совсем просто: стулья вдоль стен, вешалки для верхней одежды, в углу столик с посудой и самоваром. Двое крепких мужчин в одинаковых камлотовых тройках и с одинаково подкрученными усами (только у одного песочными, а у второго рыжими) неподвижно сидели друг напротив друга. Еще двое спали на сдвинутых стульях.

Те, что сидели, при появлении белобрысого вскочили, но офицер приложил палец к губам – пусть, мол, спят – показал на самовар и шепотом сказал:

– Чаю его высокопревосходительству. Уф, душно. Выйду воздуха глотну.

В тамбуре вытянулись в струнку двое жандармов с карабинами. Тамбур не протапливался, и часовые были в шинелях, шапках, башлыках.

– Скоро сменяетесь? – спросил офицер, натягивая белые перчатки и вглядываясь в медленно наплывающий перрон.

– Только заступили, ваше благородие! – гаркнул старший по караулу. – Теперь до самой Москвы.

– Ну-ну.

Альбинос толкнул тяжелую дверь, и в вагон дунуло свежим ветром, мокрым снегом, мазутом.

– Восемь часов, а едва засерело, – вздохнул офицер, ни к кому не обращаясь, и спустился на ступеньку.

Поезд еще не остановился, еще скрипел и скрежетал тормозами, а по платформе к салон-вагону уже спешили двое: один низенький, с фонарем, второй высокий, узкий, в цилиндре и широком щегольском макинтоше с пелериной.

– Вот он, специальный! – крикнул первый (судя по фуражке, станционный смотритель), оборотясь к спутнику.

Тот остановился перед открытой дверью, и спросил офицера, придерживая рукой цилиндр:

– Вы Модзалевский? Адъютант его в-высокопревосходительства?

В отличие от железнодорожника заика не кричал, однако его спокойный, звучный голос без труда заглушил вой пурги.

– Нет, я начальник охраны, – ответил белобрысый, пытаясь разглядеть лицо франта.

Лицо было примечательное: тонкое, строгое, с аккуратными черными усиками, на лбу решительная вертикальная складка.

– Ага, штабс-ротмистр фон 3-Зейдлиц, отлично, – удовлетворенно кивнул незнакомец, впрочем тут же представившийся. – Фандорин, чиновник особых п-по-ручений при его сиятельстве м-московском генерал-губернаторе. Полагаю, вам обо мне известно.

– Да, господин статский советник, мы получили шифровку, что в Москве за безопасность Ивана Федоровича будете отвечать вы, но я полагал, что вы встретите нас на вокзале. Поднимайтесь, поднимайтесь, а то в тамбур заметает.

Статский советник на прощанье кивнул смотрителю, легко взбежал по крутым ступенькам и захлопнул за собой дверь. Сразу стало тихо и гулко.

– Вы уже на т-территории Московской г-губернии, – объяснил чиновник, сняв цилиндр и стряхивая снег с тульи. При этом обнаружилось, что волосы у него черные, а виски, несмотря на молодость, совершенно седые. – Тут начинается моя, т-так сказать, юрисдикция. Мы простоим в К-Клину по меньшей мере часа д-два – впереди расчищают занос. Успеем обо в-всем договориться и распределить обязанности. Но с-сначала мне нужно к его высокопревосходительству, п-представиться и передать с-срочное сообщение. Где можно раздеться?

– Пожалуйте в караульную, там вешалка.

Фон Зейдлиц провел чиновника сначала в первую комнату, где дежурили охранники в цивильном, а после того, как Фандорин снял макинтош и бросил на стул подмокший цилиндр, и во вторую.