На подступах к Зенити охотников встретил сильный заслон. Турки дрались мужественно. В перестрелке Лыков извел весь запас, – те два подсумка, что он снял с турка на мосту, – и штурмовал селение лишь с холодным оружием. Опять пошла рукопашная. В него трижды стреляли в упор и всякий раз промахивались. Он бежал, уворачивался, бил и резал – а сам ни о чем не думал. Всего один раз мелькнула мысль, что его как будто учат плавать, кинув сразу на глубокое место…
Новичок выжил. Он забрал патроны у мертвого и пошел дальше по гребню. Из тех, кто начинал атаку вместе с ним, не осталось почти никого. Охотники понесли самые большие потери в отряде. Когда они разрезали вражеский фронт повдоль, настоящего окружения не получилось. В окопах дрогнули не все. Слабые сдались, а сильные пошли на прорыв через гребень. Их оказалось много. Турецкий аскер вообще легко впадает в панику. Но он может быть и храбрым. Когда такие храбрецы собрались вместе, они легко прорвали жидкую цепь охотников. И ушли по обратным скатам за реку Кинтриши. В плен попали весьма немногие.
Тем не менее прорыв вдоль гребня решил исход боя. Войска Дервиш-паши отступили на юг, на Цихидзири. Уже через два часа русские полностью заняли Хуц-Убанские высоты.
Через день на Кинтришской поляне выстроились все свободные от караулов части отряда. Возле походной парусиновой церкви отслужили молебен. Тут же отпели погибших. После команды «накройсь!» было объявлено, что отряд переименован из Рионского в Кобулетский – в ознаменование заслуг войска. Действительно, после бегства с Хуц-Убани турки очистили затем все пространство до Цихисдзирской горной системы. В том числе в руки русских перешел городок Кобулет, иначе именуемый Чурук-Су.
Генерал-лейтенант Оклобжио вручил награды особо отличившимся. В числе прочих Калина Голунов получил знак отличия военного ордена четвертой степени – солдатский Георгий. Ведь именно его разведка выявила вражескую диспозицию, что позволило правильно распределить силы. Вано Джаверидзе, на правах кавказца, украсился медалью «За храбрость»[19]. Лыкову не дали ничего.
Однако после взятия второй линии турецких укреплений ситуация для русских только ухудшилась. Муха-Эстаде и Хуц-Убани представляли собой плоские высоты по берегам горных рек. Они заканчивались на равнине, их можно было обойти по суше. Новые позиции противника были много сильнее. Они состояли из двух горных хребтов, обрывающихся в море. Над рекой Кинтриши высился кряж Самеба со Столовой горой. За ним протекала другая речка, Кинтыши, а за ней тянулся высоко вверх гребень Квирике. Все вместе это называлось Цихисдзири. Комбинация двух рек и двух хребтов, из которых второй господствовал над первым, делала позиции турок неприступными. Карт местности у русских не было. Противник отступил с артиллерией и резервами. По слухам, он получил подкрепление из Анатолии.
Кобулетский отряд теперь располагался на обширной Кинтришской поляне, посреди Испанских болот с их малярийными испарениями. Противник с высот контролировал местность. Пришлось рыть окопы и блиндажи. Охотничьей команде левого фланга повезло больше других. Поручик Фокин поставил свои палатки недалеко от селения Верхние Кобулеты. Здесь болот не было, а лес давал укрытие от вражеского огня. На несколько недель установилось относительное спокойствие. Обе стороны копили силы и готовились к новым боям. Воевала, и очень активно, только пешая разведка. В одной из стычек Голунов спас своему ученику жизнь. Они нарвались на парный пикет лазов-башибузуков. Туземец успел выстрелить первым. Пуля чиркнула Алексея по голове, и он упал без сознания. Когда очнулся и с трудом поднялся, увидел, как ефрейтор в одиночку бьется с двумя противниками. Дела лазов оказались плохи: одного Калина убил, а второго взял в плен. Нижегородец поблагодарил командира, но тот лишь отмахнулся…
Лыков освоился в отряде. Атака 29 апреля унесла много жизней. Пришли новички из резерва, и среди них девятнадцатилетний парень выглядел опытным охотником. Почти каждую ночь он уходил за Кинтриши. К середине мая на счету Алексея уже было пять «языков» и еще несколько диверсионных рейдов. Как-то раз они с Вано вырезали пикет из трех кобулетцев. Потом оказалось, что среди них находился сам Али-паша Тавдгиридзе, брат владетеля Нижнего Кобулета Осман-паши. Лыкову достался богато отделанный кинжал работы самого Уллу Базалая. В пару к нему шел двенадцатизарядный карабин Винчестера, каким у турок была вооружена сувари[20]. Помимо трофеев вольнопёр заслужил также ненависть туземцев. Осман-паша объявил убийц брата своими кровниками и пообещал награду за их головы. Фокин приказал Алексею несколько дней отдохнуть.
Но прежде того магазинка помогла вольноопределяющемуся получить награду. У впадения Кинтыши в Кинтриши образовалась ничейная земля. Горы здесь кончались, и на узкой полосе равнины сходились в поединках удальцы с обеих сторон. Армии наблюдали эти поединки, переживая за своих. Но однажды наш казак выехал на бой, а на него напали сразу пятеро черкесов. Они убили станичника и отрезали ему голову. Осерчал весь Кобулетский отряд, а вызов принял именно Лыков. Он взял у казаков на время лошадь, привычную к выстрелам. Поупражнялся день. И выехал на ничейную землю, спрятав винчестер в чехле.
Нижегородец намеренно рисовался. Он скакал юргой – особым кавказским аллюром. Юрга – нечто среднее между шагом и рысью. Ее выработали на Востоке для неспешных поездок, чтобы себя показать и других посмотреть. Встав на середине ничейной полосы, Алексей бросил поводья, сел по-чеченски[21] и достал газетку. Вид у него был вызывательный.
Головорезы не заставили себя долго ждать и явились за легкой добычей. Многозарядной винтовки они не ожидали и были безжалостно расстреляны. Винчестер делает пятнадцать выстрелов за сорок пять секунд… Не спасся никто. Назавтра Оклобжио вручил вольноопределяющемуся Георгиевский крест. А Лыков навлек на себя ненависть еще и черкесов. На всякий случай он был на время отставлен от поисков.
Непрошенный отпуск Алексей проводил в палатке начальника команды. Сюда же прибился и кобель по кличке Мухтарка. Дервишка погиб от шрапнели еще при атаке Муха-Эстаде, и остался только Мухтар. Ночью он помогал секретам караулить реку и получал за это довольствие. А днем лежал у входа в палатку и рычал на незнакомых.
Палатка у главного охотника была турецкая, конусообразная. Она много удобнее русской: в ней почти везде можно стоять в полный рост, в то время как в нашей – лишь возле опорного столба. Фокин ежедневно принимал у себя двух гостей. Одним был поручик Колюбакин из Первого Кавказского стрелкового батальона. Вторым – бывший командир Лыкова поручик Агафонов. Он сдал свою полуроту и был назначен полковым адъютантом александропольцев. Все три поручика готовились после войны поступать в Академию Генерального штаба. Всех троих отличали самостоятельность суждений и большой кругозор.
Лыков, хоть и считался рядовым, присутствовал на беседах приятелей. Как потомственному дворянину, офицеры подавали ему руку. За душистым ананасным коньяком, еще одним трофеем охотников, проходили серьезные разговоры. Слушая их, нижегородец узнал много интересного и на многое стал глядеть иначе.
Наибольший скептицизм проявлял Фокин. Стройный, подтянутый, он всегда носил тонкую дачковую черкеску и серый архалук. На серебряных погонах – малиновый пластунский просвет. Незнакомец заподозрил бы в нем ряженого, так не вязалось с горским костюмом его интеллигентное лицо. Наружность поручика была обманчивой. Фокин держал себя в бою с ледяной храбростью, удивлявшей даже старых кавказцев. Свою команду он никогда не цукал. Однако сотня отчаянных, никого не боявшихся людей выполняла его приказы бегом.
Однажды Фокин заявил:
– Чего мы уперлись в эти горы? Нам никогда их не взять, только людей положим. А главное, и незачем их вообще захватывать!
– Как это?! А Батум? Оттяпаем Цихидзирскую позицию, и Батум наш! – оппонировал не без иронии Колюбакин.
– А зачем он вам, Борис Михайлович? Господство на море все равно у турок. Что нам даст захват Батума?
– Ну… они не смогут снабжать через него свой корпус!
– Да, морем не смогут. Будут снабжать сушей.
– Хорошо, но мы решаем и другие задачи, – не успокаивался стрелок, хотя по нему было видно, что он согласен с охотником. – Например, отвлекаем на себя силы противника. Чтобы он не мог использовать их на главном театре, в Ахалцыхе.
Тут Лыков поежился, и Агафонов сразу же спросил его:
– Наш молодой слушатель с чем-то не согласен?
– Нет, что вы! – ответил тот. – Я только подумал, что этим и вызвано раздражение поручика Фокина. Тем, что мы сидим на второстепенном участке войны. Здесь комары, дикие джигиты, скудное снабжение и мало дают наград. А судьба Кавказа решается за Аджаро-Саганлукским хребтом.
