– И ты нисколько не боишься? – удивилась Аня.
– Пока я с ними не знакома и не видела воочию, на что они способны… Зачем же бояться заранее? Может статься, при личной встрече им удастся меня запугать, но вообще-то я не страдаю излишней впечатлительностью.
Для ночлега мне отвели просторную комнату, обставленную в старомодно-помпезном стиле. Аня назвала ее «французский будуар бабушки».
Застоявшийся воздух отдавал пылью, нафталином и фамильными тайнами, а обстановку, видимо, не меняли с тех пор, как милая гран-мама отправилась отсюда в свой балканский поход.
Позолоченные купидоны на раме помутневшего зеркала; кушетка наполеоновского ампира; огромное ложе под балдахином, закрепленным на витых столбиках геральдическими розетками; стены затянуты тканью с букетами в роялистском стиле и украшены парными гобеленами с изображениями Пьеро и Коломбины; драпировки с пышными складками везде, куда ни кинь взгляд…
Но на всем здесь лежала печать запустения и медленного угасания… И купидоны пошли мелкими трещинками, и ножки у кушетки расшатались, и букеты повыцвели, и драпри повытерлись… Даже дрова, догоравшие в камине, потрескивали как-то скорбно, по-стариковски.
Обстановка в соседнем Гиреево, где я остановилась поначалу, была намного жизнерадостнее – никаких художественных излишеств вроде купидонов и балдахинов. Мебель, незатейливую, но добротную, срубил на века лет шестьдесят назад какой-нибудь крепостной столяр, а вышивки и кружевные скатерки явно были изготовлены в те же времена рукодельницами из девичьей.
Во множестве барских домов сохраняются подобные предметы. С тех пор как крепостные получили волю и оказалось, что за вышивки и книжные полки нужно платить деньги, большинство помещиков средней руки потеряло вкус к перемене обстановки.
Ну что ж, пора было готовиться ко сну. Не скажу, что ложе под балдахином выглядело уж очень гостеприимном, но ближайшие ночи мне все равно придется провести на нем. Надеюсь только, что оно не слишком рассохлось от времени и сможет прослужить по назначению еще хотя бы недельку.
Не знаю, как кому, а мне на новом месте всегда не слишком-то хорошо спится. А тут еще все звуки и запахи чужого дома дополнялись мыслью о неких незваных гостях, имеющих обыкновение шастать тут по ночам…
Как бы я ни бодрилась в разговоре с Аней, все равно мысль о призраках порождала чувство тревоги, не способствующей спокойному сну. Нужно было срочно что-нибудь предпринять.
Для начала я открыла свой кофр и нашла некий предмет, совершенно необходимый по нынешним временам в поездках. Это был пистолет системы браунинг из коллекции стрелкового оружия, которую оставил покойный поручик Малашевич. Как офицер, он испытывал настоящую страсть к пистолетам и револьверам и собрал около тридцати экземпляров боевого огнестрельного оружия разных модификаций.
До 1906 года собирать подобные коллекции было проще простого – оружие продавалось свободно и стоило недорого. Хороший наган или браунинг обходился не дороже двадцати рублей, а можно было подобрать модель и за пятнадцать, к тому же продавцы оружейных лавок имели обыкновение давать скидки постоянным покупателям.
И только в декабре 1905 года, когда вооруженные этими браунингами и наганами люди полезли на баррикады, чтобы стрелять в правительственные войска, а заодно и в случайных прохожих, оказавшихся на линии огня, в Министерстве внутренних дел задумались о своих упущениях и потребовали, чтобы впредь каждый покупатель оружия предъявлял именное разрешение на покупку, выданное ему начальником местной полиции.
У поручика Малашевича, как у офицера, проблем с разрешением, вероятно, не возникло бы, но он так и не успел почувствовать никаких неудобств от новой системы продажи оружия. В 1906 году, взяв один из коллекционных пистолетов, Иван пустил себе пулю в лоб…
Я пережила во всех смыслах нелегкое время – мало того что пришлось хоронить мужа и выплачивать его неимоверно громадные долги, так еще и общество отвернулось от меня, обвиняя в его смерти.
Конечно, о том, что поручик проиграл в карты казенные деньги и решил самоубийством смыть с себя позор, знал весьма узкий круг лиц, а его несчастная вдова была у всех на виду и доступна для любых сплетен и злобных выпадов.
Я как раз начинала жить совершенно самостоятельно, а не в качестве приложения к супругу, и все мои чувства, подмятые замужеством, буквально расцвели, что было расценено в нашем кругу как наглый вызов обществу.
– Удивительно, этой особе понадобился всего год, чтобы довести до могилы сильного, здорового, красивого молодого человека, умницу, перед которым открывалась блестящая карьера… Вот что значит неосмотрительный брак, – говорили досужие моралисты.
Именно в те времена мне и дали прозвище Ангел Смерти, которое окончательно закрепилось в тот день, когда мой второй муж, богатый предприниматель Лиховеев, получил на купеческом банкете смертельную ножевую рану от руки ревнивого цыгана, за возлюбленной которого ветреный супруг решил приударить…
Да, мой жизненный опыт нельзя назвать заурядным, слишком уж часто доводилось видеть мужчин с невыгодной для них стороны. Однако пора перестать предаваться безотрадным воспоминаниям о покойных мужьях (мир их праху) и подумать о насущных практических делах.
И все-таки удивительно, почему в этих местах мертвые постоянно напоминают о себе?
Я спрятала браунинг под подушку и приготовила книгу Шекспира, которого собиралась перечитать на досуге в деревне, полагая, что вечерами мне здесь нечем будет заняться и ничто не помешает предаться интеллектуальным наслаждениям. Но увы, это было опрометчивым решением. Трагедии Шекспира, где все герои имеют привычку погибать в финале, конечно, неплохо гармонировали со здешними местами, внося свою мрачную лепту в общий тон, но я сейчас предпочла бы что-либо живенькое.
С отвращением швырнув на тумбочку толстенный том великого классика английской литературы (в крайнем случае и Шекспир может послужить делу самообороны, ведь удар такой книгой по голове будет весьма ощутимым!), я улеглась было спать, но вспомнила о запасном ключе, который, по словам Ани, праздно валялся в вазоне на ступенях крыльца.
Сказать по совести, разбрасывать где попало ключи от дверей – форменный идиотизм (пусть простит меня прежняя хозяйка, не тем будь помянута). Впрочем, в этом доме вообще есть что-то ненормальное. Ну разве возможно спокойно уснуть, даже не узнав – на месте ключ от входной двери или нет?
Накинув халат, я спустилась вниз, вышла на крыльцо и опустила руку в большой вазон, опоясанный рельефным изображением хоровода нимф.
Ключа в вазоне не было. Что, впрочем, не показалось мне удивительным.
Приезд Елены Сергеевны Хорватовой обернулся для Ани большой радостью. Она сама не ожидала, что не разучилась радоваться до такой степени.
Вообще-то Анечка всегда любила Лелю, самую веселую и озорную из подруг старшей сестры… Но когда Нина умерла, продолжать поддерживать отношения с ее подругами Ане стало тяжело. Невольно возникала мысль о том, что Нина и Леля – ровесницы, вместе росли, учились в гимназии и должны были бы прожить одинаково долгую жизнь.
Но Нины уже нет, она так жестоко и безвозвратно вырвана из жизни, оставив Аню одну на всем свете, а госпожа Хорватова, все такая же красивая, цветущая, здоровая и жизнерадостная, продолжает жить и наслаждаться всеми прелестями земного существования…
В самой этой мысли было что-то нехорошее, унизительное для Ани. Думать так было стыдно. Она старалась отогнать эту темную мысль, но как только видела Лелю, почему-то, презирая себя, возвращалась все к тем же рассуждениям.
Из-за этой внутренней борьбы, в которой невозможно было никому сознаться, каждая встреча с мадам Хорватовой превращалась для Ани в пытку.
Но теперь, мучаясь в своей усадьбе от одиночества и тоски, приправленных к тому же страхом, Аня готова была плакать благодарными слезами, понимая, что Леля не держит на нее зла. Само присутствие столь жизнерадостного и здравомыслящего человека в старой усадьбе словно бы рушило колдовские чары, незримо опутавшие заброшенный дом, наполненный тенями мертвых.
Наверное, такое чувство защищенности возникает у напуганного ребенка, когда рядом с ним появляется кто-то взрослый, умный и сильный. Впервые за последнее время Аня спокойно уснула, зная, что за стеной во «французской спальне» – Леля и больше не нужно переживать все страхи в одиночку.
И сны казались какими-то на редкость приятными – маленькая Аня в кружевном платьице, папа, еще живой, веселый, сверкающий стеклами пенсне в золотой оправе, юная Нина в форме гимназистки и Леля, тоже в белом форменном переднике, с бантом в кудрявых волосах, рассказывает что-то смешное… Все вокруг смеются, даже Нина, пряча грусть в глубине зеленых глаз, улыбается своей загадочной улыбкой, которую папа называет улыбкой Джоконды. И вдруг кто-то рядом начинает кричать… Нет, крик доносится издалека. Но откуда? Аня с трудом открывает глаза, выныривая из глубин сна.
