— Людвига, — сказал я отеческим тоном. — Не волнуйтесь. Вы неправильно поняли мои слова. Друзья Северина утверждают, что ваш брат убит, — сказал я, сознавая, что говорить об этом не следовало. Я смягчил грубость последней фразы, добавив: — Наверное, они неправы. Но если им на минуту поверить, то возникает мысль, что на вашего брата напали ради денег, напал тот, кто знал дом, привычки и правила семьи, местность. Кто-то из живущих в доме, — сказал я.
— В доме! — повторила Людвига и лишилась чувств. Глаза ее закатились, она зашаталась, ноги у нее подкосились, и девушка рухнула на пол.
Я совершенно растерялся, стал нелепо метаться по этажу, вбегать в комнаты — воды не было; несколько раз воззвал: "Людвига! Людвига!" — и бросился вниз. На половине лестницы я сообразил, что слуг звать нельзя, что будет переполох; я проклинал свою разговорчивость и любопытство; но что-то следовало делать, и я кинулся обратно.
Людвига приподнималась с пола. Я ей помог. Она стояла пошатываясь, прижав к лицу ладони. Затем она на меня взглянула, вскрикнула: "Как вы смели!" — и резко отшатнулась, при этом ударившись спиной о стену. Даже картина, на которой шляхта уничтожала татар, дрогнула. Людвига жалобно простонала и повалилась на меня, а я, не придумав другого выхода, опустил ее на пол.
Тут, как назло, заскрипели ступени, появился Михал и увидал эту безобразную сцену.
— Вы и ей не удержались рассказать? — спросил он хмуро. — Ах, господин штабс-капитан, по вашей милости отец еле дышит — в постель пришлось уложить; вот и сестрицу свалили. Этак вы нас быстрее замучаете, чем Сибирь. А деньги, я хочу сказать, в кармане оставались — проверили, никто не брал.
Спотыкаясь на ступенях, я сбежал вниз, чуть не сбил с ног Красинского, стрелой вылетел из дома, вскочил в седло и вонзил в Орлика шпоры. "К черту! К черту! — говорил я себе. — Упаси меня бог от самоубийц, их сестер и братьев".
Все пять верст я промчал галопом, изморил коня и вошел в избу разбитый и злой.
Федор и мельник мирно завтракали за столом, центром которого, как Земля в системе Птоломея, служил пузатенький кувшин. "Пьешь?" — спросил я Федора. "Ваше благородие, отчего же нельзя? Праздник вчера был, в порядок надо прийти". — "Каков же ты вчера был? Лежал, верно, под забором, — укорил я его. — Хорош у меня денщик. Только я за порог — ты за стакан". — "Ваше благородие, что ж тут, капля, — не смутился Федор. — Для пользы же самочувствия". — "И в строй пойдешь сивухой дышать?" — "Не впервой", ответил Федор. "Нашел чем хвалиться, — сказал я. — Стыдился бы. Ну ладно, налейте мне".
Мельник вскочил, схватил с полки кружку и поставил на стол. Федор налил из кувшинчика мутную водку.
— Во имя Пречистой Девы! — сказал Федор.
— Во имя Девы! — повторил хозяин.
— О нет! — воскликнул я, вспоминая обмороки панны Людвиги. — Только не за Деву.
Водка была омерзительная, гаже я никогда не пробовал, но состояние мое сразу переменилось к лучшему.
Ну вот, конец приключениям, подумал я. Займусь делами. Днем отобедаем у Купросова — уж там никто не застрелится. Потом с лекарем в шахматы поиграем, а завтра в путь. Да и верно, чего лезть в чужую жизнь, на то исправник есть.
— Что, хозяин, — спросил я, — вы исправника боитесь?
— Кто ж его не боится, — отвечал старик. — Исправник — царь, что скажет, то и правда.
— А Володкович его боится?
— По теперешним временам и он должен бояться. Исправник скажет: помогал мятежникам — иди, докажи, что не помогал. И мстительный, гад. Тут недалеко околица Заполье есть, разорил полностью, чего-то наврал, написал, приехали казаки, разорили дома, кого разогнали, кого увели к черту на кулички. А ничего дурного те люди не делали — всем известно. Сам Володкович нельзя сказать что злобный; делай, что он скажет, и будет хорошо. А вот его отец, это значит, дед Северина, еще на моей памяти было, — тот любил расправу.
— А Северин чем их лучше?
— Он среди них понимающий. Других людей хамами не считал. Но жизнь такая: хорошим людям бог мало отмеряет жить, негодникам — долго…
В этот момент до нас донесся бешеный топот коня, кто-то мчался, словно от смерти убегал, и стало ясно, что мчится он к нам.
Мельник поднялся к окну.
— Красинский! — сказал он вслух.
— А-а! — тоскливо протянул я, предчувствуя неприятность.
Стало слышно, как всадник осадил коня, соскочил на землю и бегом бежит в дом.
Господи, да не умерла ль она, подумал я, пугаясь.
Дверь распахнулась, в избу свирепо вошел Красинский.
— Вы… вы… вы — подлец! — выкрикнул он, заикаясь от злобы. — Вы оскорбили мою невесту… Холопские сплетни, как сорока, носите…
— О чем вы кричите? — спросил я. — Успокойтесь поначалу.
Приглашение успокоиться привело Красинского в исступленную ярость.
— Я спокоен, сударь, — закричал он, наливаясь кровью. — Вы отлично понимаете. Я бы мог простить. Но вы унизили Людвигу, назвали убийцами всех…
— Вы что-то путаете, — возразил я.
— Это вы путаете, господин как-вас-там. И наглости есть пределы, я их укажу.
— Убирайтесь вон, — сказал я. — Иначе я скажу денщику вас выгнать.
— Я вас убью! — завопил Красинский, шагнул к столу и швырнул мне прямо в лицо тряпичную перчатку, почему-то влажную.
Затем он повернулся на каблуках, выскочил из избы и, крича: "Ждите секундантов" — умчался.
— Ваше благородие, — вскочил Федор. — Да я сейчас в рот ему вобью эту гадость, — он схватился за саблю. — Да он ее сам сожрет. — И мой денщик кинулся к дверям.
— Назад! — закричал я. — Не сметь!
— Как не сметь? Петр Петрович, да вы что? — негодующе говорил денщик, притопывая от нетерпения. — Вам в лицо, георгиевскому кавалеру, тряпки швырять. Да я его к хвосту привяжу и по стерне. Что ж, так и оставим?
— Это мое дело! — мрачно сказал я. — А ты заруби на носу: ничего не видел, не слышал, и слова никому не пророни. Как рыба. А вы, — сказал я мельнику, — тоже не вздумайте говорить.
Лицо мое горело. Мне хотелось остаться наедине. Я послал Федора прогулять коня. Хозяин поспешил уйти вместе с ним. Я поднялся и зашагал из угла в угол. Если бы идиот Красинский ограничился криками, то вызов его был бы мне просто смешон. Но швырок перчаткой… в лицо, как холопу… Привыкли, сволочи, оскорблять мужиков. Сходило с рук… Ну, не спущу. Попомнишь, негодяй, эту перчатку, свирепея думал я. По-иному закричишь, как насажу на клинок…
Мысленно проколов Красинского не менее десяти раз, я успокоился и стал вычислять, когда прибудут секунданты. А их надо было найти, объяснить, убедить, и не каждый осмелится… Я решил, что появятся секунданты часа через полтора, самое раннее. Взяв лошадь Федора, я поехал к корчмарю, которого определил себе как самое осведомленное лицо из здешнего населения.
Так же, как и позавчера, корчмарь при моем приближении выбежал к воротам, с таким же низким поклоном поздоровался, столько же детских лиц наблюдали за нами в окно. Я сказал, что хочу с ним побеседовать и что разговор наш будет секретный.
— И что секретного пан офицер хочет мне сказать? — спросил корчмарь.
— Сказать ничего не хочу, — ответил я. — Хочу получить некоторые сведения. Если они окажутся интересными, я заплачу.
Корчмарь испытал взглядом искренность моего обещания и, удовлетворившись, навострил слух.
— Где-то тут живет шляхтич Николай Красинский, — сказал я. — Он богат, беден, умен, глуп, добр — кто он?
— Если пан начальник спрашивает о женихе дочери господина Володковича, так я о нем ничего не знаю, — ответил корчмарь. — Что можно сказать о человеке, с которым не говорил и даже ни разу не выпил? Я знаю только то, что болтают о нем люди. Если пану начальнику это интересно, так я расскажу?
Я согласился.
— Говорят, что отца у него нет, отец умер, а его мать — богачка, и он сам тоже богач, только еще молодой. А богаты они так, что пан Володкович перед ними такой же бедный, как я перед Володковичем, а я беден, как церковная крыса. А сколько у него в голове ума, — продолжал корчмарь, знают только на небе, а на земле это для всех секрет. Вы меня понимаете?
— Почему же дочь Володковича стала его невестой?
— На этот вопрос я не могу ответить. Я не мудрый, нет. Я скажу вам правду — женская душа отличается от мужской, там все наоборот. Я не могу понять, как моя жена вышла за меня замуж, зачем всех этих детей она подарила мне, а не другому, более достойному, чем я. Как бедная девушка становится невестой богатого жениха, я не понимаю.
— Разве бедная? — уточнил я.
— В сравнении, — ответил корчмарь. — Если их положить на чаши весов, то Красинский будет вот здесь внизу, а дочь Володковича вон там вверху.
— У Володковича сын застрелился, — сказал я.
— Да, говорят, — ответил корчмарь.
