Тучи теперь ходили где-то под ногами. Слышался рокот грома. Эхо зловеще катило его по ущельям. Голубоватые вспышки молний сверкали внизу.
– Свят, свят, свят! - крестились солдаты.
– Ишь, как мы - выше облака ходячего идем!
1-е капральство 1-й роты апшеронцев только взобралось на небольшую площадку. Остановились на минутку перевести дух, тем более что впереди на тропинке легла и не хотела подыматься лошадь, везшая горную пушку. Внизу слева блестела полоса Люцернского озера. Солдаты стояли, посиневшие от холода, в мокрых мундирах. Повесили носы, ругались:
– Нелегкая занесла!
– Куда ворон костей не заносил!
– Старик наш выжил из ума. Бог весть куда завел!
– Тише, ребята! - замахал майор Лосев: он увидал, что к ним снизу незаметно подошел сам фельдмаршал.
Суворов все время был на виду у солдат: он или ехал верхом, или шел, как все, пешком.
Впереди него, ощупывая альпенштоком дорогу, предупреждая каждый шаг Суворова, шел коренастый старик Антонио Гамма. Сзади за Суворовым, готовый в любую минуту поддержать барина, помочь ему, шел ловкий казак Ванюшка. За Ванюшкой - Аркадий Суворов и двое рыхлых, разбитых в походе, охающих и стонущих: статский советник Фукс и главный камердинер Прошка.
Суворов слышал, что о нем говорили его витязи. Он и сам видел, куда завел их. Ему самому было трудно, тяжело, но показать виду - нельзя.
Он улыбнулся и весело сказал, обращаясь к Лосеву:
– Помилуй бог, как они меня хвалят!
И, взглянув на осунувшиеся, усталые лица своих чудо-богатырей, Суворов вдруг затянул любимую песенку:
Что девушке сделалось,
Что красной доспелось?…
Он так задорно, ухарски спел это, что все, даже угрюмый, вечно насупленный Воронов, расхохотались.
– Не слушайте, батюшка, это молодежь. Неженки…
– Нет, ваше сиятельство, это старики раскудахтались…
– Ничего, ребятушки, так меня и в Туретчине бывало похваливали.
– Дойдем!
– Одолеем!
– Я ж говорил: русский солдат пройдет и там, где не пройдет олень!
К ночи все окончательно выбились из сил. Где кто стоял, там и повалились, - прилегли, присели. Устраивались как могли на отдых, на ночь.
Одежда была мокрехонька, обсушиться нечем, топлива нет. В одних мундирах, без зимнего, прикрыться нечем на холодном, пронизывающем ветру.
Сидели, лежали. Дрожали от стужи. У кого остались сухари, грызли. Шарили по карманам, собирали остатки табачку, курили.
Даже кому посчастливилось, кто нашел местечко поукромнее-притулился в какой-либо щели и мог бы подремать, не имел возможности отдохнуть: леденящий ветер пробирал насквозь. Человек просыпался ежесекундно, а дрема, усталость опять валили с ног. Не сон, а мученье.
1-й роте апшеронцев повезло: она разместилась на довольно большой площадке.
Зыбин с несколькими молодыми солдатами увидал в стороне полуразрушенную пастушью избушку. Как ни тяжело было лезть еще куда-то, а все-таки полезли. Разломали избушку, приволокли дровец.
Солдаты и офицеры жались к костру. Сушились, чинили обувь. За сегодняшний день она пришла в полную негодность: на острых камнях изрезалась, в вязкой, разжижевшей глине, в горных речках и рыхлом снеге располоскалась. У многих на ногах остались только штиблеты. Так получилось у майора Лосева. К ночи подошвы у сапог отстали. Лосев шел босиком. Потом догадался: обкорнал ножом полы своего мундира и этими суконками обернул ноги. Когда стали на отдых, унтер-офицер Воронов сказал:
– Дайте, ваше высокоблагородие, я вам сапоги кожей подобью.
– Откуда у тебя кожа? - удивился майор.
– Убил француза, снял ранец, вот и кожа.
И теперь Лосев сидел на барабане, протянув к огню босые расцарапанные ноги.
Башилов, сидевший у костра по-турецки, поджав ноги, огорченно сказал:
– Эх, подметки изорвались совсем, а починить нечем…
– На том свете тебя и без подметок признают, - пошутил никогда не унывавший Зыбин.
Многие пекли лепешки из муки, полученной в Альторфе. Кое у кого завалялась в мешке картофелина, пекли ее. В водоносных флягах кипятили воду, размачивали в ней сухари.
Огнев пек лепешку.
– Спереть ружья! Осмотреть патроны! Ввернуть новые кремни! - раздался знакомый зычный голос.
И в свете костра показался сам Михаило Андреич Милорадович.
–А у вас знатно, первая рота! Молодцы!-похвалил он, подходя к костру. - Что вы тут жарите?
– Лепешки, ваше сиятельство. Вот извольте отведать, - протянул ему Огнев. Милорадович охотно взял лепешку. Съел.
– Да это вкуснее пирога!
– Извольте еще!
– Нет, благодарствую! Ешь сам! Значит, наши все? Впереди никого?
– Впереди егеря, - ответил Лосев. - А как вы устроились, ваше сиятельство? Дрова есть?
– Я со вторым батальоном. Нас тоже бог миловал - пещеру нашли. И хворост есть. Отдыхайте, ребята!
И генерал Милорадович ушел назад.
Через несколько минут снизу, из кромешной тьмы, раздался голос:
– Котора рота?
– Первая.
– Ундер-офицер Огнев где?
– Я тут!
К костру подошел денщик Милорадовича Степан.
– Вот возьми. Генерал прислал тебе сырку. Извини, что немного: все, что имел барин, разделил пополам. Больше нетути. Наш вьюк отставши…
– Спасибо. Мне ничего не надо. Умру с голоду, а не возьму! - горячо сказал Огнев.
– Степан, погоди! - крикнул Зыбин, Он нагнулся к своему сухарному мешку, вынул оттуда сухарь.
– На, передай его превосходительству. У меня еще есть.
– И от меня!
– Погоди, братец, и я! - зашумели мушкатеры. Солдаты развязывали свои мешки, совали денщику Милорадовича сухари.
Огнев протянул что-то, завернутое в тряпицу:
– А вот от меня снеси сухого бульону: французский офицер бежал, бросил ранец. Я в ранце нашел. Скипятишь в фляге, наш батюшка Михаило Андреич горяченького поужинает!
– Ребятки, спасибо! Довольно, спасибо! - отвечал растроганный Степан, засовывая сухари во все карманы.
И, нагруженный, он осторожно двинулся назад.
– Гляди, не оступись! - крякнул ему вдогонку майор Лосев.-Посветите ему головней!
Войска Суворова два дня переваливали через Росшток. Авангард Багратиона спустился в Муттенскую долину к вечеру того же дня, а хвост колонны - только к вечеру 17 сентября. Вьюки же тянулись еще два дня.
Спуск оказался более трудным, чем подъем.
От дождя все осклизло. Люди обрывались и стремглав летели вниз "на родимых салазках". Вниз катились оседавшие на крупы, храпевшие от страха кони.
Перед деревней Муттен стоял передовой французский пост. Багратион сбил его. За Муттеном оказался сильный корпус неприятеля.
В Муттене Суворова ждал больший удар, чем в Альторфе. Не успел он разместиться в чистой угловой келье францисканского женского монастыря, как монахини сообщили ему страшную весть - будто бы два дня тому назад у Цюриха Массена разбил русских, стало быть Римского-Корсакова… Об этом уже судачил весь Муттен. Ссылались на торговца сыром Себастьяна Шельберта, который ездил в Вюртемберг и сам в Цюрихе видел все собственными глазами.
Суворов приказал привести торговца.
Он ходил широкими шагами по Комнате, поглядыезл в окна, не мог дождаться, когда Шельберт явится.
Наконец торговец предстал-круглый и жирный, как сыр.
Шельберт все подтверждал.
Да, он торгует сырами. Его отец, и дед, и прадед торговали. Только теперь стало плохо торговать: война. Что? Ах, это неинтересно! Да, он ездил в Вюртемберг. Возвращался через Цюрих. В Цюрихе сам слышал, как два дня гремели пушки. Видел, как по улицам вели пленных русских. На них вот такие зеленые мундиры и шапки, обшитые шнурами. В Цюрихе все говорят, что Массена хвастается: мол, через неделю я приведу пленным самого фон Сульверо! Ах, это вы и есть фон Сульверо! Простите, не знал…
Суворова взорвало:
– Какая наглость!
Было прискорбно, не хотелось верить тому, что говорил Себастьян Шельберт. Он не мог слышать это противное "фон Сульверо", всей глупой болтовни этого вонючего, как его сыры, торгаша. Впрочем, не нарочитая ли это болтовня? Не прикидывается ли глупеньким торговец? Ежели он глуп, какой же из него делец? Не подослали ль французы его, чтобы сбить с толку Суворова?
Суворов сказал Шельберту, что не верит его рассказам. Себастьян Шельберт с пеной у рта старался убедить, что все правда.
– Массена разбил русских. Верьте мне!
– Расстрелять его! - гневно приказал Суворов.
Себастьян Шельберт n первую секунду не понял, что с ним хотят делать. Но когда Суворов по-немецки повторил ему, что его расстреляют, чтобы он не болтал лишнего, торговец поднял вой на весь монастырь. На его истошный крик прибежала настоятельница монастыря. Она и Антонио Гамма упросили Суворова отложить исполнение приговора, пока не будет проверено то, что говорит Себастьян Шельберт.
