Я медленно разделся. Финеас или кто-то из слуг принес сюда мой саквояж и поставил около этой убогой постели. Порывшись в нем и вытащив ночную рубашку, я натянул ее через голову. Затем, послюнив указательный и большой пальцы, я погасил сальную свечу, оставленную Финеасом на столе, и спустя мгновение в спальню через открытое окно хлынула лавина влажного ночного воздуха. Я закрыл глаза, и сон запечатал мои веки своей тяжелой печатью.
Издалека видна была венчающая гребень скалистого холма асимметричная диадема Пражского замка, возвышающегося над соломенными крышами Старого города за Влтавой. На рассвете его окна поблескивали в лучах утреннего солнца, а в сумерках тень его незаметно протягивалась к реке, словно гигантская рука, и медленно вползала в узкие улочки Старого города, вбирая в себя его шпили и площади. Изнутри же Пражский замок поражал еще больше: здесь было множество сводчатых проходов, соединяющих внутренние дворы, часовни и дворцы и даже несколько монастырей и таверн. Все замковые строения были окружены крепостными стенами, чьи очертания сверху напоминали гроб. В центре крепости высился собор Святого Витта, а к югу от этого собора находился Краловский дворец, где в 1620 году жили новые король и королева Богемии — Фридрих и Елизавета. В двух сотнях ярдов по прямой линии от Краловского дворца располагались так называемые Испанские залы, самые последние и замечательные постройки замка, но чтобы добраться до них, нужно пройти ряд внутренних дворов, затем миновать защищенный навесом источник, фонтан и сад. Эти залы находились в северо-западном углу, рядом со знаменитой Математической башней, что высилась на берегу крепостного рва. Их построили около пятидесяти лет назад, чтобы дать кров тысячам книг и прочим многочисленным сокровищам императора Рудольфа II, чью унылую бронзовую статую — с ястребиным носом и бородой, спускающейся к круглому плоеному воротнику, — воздвигли перед южным фасадом. К 1620 году Рудольф уже лет десять как почил с миром, но его сокровища продолжали здравствовать. Книги и рукописи, из числа самых драгоценных в Европе, хранились в библиотеке этих Испанских залов, а обязанности замкового библиотекаря исполнял в то время человек по имени Вилем Йерасек.
Вилему было лет тридцать пять; это был тихий и скромный мужчина, плохо обутый и неухоженный, в заплатанном платье, в очках, за линзами которых щурились и слезились его глаза. Несмотря на уговоры Иржи, его единственного слуги, он оставался безразличным к своему убогому внешнему виду. Равно ему были безразличны и дела внешнего мира, происходившие за стенами Испанских залов. Много событий произошло в Праге за годы его десятилетней работы в библиотеке, включая восстание 1619 года, когда пражские дворяне-протестанты сместили католического императора Фердинанда с трона Богемии. Но какими бы бурными ни были политические события, они не могли помешать научным изысканиями Вилема. Каждое утро он шаркающей походкой выходил из своего крошечного дома на Злате уличке и садился за свой заваленный бумагами стол ровно через семнадцать минут, в тот момент, когда многочисленные механические часы в Испанских залах отбивали восемь ударов. Каждый вечер, усталый и с покрасневшими глазами, он пробирался все той же шаркающей походкой обратно на Злату уличку, когда часы отбивали шесть ударов. За десять лет он, сколько известно, ни разу не отклонился с этой орбиты, пропустив рабочий день или опоздав хоть на минуту.
Должность Вилема, конечно же, требовала такой пунктуальности. Ибо все эти десять лет он, при содействии двух помощников, Отакара и Иштвана, описывал и определял на место каждый том из собрания Испанских залов. Труд огромный, нескончаемый и обреченный на провал, ведь Рудольф был ненасытным коллекционером. По одним только оккультным наукам он собрал тысячи книг. Целый зал был заполнен трудами по «священной алхимии», другой — книгами по магии, включая «Пикатрикс», которую Рудольф использовал, чтобы околдовывать своих врагов. Но, словно и этой уймы книг было недостаточно, каждую неделю библиотека пополнялась сотнями новых томов, не считая множества атласов и альбомов с гравюрами, — и все это надо было описать и разместить на полках в анфиладе переполненных залов, где порой мог заблудиться даже сам Вилем. Ко всему прочему еще из Венской императорской библиотеки в Прагу теперь начали прибывать ящики с книгами, чтобы обезопасить их как от турок, так и от трансильванцев. Именно поэтому издание Корнелия Агриппы Magische Werke[12], лежавшее на столе Вилема в первое утро его работы в 1610 году, все так же лежало там и десять лет спустя, не описанное и не определенное на должное место, а захороненное еще глубже под растущими стопками книг.
Или таково, по крайней мере, было положение дел в библиотеке к весне 1620 года, когда наступила, казалось, пора передышки. После восстания против императора и коронации Фридриха и Елизаветы река поступающих книг уменьшилась до струйки. Несколько ящиков с книгами Фридриха прибыли прошедшей осенью из Гейдельберга, из главной библиотеки Пфальцграфства, и в большинстве своем они стояли нераспакованными, не говоря уже о каталогизации и размещении. Но другие источники — библиотеки мужских монастырей, поместья обанкротившихся или умерших дворян, — видимо, совсем пересохли. Прошел даже тревожный слух, что большинство ценных рукописей Фридрих собирается продать, дабы финансировать обносившуюся и плохо экипированную богемскую армию, готовясь, как утверждал другой слух, к грядущей войне с императором. Множество книг и рукописей предполагалось также отослать на хранение либо в Гейдельберг, либо, в случае сдачи Гейдельберга, в Лондон.
На хранение?.. Трех библиотекарей Пражского замка озадачили такие разговоры. От чего нужно охранять книги? Или от кого? Они лишь пожимали плечами и продолжали работать, не в состоянии поверить, что их тихие повседневные труды могут нарушиться событиями столь глобальными и непостижимыми, как войны и свержения монархов. Если внешний мир, по скромным понятиям о нем Вилема, пребывал в беспорядке и смятении, то в этих залах, по крайней мере, преобладали прекрасный порядок и гармония. Но в 1620 году это изысканное спокойствие было нарушено навсегда, и для Вилема Йерасека, жившего затворником среди множества возлюбленных книг, первым предвестником надвигающегося несчастья стало очередное появление в Праге англичанина сэра Амброза Плессингтона.
После долгого отсутствия сэр Амброз должен был вернуться в Прагу то ли зимой, то ли весной 1620 года. В это время ему, как и Вилему, было лет тридцать пять, хотя в отличие от Вилема он даже отдаленно не походил на человека, поглощенного научными изысканиями. Он отрастил толстый живот, как у мясника или кузнеца, и выглядел высоким, несмотря на пару кривоватых ног, наводивших на мысль о том, что больше времени он проводит в седле, нежели за письменным столом. Брови и бородка у него были черны, причем бородка была клиновидная, по последней моде, как и его жесткий плоеный воротник, напоминавший жернов. Вилем знал о нем понаслышке, поскольку с легкой руки сэра Амброза в Испанские залы попало изрядное количество книг и диковин. Лет десять назад он считался самым знаменитым посредником Рудольфа, объездившим вдоль и поперек каждое герцогство, Erbgut[13], ленное владение и Reichsfreistadt [14] Священной Римской империи, чтобы доставить в Прагу как можно больше книг, картин и редких антикварных вещей для всеядного и помешавшегося на собирательстве императора. Он добрался даже до Константинополя, откуда вернулся не только с мешками луковиц тюльпанов (особо любимых Рудольфом), но также с множеством древних манускриптов, которые числились среди величайших раритетов Испанских залов. Однако что именно привело его обратно в Богемию в 1620 году, несомненно, оставалось тайной для тех немногих в Праге, кто знал о его приезде, — и для Вилема в том числе.
Конечно, сэр Амброз был не единственным англичанином, прибывшим в Прагу именно в это время; город был наводнен ими. Елизавета, новая королева, была дочерью английского короля Иакова, и Краловский дворец стал пристанищем для ее обременительного окружения: для орды галантерейщиков, для модисток и лекарей — палубных матросов, трудившихся изо дня в день, чтобы достойно держать ее величество на плаву. Среди легионов ее слуг было шесть придворных дам, и одну из них, молодую женщину, дочь англо-ирландского дворянина, умершего несколько лет назад, звали Эмилия Молинекс. Эмилии, как и ее сиятельной госпоже, в то время исполнилось уже двадцать четыре года. Внешне она также походила на королеву, которую отличали строгость, бледность и изящество, — но обладала вдобавок густой черной шевелюрой и близорукостью.
