Кен Фоллетт - Опасное наследство

© Ken Follett, 1994

© Перевод. О. И. Перфильев, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

За щедрую помощь в написании этой книги я благодарю следующих друзей, родственников и коллег: Кэрол Бэрон, Джоанну Бурк, Бена Брейбера, Джорджа Бреннана, Джеки Фарбер, Барбару Фоллетт, Эмануэль Фоллетт, Катю Фоллетт, Майкла Хосколла, Пэм Мендес, М. Дж. Обребб, Ричарда Овери, Дэна Старера, Ким Тернер, Энн Уорд, Джейн Вуд и Эла Цукермана.

Джон Пиластер (скончался)

Эзекиел (скончался)

Сет

Мадлен=Джордж Хартсхорн

Молодой Уильям=Беатрис

Джозеф=Августа

Тобиас=Лиана

Сэмюэл

Эдвард

Клементина=Гарри Тонкс

Хью

Дотти

В тот день, когда произошла трагедия, ученики Уиндфилдской школы были наказаны и сидели в своих комнатах.

При обычных обстоятельствах такой жаркий майский полдень в субботу они провели бы на южном поле, играя в крикет или праздно развалившись в тени Епископской рощи. Но в тот день из ящика письменного стола преподавателя латыни доктора Оффертона кто-то похитил шесть золотых соверенов, и подозрение пало на всех. Всем мальчикам было строго приказано находиться на своих местах, пока не найдут вора.

Мигель Миранда, или попросту Мики, сидел за столом, испещренным инициалами предыдущих поколений скучавших школьников. В руках он держал изданный правительством справочник «Снаряжение пехоты». Подробные иллюстрации с мечами, мушкетами и ружьями заинтересовали бы его надолго, но сегодня было слишком жарко, и он никак не мог сосредоточиться. С другой стороны стола в учебник латыни невидящим взором уставился его сосед по комнате Эдвард Пиластер. Эдвард был занят тем, что переписывал перевод Плутарха из тетради Мики в свою тетрадь. Ткнув в страницу испачканным чернилами пальцем, он тяжело вздохнул и произнес:

– Не могу прочитать это слово.

Мики вытянул шею и заглянул в тетрадь.

– Декапитация. На латыни – decapitatio, что означает «обезглавливание».

Латынь Мики давалась легко, в основном благодаря тому, что его родным языком был испанский, многие слова которого имели латинские корни.

Эдвард заскрипел пером. Мики встал и подошел к открытому окну. Ни малейшего ветерка. Он мечтательно посмотрел вдаль, за конюшни. Где-то там, за северной окраиной рощи, находился заброшенный каменный карьер, заполненный водой. Вода в нем всегда была прохладной, даже в самую нестерпимую жару…

– Пойдем искупаемся, – предложил он вдруг.

– Мы отсюда не выберемся, – отозвался Эдвард.

– Можем пройти через «синагогу», – сказал Мики.

«Синагогой» называли соседнюю комнату, в которой жили еврейские мальчики. В Уиндфилдской школе не слишком увлекались богословием и к разным религиям относились довольно терпимо, поэтому она пользовалась популярностью среди представителей самых разных конфессий. Эдвард, например, происходил из семьи методистов, а отец Мики был католиком. Но, несмотря на официальные правила, предписывающие равное отношение ко всем воспитанникам, к евреям многие относились с легким презрением.

– Вылезем через их окно на крышу прачечной, спустимся по глухой стене конюшни, а оттуда до рощи рукой подать, – продолжал Мики.

– Не миновать нам Хлестуна, если попадемся, – испуганно пробормотал Эдвард.

Хлестуном называли ясеневую трость директора школы, доктора Поулсона. Наказанием за ослушание служили двенадцать чрезвычайно болезненных ударов этой тростью. Мики уже один раз удостоился такого наказания за азартные игры и до сих пор содрогался от ужасного воспоминания. Но возможность того, что их поймают, казалась такой далекой и несущественной, а мысль о том, что можно с головой погрузиться в пруд, такой реальной, что он уже почти ощущал прохладу воды покрытой потом кожей.

Мики внимательно посмотрел на своего товарища. Эдварда в школе недолюбливали, он был слишком ленивым, чтобы хорошо учиться, слишком неуклюжим для игр и слишком эгоистичным, чтобы заводить друзей. Единственным его другом был Мики, и он приходил в ярость, когда Мики проводил время с другими.

– Позову тогда Пилкинтона, – сказал Мики и направился к двери.

– Не надо, не зови, – остановил его Эдвард.

– Почему не надо? – удивленным голосом спросил Мики. – Ты же боишься.

– Я не боюсь, – неубедительно ответил Эдвард. – Просто мне надо закончить латынь.

– Закончишь, пока мы будем плавать с Пилкинтоном.

Некоторое время Эдвард упрямо смотрел на него, затем сдался:

– Ну ладно, я пойду, – сказал он нехотя.

Мики открыл дверь. В коридоре были слышны какие-то глухие звуки, доносившиеся из других частей здания, но учителей видно не было. Мики быстро проскользнул в соседнюю комнату, за ним последовал Эдвард.

– Привет, иудеи, – сказал Мики.

В этой комнате за столом сидели два мальчика и играли в карты. Они бросили взгляд на Мики и вернулись к своему занятию, не промолвив ни слова. Третий ученик, Толстяк Гринборн, был занят тем, что, по обыкновению, поедал пирог. Его мать постоянно присылала ему какую-нибудь еду.

– Привет и вам, – отозвался он дружелюбно. – Хотите пирог?

– Ради бога, Гринборн! – воскликнул Мики. – Вечно ты жрешь, как свинья.

Толстяк пожал плечами и продолжил уплетать лакомство. Он терпеливо сносил все насмешки, которыми остальные щедро осыпали его, как еврея и как толстяка, но которые, казалось, отскакивали от него, не причиняя ни малейшего беспокойства. Говорили, что его отец – богатейший человек мира; Мики подумал, что, наверное, из-за этого-то ему и все равно, кто как его обзывает.

Мики подошел к окну, открыл его и глянул вниз. Во дворе конюшен не было ни души.

– Вы что задумали? – спросил Толстяк.

– Идем купаться, – сказал Мики.

– Вас же высекут.

– Я знаю, – жалобно сказал Эдвард.

Мики сел на подоконник, перекинул ноги, перекатился на живот и осторожно опустился на покатую крышу прачечной. Он ожидал услышать треск черепицы, но крыша выдержала его вес. Сверху за ним настороженно наблюдал Эдвард.

– Давай спускайся! – сказал Мики и пошел вниз по крыше, к водосточной трубе, цепляясь за которую спустился по стене на землю. За ним последовал Эдвард.

Мики выглянул за угол прачечной. Во дворе никого не было. Не медля ни секунды, он пробежал по двору и скрылся в рощице. Он бежал, пока ему не показалось, что их уже не заметят со стороны школы, а потом остановился, чтобы передохнуть. Сзади тяжело дышал Эдвард.

– Ну вот, все у нас получилось! – сказал Мики. – Никто нас не видел.

– Нас еще могут поймать, когда мы будем возвращаться, – мрачно сказал Эдвард.

Мики усмехнулся. Эдвард, на его взгляд, был типичным англичанином, со светлыми волосами, голубыми глазами и вытянутым, похожим на кинжал, носом, широкоплечим парнем с неуклюжими движениями и без малейшего чувства стиля и вкуса. Оба они были одного возраста – шестнадцать лет, – но во всех остальных отношениях представляли собой полную противоположность. Черноволосый Мики с вьющимися кудрями и темными глазами все время тщательно следил за своим внешним видом и одеждой.

– Доверься мне, Пиластер, – сказал он. – Разве я когда-нибудь тебя подводил?

Эдвард добродушно улыбнулся. Слова Мики, казалось, его успокоили.

– Ну хорошо, пойдем.

Они пошли по едва различимой тропинке, вьющейся среди деревьев. В тени берез и вязов было прохладно, и Мики почувствовал себя лучше.

– Чем вы будете заниматься этим летом? – спросил он Эдварда.

– В августе мы обычно уезжаем в Шотландию.

– У вас там охотничий домик? – Мики осваивал жаргон представителей английской знати и знал, что в таких случаях полагается говорить «охотничий домик», даже если на самом деле речь шла о замке из пятидесяти комнат.

– Родители арендуют, – ответил Эдвард. – Но мы там не охотимся. Отец ведь у меня не увлекается охотой.

В голосе Эдварда Мики различил нотки оправдания и задумался. Он знал, что английские аристократы любят в августе охотиться на птиц, а зимой на лис. Он также знал, что аристократы не отсылают своих сыновей в эту школу. Отцы учеников Уиндфилдской школы были не графами или епископами, а предпринимателями и инженерами, а такие люди не желают попусту тратить время на охоту и стрельбу. Пиластеры были банкирами, и когда Эдвард сказал, что его отец не увлекается охотой, он, по сути, признавался в том, что принадлежит не к самому высшему классу общества.

Мики забавляло, что англичане больше уважают праздность, а не трудолюбие. В его стране, правда, не уважали ни бездельников-аристократов, ни усердных предпринимателей. Его соотечественники уважают только силу и власть. Если человек имеет власть над другими, если в его власти заставить их голодать или накормить, бросить за решетку или освободить, убить или помиловать, то о чем еще остается мечтать?