– Это зависит от того, что в письме сказано, – статский советник резко повернулся к Лаптеву. – Ты ведь ничего не забыл? Дело изложил со всеми подробностями?
Тот вновь вскочил, одергивая мундир.
– Так точно-с!
– Да что ты все выпрыгиваешь? – поморщился Куманцов. – Прекрати!
Молодой следователь достал из ящика несколько листов, сшитых за уголок суровой нитью.
– У меня черновик сохранился. Могу прочесть.
– Хм… Ты что же, все письма на черновик пишешь?
– Лишь те, за которые после не хочу краснеть.
Он тут же и покраснел. Закашлял, чтобы скрыть смущение, и стал читать нараспев, словно молитву на клиросе.
– «Здравствуйте, достопочтенный Родион Романович! Обращаюсь к вам…»
– Ты расшаркивания пропускай, – перебил Куманцов. – Переходи сразу к сути.
– Как прикажете, – Лаптев перевернул страницу. – Вот здесь уже суть: «Надворный советник Сомов, пятидесяти двух лет от роду, проживал по адресу…»
– Издеваешься?! Зачем сообщать адрес? Его же не дома убили. Дай-ка мне твою писанину, – статский советник пробежал глазами по строчкам и скривился. – Ох и почерк у тебя… Надеюсь, начисто переписал с куда большим старанием? Эту страницу тоже можно пропустить. Перегрузил ты, братец, перегрузил. Вот скажи, какая разница кем служил покойник? А ты пишешь, что он инспектор учебных заведений, да еще и стаж указываешь. Думаешь, ему отомстили за то, что велел в какой-нибудь гимназии заменить синие чернила на зеленые?
– Н-не д-думаю.
– Именно! А надо прежде подумать, и только опосля за перо браться. Иначе пока продерешься через всю эту галиматью…
Следователь поднялся медленно и торжественно. Пусть начальника это раздражает. Пусть. Он вытянулся по струнке, чтобы Куманцов задохнулся от возмущения и хоть на миг перестал брюзжать – тогда появится шанс объясниться.
– Я подумал! Подумал, что лучше сообщить господину Мармеладову все, что мы знаем об убитом. Вообще все. Сыщик сам решит, какие факты пригодятся, а какие – нет. Иначе останутся вопросы, он запросит дополнительные сведения. Переписка затянется на недели… А у нас времени нет!
– Ну-у-у, может ты и прав, – статский советник вернул бумаги, потыкал пальцем в середину третьей страницы. – Отсюда читай. Мне твои каракули разбирать недосуг.
– Как прикажете, – Лаптев зевнул и суетливо перекрестил рот, чтобы бесы не проскочили. – «…шесть лет назад Сомов пережил нервное расстройство и с тех пор страдал от болезненной подозрительности. Его идефикс [17] в том, что некое тайное общество задумало уничтожить Петербург, а впоследствии и всю Россию. Старик искренне верил, что заговорщики действуют нагло, у всех на виду, и обмениваются зашифрованными сообщениями через газеты. Обычно Сомов доверял свои измышления лишь узкому кругу друзей и родственников, но в последнее время его состояние ухудшилось. Все чаще накатывала волна помешательства, и тогда он ходил по улицам, дрожа, словно в лихорадке, и сообщал прохожим, что скоро всему миру конец. Доктора уверяли, что опасности для общества надворный советник не представляет, но кабы не супруга, Сомова давно поперли бы из инспекторов».
– Кабы не его супруга, мы бы это дело и не расследовали, – Куманцов посмотрел на портрет Горемыкина, которому жена Сомова приходилась единственной племянницей. – И от нас бы не требовали результатов, – тут он передразнил министра, кстати сказать, очень похоже, – сию минуту, сукины дети!
– Да-с. Но я продолжу чтение: «…Тот день, 20 июня 1897 года, ничем не отличался от остальных. Надворный советник вернулся со службы, отужинал с супругой и сел в кресло с газетой. Прочитав несколько страниц, он беспокойно вскочил, подбежал к столу и записал чернилами прямо поверх газетного шрифта: «Ч. З. Р. Т.». Пока чернила сохли, Сомов бормотал: «Теперь-то они точно попались. Уже не ускользнут! Не выкрутятся!» На вопрос жены: «Кто – они?» неопределенно махнул рукой и повторил: «Они! Понимаешь? Я сцапаю их завтра утром!»
После этого успокоился, снял домашний сюртучок и надел парадный вицмундир. Отправился в свой любимый ресторан. Госпожа Сомова не переживала, ведь это рядом с домом – всего-то свернуть за угол на Большую Морскую улицу. Муж ходил туда каждый вечер в одно и то же время, выпивал подогретого вина с пряностями и возвращался домой к девяти часам. Волноваться она начала около десяти. Сначала успокаивала себя, что супруг встретил знакомых, разговорился и не смотрит на часы. Потом оделась и в сопровождение двух слуг дошла до ресторана. Там сказали, что надворный советник заходил, как обычно, выпил вина, обмолвился парой слов с попечителем коммерческого училища, но уже с час, как ушел. Женщина разрыдалась и, предчувствуя страшное, послала одного лакея в полицию, а другого – прочесать окрестные улицы».
– Спохватись эта макитра пораньше, глядишь, спасли бы Сомова, – проворчал Куманцов. – Может, она время тянула? Наняла лихих людей, чтоб муженька укокошили. С безумцем житье не сахар, а иначе отвязаться от него жена не имела возможности…
– Как раз-таки имела, – Лаптев отложил письмо и раскрыл папку с бумагами. – Мною установлено… То есть следствием… Кхе-х! Следствием установлено, что пять или шесть раз за истекшие годы госпожа Сомова давала расписку в том, что берет мужа на поруки и обязуется обеспечить за ним строгий надзор. Особенно на периоды, когда тот впадает в буйство. Если бы она хотела избавить себя от супруга и связанных с ним хлопот, то могла оставить Сомова в желтом доме на законных основаниях. Но нет, всякий раз после припадков забирала болезного из Обуховки [18]. Видать, любила шибко.
– А все же надо бы проверить, не было ли у гражданочки меркантильного интереса, – статский советник упрямо поджал губы. – Сомов наследство оставил?
– Сплошные долги. Он жил за счет супруги, а ту мелочь, что зарабатывал в должности инспектора, спускал на вино и газетные подписки. Старик читал все столичные издания в поисках тайных знаков и шифров, а после сжигал в печке, вместе с собственными пометками на полях. Этот нумер просто не успел бросить в огонь, потому нам улика и досталась.
– А все же надо бы проверить.
Волгин хихикнул.
– Это что же получается, Ваше высокородие? Робеете идти завтра к министру… Хватаетесь за соломинку… Да только не поверит Горемыкин, что его ненаглядная племянница… Глафира? Так кажется? Способна на такое изуверство, – он заворочался на своем столе, сбрасывая документы на давно не мытый пол. – Если вам так нужна спасительная версия, то кивайте на меня. Соврите, что я создал тайное общество заговорщиков и когда Сомов разгадал мое тайное сообщение в газете, заставил бедолагу умолкнуть навсегда.
– Бред!
– Совершенно верно, – согласился пьяница. – Но и ваша попытка приплести к этому делу жену с наемными убийцами не выдерживает критики. Бред… Так ведь и Сомов, надо заметить, безумец невероятный. Сколько всего он в ту ночь вытворял… Давай, Лапоть, читай дальше! Освежим память господину статскому советнику.
Следователь кивнул и продолжил все тем же распевным голосом:
– «…Полиция восстановила дальнейшую картину по обрывочным свидетельствам очевидцев. Сомов свистнул извозчика на площади у Исаакиевского собора и велел стрелой лететь в Стрельну. Он беспрестанно бормотал что-то, но кучер не расслышал ни слова. Выехали из города. Через пять верст надворный советник закричал: «Сворачивай к обочине! Скорее, пока они нас не догнали!» Остановились в тени большого дома, пропуская несколько экипажей: почтовую карету, пожарную колымагу, три или четыре прогулочных коляски и черный арестантский возок. Похоже, именно вид последнего вызвал приступ отчаянной паники.
Как только мрачная громадина скрылась за поворотом, Сомов прокрался на крыльцо и ломился в дверь до тех пор, пока не вышел лакей с дубинкой. «Чего озорничаешь?» – грозно спросил он. «Нынче ночью со мной случится страшное!» – прошептал сумасшедший, закатывая глаза. По описаниям слуги, это было настолько жутко, что он немедля захлопнул дверь. Впоследствии на допросах владелец дома и его челядь в один голос божились, что Сомова никогда прежде не встречали. Скорее всего, к особняку тот велел свернуть по чистой случайности…»
