Машина была хорошая, хоть и не новая. Жанна сказала, что именно на такой должен ездить небогатый, но уважающий себя аристократ, который вынужден зарабатывать на жизнь учительством. Одежду Николасу купили в магазине «Патрик Хеллман»: два консервативных твидовых пиджака, несколько двухсотдолларовых рубашек, неяркие галстуки. Продавщицы умиленно улыбались, наблюдая, как стильная дамочка в мехах экипирует своего долговязого супруга, а он стоит бука-букой, ни до чего ему нет дела. Ох уж эти мужчины!
Сверяясь по плану, Фандорин свернул на загородную трассу, потом еще раз, на Звенигородское шоссе. Теперь уже близко.
Вот он, съезд на новехонькую асфальтированную дорогу, обсаженную молодыми липами. Указатель с витиеватой надписью «Усадьба Утешительное» (новорусский китч во всей красе), под указателем «кирпич».
Усадьба была видна издалека: ложноклассический дом с колоннами, флигели и хозяйственные постройки, вокруг — высокая каменная стена.
Подъехав ближе, Николас увидел, что на стене через каждые десять метров установлено по видеокамере, да и ворота непростые — бронированные, такие танком не прошибешь. Непросто будет «Неуловимым мстителям» добраться до этого «гада и обманщика». Агент по внедрению зажмурился, затряс головой. Нужно взять себя в руки, успокоиться. Не дай боже, чтобы нанимательница уловила в его голосе или мимике искательность — тогда всё, провал.
— Опустите стекло, — сказал механический голос из динамика.
Опустил, раздвинул губы в равнодушной улыбке.
— Въезжайте, господин Фандорин. Стоянка для гостей справа от клумбы. Ворота бесшумно раздвинулись. Въехал. А дом-то был не новодельный, как показалось Фандорину издали. Самый что ни на есть настоящий русский классицизм. Если приглядеться, то сквозь позднейшие перестройки и перелицовки в фасаде и колоннах проглядывало восемнадцатое столетие. Жаль только, нынешние нувориши еще не научились понимать красоту обветшалости — очень уж всё свежекрашенное, прилизанное. Ничего, научатся. Богатству, как бронзе, нужно время, чтобы покрыться благородной патиной.
Николас нарочно заставил горничную (до смешного кинематографичную — в фартучке и даже с кружевной наколкой) немножко подождать, пока со скептическим видом разглядывал потолок в прихожей: облака, упитанные амурчики, Аполлон на колеснице — ерунда, бескрылая стилизация под рококо. Неопределенно покачал головой. Мол, не решил еще, согласится ли работать в доме, где хозяева столь невзыскательны к интерьеру.
В гостиную вошел с видом снисходительным и чуть-чуть настороженным: художник Маковский, картина «Посещение бедных». А сам диктовал сердцу ритм биения: не тук-тук-тук-тук, а тук… тук… тук… тук. Сердце изо всех сил старалось, но получалось у него плохо.
Только всё это было зря — и напускная величавость, и насилие над адреналиновым балансом. Хозяйку интересовал только один вопрос: правда ли, что Николас настоящий баронет. (А Мадам Куценко оказалась женщиной молодой и не правдоподобно красивой. Всё в ее лице было идеальным: кожа, рисунок губ, изящный носик, форма глаз. Николас попытался мысленно хоть к чему-то придраться, но не сумел — Инга Сергеевна являла собой само совершенство. Ей бы легкое косоглазие, или чуть оттопыренные уши, или рот пошире — одним словом, хоть какой-то дефект — и была бы неотразима, подумал Фандорин. А так вылитая кукла Барби, свежезамороженная клубника.
— People at the agency told me that you have a hereditary title. Is it true?[1] — спросила хозяйка, произнося английские слова старательно, но не очень чисто.
— I am afraid, yes, — по-аристократически скромно улыбнулся соискатель, да еще слегка развел руками, как бы извиняясь за это обстоятельство своей биографии. — Nobody is perfect.[2] Правда, баронетство наше недавнее, первым баронетом Фандориным стал мой отец.
— Для британца вы слишком хорошо говорите по-русски, — забеспокоилась госпожа Куценко. — И потом… — Она замялась, но все-таки спросила. — Скажите, а как человек может ну… подтвердить, что он действительно имеет титул? Что, прямо в паспорте пишут: лорд такой-то или баронет такой-то?
— Зачем в паспорте? Выдается грамота, подписанная монархом. Хотите, покажу, как это выглядит? Она у меня с собой. Там собственноручная подпись королевы Елизаветы.
Фандорин сделал знак горничной, чтобы принесла из прихожей саквояж, а сам подивился Жанниной предусмотрительности. Вместе с ключами от машины, водительскими правами и телефоном он получил отцовский баронетский патент, который должен был храниться дома, в шкафчике, рядом с прочими родовыми реликвиями. Выводов отсюда проистекало как минимум два. Первый: оказывается, помощники Жанны умеют проникать в чужие квартиры и производить там обыск, не учиняя погрома и вообще не оставляя каких бы то ни было следов. И второй вывод, еще более пугающий: Алтын и дети от подобных вторжений абсолютно ничем не защищены. Именно это Жанна, должно быть, и хотела ему лишний раз продемонстрировать.
Пока Инга Сергеевна с любопытством разглядывала геральдических зверей на грамоте, Николас для пущего эффекта прибавил:
— Как видите, нашему баронетству нет и тридцати лет, но вообще род Фандориных очень древний, еще от крестоносцев.
Хозяйка смущенно попросила:
— Можно я сделаю ксерокопию? Нет, нет, не для проверки, что вы! — Блеснув голливудской улыбкой, призналась. — Хочу подругам показать, а то не поверят. Знаете, я ведь тоже из дворянского рода. Мой прадед, Серафим Пименович Конюхов, при царе Александре Третьем получил личное дворянство. Вот он, видите? Я по старой фотографии заказала.
Посреди стены, на самом почетном месте, висел сияющий лаком портрет чиновника, судя по выпученным глазам и носу картошкой, а в особенности по имени-отчеству, выслужившегося из поповских детей. Николасу стало стыдно, что он расхвастался своими крестоносцами, однако Инга взирала на своего предка с гордостью. Наверное, полагала, что личное дворянство — это какая-то особенно почетная разновидность аристократии, с личным шофером и личной охраной.
А дальше разговор перешел в аспект практический: сколько гувернер будет получать, где жить, с кем питаться. Из этого Николай понял, что пропуск на эшафот он себе благополучно добыл, и внутреннее напряжение немного ослабло.
— Наша Мирочка — девочка необыкновенная, вы сами увидите, — стала рассказывать хозяйка про ученицу. — В чем-то она гораздо взрослее своих сверстниц, а в чем-то, наоборот, сущий ребенок.
Могу себе вообразить, кисло подумал Фандорин, представив себе, что за чадо могло взрасти в этом кукольном доме за глухой стеной, сплошь утыканной видеокамерами. Что было, действительно, необычным, так это имя. Во внешности Инги Сергеевны ничего семитского не было. Быть может, господин Куценко?
— Девочку зовут Мирра? — переспросил Николас.
— Нет-нет, — засмеялась хозяйка. — Имя у нее, конечно, ужасное, но не до такой степени. Не Мирра, а Мира, уменьшительное от «Миранда». Претенциозно, согласна, но нас не спрашивали.
Это загадочное высказывание поставило Фандорина в тупик, однако лезть с расспросами он не решился.
— Во-первых, нужно заняться с Мирочкой английским — чтоб был такой же чудесный выговор, как у вас. — Инга Сергеевна стала загибать тонкие пальцы с серебристыми ногтями. — Во-вторых, хорошо бы, чтобы она и по-русски тоже говорила, как вы. Неграмотное строение фразы, вульгаризмы — это еще полбеды, но ей нужно избавиться от этого жуткого прононса! Далее. Общий уровень. Выработайте культурную программу, привейте ей хороший вкус, базовые представления об изобразительном искусстве, музыке. Особенное значение мы с мужем придаем правильному чтению. Не обязательному, которое включено в школьную программу, а внеклассному. Именно по начитанности этого рода тонкие люди определяют, что ты за человек.
Николас с серьезным видом кивнул, подумав, что потуги новой элиты на утонченность по-своему трогательны. Мужьям, конечно, не до «внеклассного чтения», они слишком заняты проблемами выживания и пожирания себе подобных, всякими там откатами, обналичками и заморочками. Но женщины, извечные оберегательницы и покровительницы культуры, уже устремляются душой к прекрасному, даже если пока оно еще имеет вид пухлых купидончиков на расписном потолке и чудовищных портретов в золотой раме. Ничего, они наймут своим отпрыскам дорогих бонн и гувернеров, научатся отличать искусство от китча. Скоро, очень скоро взбитое молоко российской жизни обрастет слоем нежнейших сливок.
— Агбарчик, золотце! — воскликнула вдруг хозяйка, прерывая свой монолог. Вытянула губы трубочкой, протянула руки книзу, и на колени ей впрыгнула беленькая ухоженная болонка. — Познакомься, это наш новый друг. Лаять на него нельзя, кусать тем более.
К собакам Фандорин всегда относился с симпатией, но от вида этой его передернуло — вспомнились слова Жанны, сказанные во время безумной гонки по шоссе.
