С тяжелым сердцем Николя отошел в сторону и прислонился к стене, пропуская носильщиков, несущих труп к полицейской телеге. Чтобы во время поездки по неровной парижской мостовой тело не подбрасывало, и на нем не появились новые повреждения, его положили на толстый слой соломы и закрепили голову. А еще раньше Бурдо забил корпией все отверстия тела, дабы из него не вытекла жидкость, природу которой им предстояло определить.
Допрос слуг и гостей, присутствовавших в доме в тот вечер, инспектор решил отложить на потом, когда будут получены результаты вскрытия. Убедившись, что телега с трупом уехала, Бурдо опечатал двери дома и вместе с Николя сел в фиакр, В корзинке, взятой на кухне, Бурдо увозил остатки пищи, найденной в спальне и в буфете, а также белесого цвета напиток, перелитый в бутылочку, старательно закупоренную пробкой.
Сейчас Николя благодарил Бога за то, что согласился на маскарад. Он позволял ему, погрузившись в сонное оцепенение, безоглядно предаваться печали. Его одолевали дурные предчувствия. Надвигавшаяся ночь усугубила его дремотное состояние, и он невидящим взором уставился в темное окно. Холод вновь резко дал о себе знать; закутанные по самые уши, прохожие торопливо семенили по улицам, и лица их тонули в складках поднятых воротников. Сырой туман окрасил улицы в серый цвет, свет уличных фонарей с трудом пробивался сквозь его толщу. Вернувшись к созерцанию людей за окном, он вспомнил картину фламандского художника, виденную им в королевской коллекции: на фоне сыплющегося с неба снега безликая людская толпа двигалась к черневшему вдалеке кладбищу. Бурдо предложил ему зайти в их любимую таверну возле городской скотобойни, где они обычно наполняли желудки, прежде чем идти на вскрытие, но он отказался; ему не хотелось ничего. Он сухо заметил Бурдо, что его наряд рискует привлечь внимание трактирщика, которому прекрасно известно, что Бурдо много лет работает вместе с ним, Николя, и, обладая привычкой слушать все, о чем говорят его клиенты, трактирщик наверняка раскроет инкогнито комиссара.
Экипаж въехал под своды Шатле; громкое эхо, пробужденное стуком колес, прервало размышления Николя. Фиакр остановился. Бурдо, по-отечески поправив шарф, закрывавший нижнюю часть лица комиссара, заверил его, что темные очки сидят на нем превосходно; выйдя первым, инспектор внимательно огляделся вокруг. Путь был свободен. Холод прогнал с улицы всех субъектов, зарабатывавших выполнением мелких поручений и часто выступавших в роли рассыльных. Они спустились в мертвецкую. Еще в начале своей службы в полиции Николя стал проводить вскрытия в комнате для допросов, мрачном помещении с готическими сводами, расположенном возле канцелярии уголовного суда. С тех пор ему не раз доводилось пользоваться этим подвалом, посреди которого стоял удобный для его целей массивный дубовый стол с каменной столешницей с желобком. Немалым преимуществом при таких операциях являлась и близость морга. Спустившись вниз, Николя и Бурдо с удивлением обнаружили, что Семакгюс и Сансон уже ждут их. Для Николя было поистине неразрешимой загадкой, каким образом друзей смогли так быстро предупредить, а они не менее быстро прибыть на место, принимая во внимание большие расстояния, отделавшие их жилища от Шатле. Соратники увлеченно обсуждали операцию по извлечению камня из почек у больного, поступившего в больницу Отель-Дье, после которой Сансон пригласил Семакгюса полюбоваться его новыми хирургическими инструментами, присланными ему из Пруссии с почтовой каретой.
— Добрый вечер, господа, — с улыбкой приветствовал их Бурдо.
Мужчины обернулись. Избегая яркого света, Николя остался в тени. Он заметил, что Сансон, обычно носивший костюм блошиного цвета, сегодня облачился в элегантный зеленый фрак, в котором он выглядел изрядно моложе. Обновка скрадывала полноту, придававшую Парижскому господину излишнюю солидность.
— А разве Николя не с нами? — спросил Семакгюс, вперив взор в темный угол, где застыл переодетый комиссар.
— Не сегодня, — ответил Бурдо. — Господин де Сартин посчитал неуместным поручить ему расследование, точнее, предварительное расследование дела, столь близко его касающегося.
Кивнув в сторону стоявшего во мраке Николя, он продолжил:
— Господин Дезале, писарь. Он запишет ваше заключение.
Николя поклонился.
— Господин инспектор, — произнес Сансон, — наш друг в общих чертах поведал мне, в чем дело. И прошу вас, передайте господину комиссару Ле Флоку, что я принял его горе близко к сердцу…
Появление носилок, которые внесли двое служителей в сопровождении пристава, прервали излияния Сансона. Тело поместили на каменный стол, и Сансон, и Семакгюс принялись молча раскладывать инструменты. Последовавшее за приготовлениями действо стало для Николя жестоким испытанием. Он так и не понял, каким образом ему удалось выдержать скрип скальпеля по коже, хруст раздвигаемых ребер, явление взорам собравшихся подернутых перламутровым налетом подгнивших органов, а также прочие звуки и запахи, обычные при вскрытии. Еще невыносимее было слушать замечания и рассуждения, сопровождавшие процедуру. Некогда столь любимое им тело превратилось в жалкие окровавленные останки. После того как труп зашили, посыпали солью и положили в джутовый мешок, Бурдо и Семакгюс, желая узнать, кто будет диктовать заключение, пустились в длиннющую дискуссию, переходящую в поток любезностей. Наконец Сансон взял дело в свои руки и сказал, что сам сформулирует выводы. Бурдо толкнул локтем Николя, напоминая ему, что пора записывать.
— Мы, — начал Сансон, — Гийом Семакгюс, корабельный хирург, и Шарль Анри Сансон, палач и исполнитель смертных приговоров виконтства и сенешальства Парижского, проживающие в городе Париже, в разных кварталах оного города, удостоверяем и утверждаем, что сегодня, 7 января 1774 года, мы, на основании полученного нами предписания, исходящего от Пьера Бурдо, инспектора Шатле, вместе с вышеозначенным инспектором прибыли в мертвецкую Большого Шатле, в подвал, где и произвели вскрытие тело дамы Жюли де Ластерье, а также осмотр оного тела как снаружи, так и изнутри, о чем и намерены составить протокол. В здравом уме и трезвой памяти мы заявляем, что тело дамы Жюли де Ластерье не имеет наружных повреждений, на кожных покровах не имеется ни царапин, ни гематом, ни следов порезов, а посему снаружи тело сохранилось в его изначальном природном состоянии. Тем не менее нами установлено посмертное окоченение суставов, а на коже бедер и на ногах замечены проступившие синюшные полосы, словно от ударов хлыстом, что может свидетельствовать о насильственной смерти. Мы произвели вскрытие тела, начав с подчревной области, где нами установлено, что внутренние органы наружных повреждений не имеют. Тем не менее из желудочной полости мы извлекли темную жидкость, объемом примерно в одну рюмку; в жидкости сей содержались сгустки крови. Внутренняя поверхность искомой полости оказалась воспаленной и покрытой белесым налетом; наша попытка с помощью салфетки удалить сей налет, успехом не увенчалась. Цвет же…
— Позвольте, дорогой коллега, — перебил его Семакгюс, — мне кажется, вы забыли еще одну важную деталь.
— Совершенно справедливо, прошу меня простить. Итак, я уточняю: «Твердого содержимого в желудке не обнаружено, только немного жидкости. Ни в двенадцатиперстной кишке, с виду абсолютно здоровой, ни в тонком кишечнике изменений цвета не наблюдается. Затем мы приступили к вскрытию грудной клетки. Легкие, как и сердце, оказались здоровы, стенки же пищевода показались нам раздраженными. Мышцы и ткани шеи отечные. При обследовании ротовой полости мы не обнаружили никаких повреждений, зубы также без повреждений, из чего следует, что никто силой не заставлял жертву выпить вредную или отравленную жидкость. Осмотр половых органов искомого трупа и собранные нами вещества показали, что незадолго до смерти жертва, скорее всего, вступала в интимную связь. После проведения вскрытия мы посыпали труп вышеуказанной покойной дамы де Ластерье солью, дабы сохранить его для последующего, более подробного осмотра. Совершение вскрытия подтверждается и свидетельствуется протоколом, составленным по всем надлежащим правилам, дабы означенный протокол о вскрытии был занесен в отчет, а при необходимости мог быть зачитан, дабы указанное выше подтвердить. Записано 7 января 1774 года. Оригинал означенного протокола подписан Гийомом Семакгюсом, Шарлем Анри Сансоном, Пьером Бурдо, подлинность подписей коих удостоверена полицейским секретарем Дезале. Оный же секретарь удостоверил копию сего протокола».
Несмотря на расстроенные чувства, Николя остро ощущал непривычность сегодняшней процедуры. Хотя Бурдо вел дело четко и уверенно, вскрытие сопровождалось исключительно медицинскими репликами анатомов. Чтобы прояснить смысл этих реплик, требовались наивные вопросы человека, здравомыслящего и одновременно любопытного, а такие вопросы в нужный момент умел задавать он один. Конечно, в этот раз анатомируемое тело было настолько ему дорого, что, возможно, он бы не смог выдавить из себя ни слова. Ему казалось, что перед ним исполняли пьесу для квартета, но четвертый оркестрант, тот, благодаря которому инструменты звучат в унисон и мелодия обретает всю свою красу, почему-то отсутствовал. Обычная судебная практика предписывает врачам и хирургам, приглашенным для проведения вскрытия, не высказывать собственного мнения, их обязанность ограничивается описанием и медицинским истолкованием увиденного, делать выводы — это обязанность следователей и судей. Далее начинается поиск улик; завершает процедуру следствия допрос подозреваемых, зачастую с применением пыток — особенно при расследовании уголовных дел. Инспектор, очевидно, обуреваемый теми же мыслями, что и его начальник, казался не менее растерянным.
