Виталий фон Ланге - Воспоминания одесского сыщика

Тотчас же отправился я вторично к тому же коноводу, который обещал мне содействовать в поимке преступников, и спросил его, не знает ли он коновода «Марка Скорохода» и местожительство цыгана Сережки.

«Как не знать, сожительница Марка, Танька – племянница моей жены; он, подлец, сманул честную девочку, еще дитя, и увез куда-то; никак не могли разыскать ее. Счастье его, что он не попался мне в руки, живым не выскочил бы; у меня есть и фотография Марка. Адрес Сережки я знаю и готов вам указать, лишь бы найти Марка и Таньку».

Приняв от него фотографическую карточку Марка и согласившись вместе выехать в Николаев, я отправился в сыскное отделение, дабы приготовить в дорогу хороших четырех агентов, и в тот же вечер пароходом выехал в Николаев. Туда мы прибыли около 4 часов утра.

С пристани все шесть человек по указанию конокрада отправились к дому, где жил цыган Сережка. Ворота были заперты, пришлось перелазить через высокий забор; к счастью, во дворе не было собак. Указчик куда-то исчез. Не заходя в квартиру цыгана, я вначале осмотрел сараи и конюшни и в одной из конюшен обнаружил четырех вороных молодых кобылиц; здесь же невдалеке находился и шарабан.

Оставив агента возле лошадей, я с остальными подошел к двери квартиры цыгана и постучался; дверь открыл сам Сережка. Замечательно то, что цыган даже не спросил через дверь, кто стучится, а открыл ее, как будто бы знал, кому отворяет дверь. Надо знать, что блатыкайны в редких случаях спрашивают, кто стучится; этим пользуется полиция, заставая все врасплох.

Войдя в первую комнату, я усмотрел спящими на полу двух мужчин и молодую девицу. Не разбудив их, я произвел осмотр их одежды, причем нашел у каждого по револьверу и финскому ножу. Под подушкою нашел по кошельку с несколькими рублями. Я разбудил спавших и спросил, откуда они прибыли. Один из них, оказавшийся впоследствии Марком Яковенко, ответил, что приехал из Херсона, где имеет собственную землю и дом. На мой вопрос, кому принадлежат шарабан и 4 лошадки, Яковенко заявил, что его собственные и куплены им вчера у неизвестного человека за 600 руб., и что весь выезд он предполагает продать цыгану, заработав лишь 50 руб. Сам же занимается барышничеством на конных рынках. Одновременно с задержанием Яковенко, его сожительницы и товарища, была запряжена в шарабан четверка кобылиц, и я вместе с арестованными поехал к пристани с целью выезда в Одессу. На пароходе, во время пути, мои агенты беседовали с задержанными, желая добиться сознания; о случае убийства кучера им приказано <было> не говорить ни слова. В Одессе никто из задержанных не желал сознаться в убийстве, несмотря на то, что я проводил с каждым обвиняемым по несколько часов.

Ввиду упорства арестованных, я опять отправился к тому еврею, который сообщил о них сведения, и просил его сказать мне, не рассказывал ли обвиняемый подробности убийства.

«Нет, не говорил ничего, только сказал, что сожительница была переодета мужчиною», заявил мне еврей.

Этого обстоятельства мне было совершенно достаточно, чтобы добиться сознания одной хотя Таньки. Когда я вызвал Таньку для допроса и, сказав ей о том, что Яковенко сознался в убийстве кучера, указав, что она была одета мужчиною, обвиняемая, после некоторой паузы, рассказала подробно, при каких обстоятельствах совершено было убийство:

«Шли мы втроем из Тирасполя в Одессу; пройдя верст восемь, нас нагнал порожный шарабан. Товарищ Марка – Максим попросил кучера подвезти нас. Кучер согласился; мы заняли места сзади кучера, где вообще садятся господа; не проехав и версты, как Максим, имевший при себе револьвер, нанес удар по затылку кучеру, от которого последний свалился с козел в левую сторону экипажа. Марк, сняв с себя ремень и затянув им шею кучера, стащил его при помощи Максима с шарабана и бросил в канаву. Я сильно испугалась. Марк, взяв вожжи, погнал лошадей. Я действительно была переодета в костюм Марка».

Остальным обвиняемым не оставалось ничего более, как повиниться в преступлении. Задержанный Максим оказался старым конокрадом, фамилия его Григорьев. Все обвиняемые присуждены на 12 лет к каторжным работам. Потерпевший, земский начальник, получил обратно все похищенное.

Подделыватели печатей и фальшивых паспортов («ксива») и сбытчики их. Беглые из разных мест заключений и ссылок, а также такие преступники, которые разыскиваются судом или полицией, беглые солдаты-дезертиры, уклонившиеся от исполнения воинской повинности и вообще лица, лишенные прав, желая скрыть свое прошлое, приобретают подложный документ, назвавшись вымышленной фамилией. Будучи задерживаемы за преступление, они судятся как за первое совершенное преступное деяние и тем скрывают свои старые грешки. Если личность задержанного покажется полиции сомнительной, то она проверяет его документ, высылая фотографическую карточку задержанного вместе с паспортом в места приписок и тогда только устанавливается подложность документа.

Однажды мне попался в руки билет, выданный Ольвиопольским мещанским старостою на имя Файн-штейна, явленный из дома Родоконаки. Осмотрев этот документ, я по характеру почерка пришел к заключению, что подписи писаря и старосты написаны одною рукою, только подпись старосты искаженным почерком. Взяв этот документ, я отправился в квартиру Файнштейна, жившего в нижнем этаже. Придя к нему, я спросил находившегося там еврея, могу ли я видеть г. Файнштейна.

«Это я, что вам угодно?» отвечает еврей.

«Как, вы Файнштейн? Я ведь знаю вас более 10-ти лет за г. Гольдфайна», возразил я ему. Он предполагал, что, не видя его лет 7, я его не узнал. Гольдфайн отпустил бороду, тогда как ранее никогда ее не носил.

«Расскажите мне, при каких обстоятельствах вами приобретен подложный документ и кто его написал; я, с своей стороны, постараюсь поддержать вас и все меры приму к тому, чтобы вы понесли ничтожное наказание по суду за проживательство по чужому виду (977 ст. ул.), не свыше 3–4 дней ареста», сказал я Гольдфайну.

«Отлично! дайте мне слово, что вы выгородите меня и я устрою так, что тот самый писец, который мне написал документ, напишет и вам».

Гольдфайна я пригласил с собою, чтобы переодеться и взять одного молодца-городового и затем приступить к сеансу.

Я и городовой Ладыженский переоделись крестьянами и отправились с Гольдфайном в его квартиру, последний послал жену свою за писателем, а мы в это время стали обсуждать план наших действий.

Около 11 часов утра в квартиру Гольдфайна появляется еврей, которого хозяин квартиры знакомит с нами. Еврей спрашивает меня, чем он может быть полезным. В ответ на это я, указывая на Ладыженского, говорю ему, что мы товарищи, приехали в г. Одессу из Нерчинска, куда были сосланы в каторжные работы за святотатство и оттуда бежали, не имея никакого письменного вида; мы, будучи знакомы с Файнштейном, просили его указать нам такого человека, который мог бы снабдить нас фальшивым документом.

«Хорошо! документы будут такие, что можете смело заявить их в полицию, как г. Файнштейн; за каждый документ придется вам уплатить по 25 рублей».

«Это немного дорого для нас, мы за два документа согласны дать вам 25 руб.».

Долго раздумывал еврей; наконец, согласился написать за 30 руб. Затем, обращаясь к жене хозяина, просил ее съездить в казначейство и купить два гербовых листа бумаги по 60 коп. лист.

«Теперь я схожу за печатью, которая у меня хранится за большим вокзалом, на Лагерной улице, а вы, г. Файнштейн, приготовьте закусочку и немного крепкой водки», сказал еврей и вышел из квартиры.

Наскоро переменившись с Ладыженским пальто, я выскочил через окно на улицу и издали стал следить за евреем. Оказывается, что он пошел в совершенно противоположную от большого вокзала сторону, направляясь к Екатерининской улице; по пути несколько раз останавливался и оглядывался; вошел он в дом № 100 по Екатерининской ул. в квартиру, помещающуюся против ворот.

Убедившись в месте нахождения печати, я, сев на извозчика, подъехал к квартире Гольдфайна, где вновь обменялся с Ладыженским пальто. Пришлось ожидать писателя более часа; наконец, является он и извиняется за задержку, говоря, что пришлось идти к большому вокзалу пешком (суббота, еврейским законом воспрещается езда).

«Прежде чем приступить к работе, нужно подкрепиться», сказал еврей, наливая большую рюмку водки и выпив ее.

Гербовая бумага лежала уже на столе. Закусив и выпив еще две рюмки водки, еврей начал писать.

Я лично никаких спиртных напитков никогда не употреблял; это я считаю небольшим недостатком сыскного агента, но я свою рюмку незаметно подставлял Ладыженскому, который выручал меня в этом отношении.

Еврей, обращаясь ко мне, спрашивает, кому первому начать писать документ; я ответил, что для меня безразлично: «Пишите товарищу».

В виде предисловия, еврей знакомит нас с г. Овидиополем, разъясняя, какой губернии и уезда этот город и какой уезд в соседстве с ним. Спросив Ладыженского, на чье имя желает он иметь паспорт и сколько ему лет, приступает к делу.