Ознакомительная версия.
– Разрешите? – Я снял шляпу и пальто и осмотрелся, ища взглядом, куда их положить.
– Бросьте на соседний стол!
Так и сделав, я снова повернулся к телу мальчика и, указав на ранку на шее, спросил:
– Павел Семенович, что вы можете сказать вот об этом разрезе? Вы уже осматривали его?
Зиновьев наклонился близко к шее покойника, потом достал из кармана пенсне и посмотрел через него, не надевая на нос.
– Осматривал, но пока только поверхностно, – ответил он. – Несомненно, это след хирургического вмешательства. Зашито аккуратно, как и разрезано. Но зажить не успело. Дам ему неделю-полторы возраста.
– Какого характера было это вмешательство?
– А это, – выпрямившись, сказал доктор, – мы сейчас с вами определим.
Взяв с железного столика для инструментов скальпель, Зиновьев опять склонился над мальчиком.
– Хотите отойти к окну? – спросил он.
– Нет.
– Как пожелаете, но зрелище для человека, непривычного к такому, – не самое приятное.
Не тратя далее слов, он рассек гортань, разогнул края раны и закрепил их распорками.
– Ну-с, – негромко произнес патологоанатом, – что мы тут имеем видеть? Ага. Как интересно! Ваш хирург, Владимир Алексеевич, определенно занимается ботаникой!
– Что такое? – спросил я заинтригованно.
Зиновьев подпустил меня к ране, и я взглянул внутрь.
– Смотрите. Правая Chorda vocalis вырезана. Но оператор соединил оставшиеся кусочки мышцы шелковой нитью. Видите нить?
Я и вправду увидел нить, соединяющую два крохотных остатка голосовой связки несчастного. Вторая связка осталась в целости.
– Но зачем? – спросил я.
Зиновьев пожал плечами и высвободил распорки. Потом он подошел к двери и крикнул:
– Байсаров! Зашей!
Явился огромный детина в кургузом белом халате.
– Вот тут зашей пока, – указал доктор на рану, – а потом принеси мне в кабинет два стакана чаю.
– Слушаюсь, Павел Семенович! – прогудел детина. – С сахаром?
– Будете чай с сахаром? – обернулся ко мне Зиновьев и, когда я кивнул утвердительно, кивнул в сторону двери. – Прошу ко мне!
В небольшом кабинете, украшением которого был темный шкаф с книгами по патологоанатомии и атласами человеческого тела, мы погрузились в мягкие кресла.
– А ваш мальчик – еще более загадка, чем я думал, – сказал доктор.
– Не томите, – попросил я. – Выкладывайте все! При чем тут ботаника?
– Не-е-е-ет! – засмеялся Зиновьев. – Начну по порядку. Что мне сразу показалось странным? Во-первых, когда вашего мальчика привезли, Байсаров его раздел. Он-то и указал мне на первую загадку. На мальчике была надета старая грязная тужурка. Но вот под ней – чистая полотняная рубаха и такие же штаны. Такие выдают пациентам в больницах. Но мало того. Покойников мы обмываем в помывочной. Те, которые поступают из трущоб, как правило, очень грязны. Многие толком не мылись по много лет. Мальчик был босиком, и потому ноги у него действительно оказались грязными. Но вот все остальное тело – относительно чистое. Как будто его тщательно вымыли не так уж давно. Ногти – подстрижены и грязь из-под них удалена. Удивительно аккуратный покойник для Хитровки!
Зиновьева прервал Байсаров, который принес два стакана в старых тусклых подстаканниках с черным, сильно заваренным чаем. На одном из стаканов стояло блюдечко с колотым сахаром.
– Рафинада нет, – сказал он, ставя на край стола стаканы.
– И так спасибо, Володя, – ответил Зиновьев и передал стакан с блюдечком мне.
– А ботаник?
Патологоанатом отпустил кивком своего ассистента.
– Ботаник… Итак, что мы видим? Некто, несомненно, образованный медик, очень экономно вскрывает гортань и удаляет большую часть правой голосовой связки. Зачем?
– Зачем?
– Это странно. С полной определенностью я мог бы ответить на этот вопрос, имей я вырезанную часть мышцы. Такие резекции делают при раковой опухоли, когда одна из связок повреждена. Но эти операции производятся редко – увы, современная наука не всегда может различить обыкновенный ларингит, который можно вылечить медикаментозно, и раннюю стадию опухоли, когда ее удаление еще может как-то помочь больному.
– Так, значит, у него была опухоль?
– Возможно, – кивнул головой Зиновьев. – Я знаете, не специалист в этой области. Минутку!
Он встал и вынул две книги из шкафа. Энергично пролистав страницы, доктор недолго читал свой справочный материал, потом захлопнул книгу и взялся за вторую.
– Странно, – сказал он наконец. – Оба автора в голос утверждают, что опухоль гортани, как правило, поражает людей во взрослом возрасте. А у нас – почти ребенок. Лет шестнадцати.
Он снова погрузился в кресло, не обращая внимания на чай.
– Доктор, – позвал я, отхлебнув из своего стакана. – А нить зачем?
– Нить? – переспросил он рассеянно. – Ах, нить! Похоже, что он надеялся на регенерацию. Но это странный метод…
– В чем странный?
– Вы же видели – как иногда натягивают веревки и пускают по ним хмель или плющ.
– Конечно.
– Мне кажется, ваш хирург сшил края связки нитью, надеясь, что они начнут регенерировать, восстанавливаться. И что мышца по этой нити как по направляющей нарастет, образуя новую связку.
– А это возможно?
– Вряд ли. Есть, конечно, такая вещь, как нарастание грануляционной ткани…
– Что это?
– «Дикое мясо» – слышали? Иногда на месте ранки вдруг вырастает такая мясная шишка.
– Да-да…
– На самом деле это соединительная ткань – грануляционная. Но в нашем случае она появиться не может – речь идет о внутренних органах. Кроме того, грануляционная ткань совсем не может заменить мышцу: она – суть производное кровеносных сосудов, рыхлая поначалу. А с течением времени становится высохшей и неэластичной. Нет. Отбросим идею «дикого мяса». Ваш хирург надеялся на регенерацию мышцы, что странно, поскольку регенерирует кожа, волосы и ногти. А вот мышцы… Нет, никогда не слышал и нигде не читал.
Я допил свой стакан и поставил его на край – стола.
– Хотите еще?
– Нет, спасибо. Доктор, так, значит, это априори невозможный эксперимент?
Зиновьев пожал плечами:
– В науке все возможно. Все наше столетие – сплошной прогресс в медицине. Правда, много и чепухи – как эти истории с туберкулином или летеоном. Но заявлять определенно, что регенерация человеческих мышц невозможна только потому, что до сих пор никто не смог ее добиться – нет, я не рискну. Тем более что…
Он вскочил и начал рыться в одном из ящиков своего стола. Потом достал тонкую папку и просмотрел газетные вырезки на иностранных языках.
– Да… Похоже. Тут есть один немецкий врач, который предлагал в прошлом году испытать слабые электрические токи для стимулирования регенерации человеческих тканей. Если ваш хирург на деле применял электричество, то мы могли и не заметить ожогов от электродов, поскольку напряжение тока должно быть минимальным… Впрочем…
– Доктор?
– Я сомневаюсь, что он использовал эту технологию.
– Почему?
– Потому что это, – Зиновьев ткнул пальцем в вырезку, – газетный фельетон. Разгромный. Но написанный явно специалистом – я и вырезал его только потому, что тут много занятных, но чисто медицинских шуток, непонятных профанам.
Он сунул папку обратно в ящик стола и с грохотом задвинул его внутрь.
– А скажите, Павел Семенович, – спросил я. – Мог бы этот самый врач не только провести операцию, но и зарезать мальчика?
– Вы имеете в виду рану от ножа?
– Да.
Зиновьев пожал плечами:
– Удар нанесен точно. Но так же точно может нанести удар, например, мясник с бойни. Или военный. К тому же зачем было убивать пациента, на котором ты собрался провести эксперимент?
Я возразил:
– Мальчик, похоже, сбежал от своего мучителя. И не собирался возвращаться обратно. Он мог опознать хирурга.
– Пожалуй, – протянул патологоанатом, – пожалуй, в этом есть резон… Но, простите, я не могу поверить, чтобы хирург-экспериментатор, человек, похоже, незаурядного ума и большой аккуратности, вдруг опустился до убийства. Убийство – это для разбойников. Интеллигентный человек… Я не верю!
Я усмехнулся и встал. Сердечно попрощавшись и выразив всю степень своей благодарности за помощь, я покинул это печальное место торжества науки над безмолвной смертью.
Небо совсем затянуло низкими плотными тучами, когда я подъехал к флигелю на улице, в котором жил Шаляпин. Поднявшись по узкой скрипучей лестнице на антресоли, я постучался в дверь и, дождавшись приглашения, вошел. Хотя день был уже в самом разгаре, певец определенно только что проснулся. Он сидел, сонно моргая, в потертом кожаном кресле, кутаясь в коричневый, не первой свежести халат. Несколько пустых винных бутылок под столом свидетельствовали о вчерашних посиделках. В комнате стоял дух загашенных папирос и немытых тарелок, которыми был уставлен круглый стол. Заметив, что я принюхиваюсь, Шаляпин вяло махнул рукой.
Ознакомительная версия.
