хлебнут, — проговорил Илья Петрович ни к кому конкретно не обращаясь. — Была бы моя воля, все университеты бы запретил. Вольнодумство это оттого, что набили в голову кучу мыслей, а работать не хотят. Служить не хотят. Дело исполнять — кукиш, а языком поболтать, нате-пожалуйте. Тьфу!
IX
В трактире подавали вареники на любой вкус: с картошкой и грибами, с жареной требухой, с творогом и с брусникой. Митя, отведавший по под-дюжины каждого вида, пребывал в блаженном состоянии и рассуждал о насущном.
— Тут ведь как? Почтальоны мои уверены, что в холодную погоду надо непременно выпить — для сугреву. Это они балбесы, конечно. Надо больше есть, причем жирное да горячее, одеваться теплее — и никакой мороз не страшен. А пьяный почтальон адреса перепутает, письма не туда отнесет…
Шубин вяло облизывал ложку, думая о чем-то печальном, а скорее, даже не думая, — просто упиваясь жалостью к себе.
— Презабавный случай был, — продолжал почтмейстер. — В минувшем феврале, помните, морозы трещали такие, аж птицы на лету падали замертво? Один мой бродильщик зашел в кабак, выпить водки. Смотрит, там знакомый дворник — за той же надобностью, значит. Согреться. Почтальон и говорит: «Ты же, мил-человек, у Голицына служишь?» — «Служу-с!» — «А снесешь письмо Екатерине Федоровне?» — «Отчего же не снести…»
Мармеладов тоже пребывал в задумчивости, но по другому поводу. Нельзя сказать, что его не трогали страдания ограбленного директора, но загадка с актером Столетовым занимала сыщика гораздо сильнее. Митю он почти не слушал, но того не смущало отсутствие внимания со стороны приятеля:
— А теперь смотрите-ка, в чем коллизия. Напутал почтарь. Дворник служил не в усадьбе княжеской, а в доходном доме, который по старой привычке тоже голицынским прозывается. И там тоже, — забавное совпадение, — проживала Екатерина Федоровна, из мещан. Дамочка ушлая, хозяйка веселого дома в Марьиной Роще. Прочитала она письмо, понимая французский язык через слово, но уяснила достаточно: некий amant припоминает княгине их мимолетную любовную связь, которую надеется продолжить по приезде в Москву. Другая бы похихикала сама или с подругами, и забыла. Но эта отправилась прямиком в дом Голицыных, к той самой Екатерине Федоровне…
Назревающая пикантность истории привлекла не только Шубина, который по этому случаю вынырнул из пучины тоски, — извозчики за соседним столом притихли, вслушиваясь в каждое митино слово. Довольный рассказчик подкрутил ус и возвысил голос.
— Запросила тысячу рублей, а не то, говорит, снесу письмо вашему супругу. Княгиня в слезы — нет таких денег. Потом сняла подвеску сапфировую: «это, говорит, подарок другого любовника, он три тысячи стоит, но мое честное имя еще дороже». И тут же письмо в камине сожгла.
Восхищенные слушатели зашептались. Обсуждали коварство женщин, но это в меньшей степени. Куда серьезнее впечатляли сумасшедшие деньги, которые глупые дворяне готовы платить за драгоценности или, уж тем более, за какое-то честное имя. Но все сходились в мысли, что жилице доходного дома сказочно повезло.
— Я эту историю знаю, — объяснил почтмейстер, — из самых первых уст. Княгиня в тот же день приезжала в почтовую контору со скандалом. Ругалась, как сапожник, потом плакала долго. Так по словечку из нее и вытянул… Почтальон, без всякого сомнения, свинья. Но если посмотреть с другой стороны: ходит он по двенадцать часов в день, при любой погоде — дождь или снег, кого волнует? — а получает за это копейки. За десять жизней не заработает те три тысячи, которые княгиня отдала, чтоб стыд свой прикрыть…
— Вы, Дмитрий Федорович, социалист! — прыснул в кулак Шубин. — Мир хижинам, война дворцам, так что ли понимать?
— Придумаете тоже, Иван Лукич! Я вам тут байку сказываю, чтобы повеселить, а вы на политику переводите… Нету в том никакого социализма. Почтальону я врезал по морде, потому что адресата перепутал, но выгонять со службы не стал — хотя и свинья, но детей у него трое, кто кормить будет?! А княгине дал совет впредь для любовной переписки использовать лишь надежных посыльных, чтобы больше конфузов не случалось. А то находятся клеветники, фельетоны пишут про утерянные по дороге бандерольки и прочую напраслину на почту российскую возводят…
Мармеладов, до того сидевший в задумчивости, громко хлопнул ладонью по столу. Половой метнулся на привычный зов, но его отослали прочь.
— Вот оно! — горячо зашептал сыщик, и почтмейстер в очередной раз убедился, что его друга расследование загадок наполняет азартом, как самого Митю скачки на ипподроме. — Посыльный!
Шубин вскрикнул от неожиданности, но потом, обретая робкую надежду и опасаясь ее спугнуть, переспросил:
— Посыльный?
— Да! Не помните? Привратник Харитон упоминал юношу из лавки, который носит вино актеру. А если он к тому же записки любовницам Столетова передает, свидания назначает? Должен быть доверительный человек, это ты правильно говоришь. Актер через него может и с бомбистами связь иметь.
Митя при последних словах расправил плечи и выпятил грудь, хоть орден вешай, но в глазах его посверкивало беспокойство.
— А разве этот твой… Порох… Разве не запретил нам это дело расследовать? Еще и трех часов не прошло, а ты уже нарушаешь…
— Порох из Охранного отделения, потому для него важнее бомбистов взять, живыми или мертвыми. Не исключаю, что Илья Петрович прикажет их всех перестрелять в момент задержания, а после доложит в Петербурге, что угроза устранена. Деньги из сберкассы он искать не станет, так что помочь г-ну Шубину можем только мы.
Не успел он договорить, как распахнулась входная дверь и на пороге появился городовой Кашкин. Громко шмыгая носом, — дождливая ночь давала о себе знать, — повертел головой и бросился к столику.
— Г-н Мармеладов! Слава Богу, а то битый час вас ищу. На квартире справился, служанка сказала. что вы, вероятно, обедаете в трактире. А их в округе тьма, пока все объедешь… Велено доставить. Срочно! Поедемте, у меня коляска.
— Мы с тобой, — заявил Митя.
— Не велено! Илья Петрович строго наказал, чтобы только г-н Мармеладов.
— Все одно поеду следом, — почтмейстер с решительным видом надевал шинель. —
