Ознакомительная версия.
В церковь Богдаш проскочил как можно быстрее и неприметнее. Поскольку печатню тряс и шерстил напропалую Земский приказ, поблизости могли слоняться переодетые соглядатаи. А знать приказным, насколько это дело важно для Башмакова, было ни к чему. Пусть в простоте своей полагают, будто еретические писания ищут!
Ведь тот, кто отдал человеку Башмакова столбцы со сказками, отобранными у подьячего Деревнина, земского ярыжки Аксентьева и торгового человека Похлебкина, а потом утром тайно их принял, о своем содействии Башмакову вряд ли орать будет. Глядишь — таким путем местечко себе в Приказе тайных дел выслужит, поближе к самому государю…
Рассчитал Богдаш так — сюда ходит весь тот народ, что трудится в печатне и проживает поблизости. И мужья, и, соответственно, жены…
А по опыту он знал, что девки еще чего-то в этой жизни побаиваются, молодые женки же, глядя на его, Богдаша, золотые кудри и широкие плечищи, последний страх теряют и сами бы следом побежали, кабы не угрюмый вид молодца. Стоит только подмигнуть…
За этим и прибыл Желвак в церковь — подмигивать.
Но для своего розыска он все же хотел выбрать женку миловидную, молодую, статную. И такая женка стояла как раз, укрепляла восковую свечку, и огонек красиво осветил ее круглое свежее лицо, полные губы, темные глаза… Да и одета была не бедно и не богато, а как раз так, как надобно. Богатая-то одна в церковь не пойдет, а непременно с ней мамок и девок пошлют, так что от нее толку мало. А с бедной в этом случае Желваку говорить было не о чем. Мастера-то печатные — народ зажиточный, жен богато водят. И всякий, кто при Печатном дворе кормится, неплохо живет.
Богдаш встал так, чтобы встретиться с пригожей женкой взором, и это ему удалось. Он чуть приоткрыл губы, искренне полагая, что должна получиться зазывная улыбка.
Женка, как ей и полагалось, опустила глаза — приметила, значит! Да тут же и вскинула ресницы — убедиться, что не ошиблась.
Богдаш глядел, как если бы перед ним чудо стряслось, приоткрыв рот и вылупив глаза.
Тогда женка засмущалась и отвернулась. И опять же — метнула через плечико взгляд! Любопытно ей, видать, сделалось — неужто такого красавца из-за нее не на шутку забирать стало?
Богдаш всем видом показал, что готов схватить красавицу в охапку — и, кабы не в церкви, так бы и сделал! И подался было к ней всем телом…
Лукавая женка имела две возможности. Первая — перейти на другое место, поближе к старухам, где она становилась неуязвима для нахала. Вторая выскользнуть из церкви в полной уверенности, что молодец выбежит следом.
Женка поспешила к дверям. Шла она, потупив взгляд, но разгоревшись личиком, так что иная богомолка, поди, и смекнула, что тут творится. Выйдя на паперть, женка устремилась к ближайшему переулку, но устремилась без особой спешки. Спокон веку умные женки знали это искусство убегать так, чтобы кому нужно — тот догнал.
Скрипом сапог по снегу Богдаш дал ей понять, что вот он, тут, идет следом, а коли не верит — так может оглянуться и убедиться. Она не оглянулась — знала, стало быть, кто там скрипит!
Богдаш дал ей дойти до середины переулка, и тут нагнал и, проскочив вперед, заступил дорогу.
— Ах! — словно бы удивившись безмерно, вдохнула она морозный воздух, сверкнула белыми зубами. И чуть запрокинулась голова, обратилось вверх румяное лицо — целуй, да и только!
— Ты чья такова? — спросил Богдаш, надвигаясь на красавицу грудью, отгораживая ее собой от всякого, кто вздумает сунуться в переулок.
— А мужняя жена! — женка хотела показать, что и у нее есть норов, что может осадить наянливого молодца одним словечком.
— А что же муж одну в церковь отпускает? — тихим и проникновенным голосом спросил Богдаш. — Не ревнивый, что ли, попался?
— Да не станешь же всякий раз его с собой тащить! Он службу исполняет, отвечала красавица. — А я и сама за себя постоять сумею!
— Ты всегда сюда ходишь?
— А тебе на что?
Как будто она не знала, для чего молодцы такие вопросы задают!
Богдаш взял ее за плечи и приблизил губы к губам…
— Ахти мне… — прошептала она. — Увидят же!..
Но он и не торопился целовать. По своему и чужому опыту Богдаш знал, что за поцелуй, пожалуй, и оплеуху схлопотать можно, а такое ожидание поцелуя — ненаказуемо! Главное — стоять столбом, а добыча пусть ждет да разгорается.
Тем более, что нужны ему были поцелуи примерно так же, как чирей на гузне…
— Да пусти же…
— Как звать-то тебя?
— А тебе на что?
— А на именины приду.
— Муж-то такого гостя в тычки выставит!
— А мы и без него именины справим…
— Да Господь с тобой! Я, молодец, не такая!
— Тебя во всем мире краше нет!
Такие немудреные, да страстные речи, торопливые и от того вдвойне соблазнительные, Богдаш умел вести превосходно, Да и женка отвечала, как по-писаному. И хотя оттолкнула, да легонько. Хотя закричать грозилась но не закричала же!
— Приходи завтра к ранней обедне, — велел Богдаш, опять же по опыту зная, что выпрашивать у красавицы свидания — семь потов сойдет, а не уговоришь, но коли прикажешь таким вот голосом, в котором скрытое пламя и рокочущая ласка, — на край света в нужный час прибежит!
— А и не приду…
— Муж, что ли, вдруг сторожить примется? У муженька твоего сейчас на Печатном дворе других забот по горло.
— А ты почем знаешь?
— Я про тебя многое знаю… — загадочно и грозно произнес Желвак. Пусть думает, будто он ее давно высмотрел, а ждал лишь того часа, когда в печатне начнутся неприятности и все, там служащие, махнут рукой на домашние дела.
— Ох, не промахнись, молодец…
— Я куда целю — не промахнусь.
Больше в ту встречу Богдаш затевать не стал. Чем время тратить, женку уговаривать, — нужно дать ей вечером, по дому хлопоча, все словечки этой беседы в переулке не раз вспомнить, нужно дать ей ночью от жаркой бессонницы помаяться… К ранней обедне ее душенька как раз и созреет.
На Аргамачьи конюшни Богдаш явился такой мрачный, как если бы не с красивой женкой о встрече условился, а от дьяка здоровый нагоняй получил. Некоторое время спустя прибыл Тимофей.
— А я тебя видал, — сказал Озорной. — Ничего женка! При нужде не страшно будет и оскоромиться.
Тимофей очень четко различал грех, который совершаешь добровольно, от греха, который вынужден совершить, находясь на государевой службе. И погубление своей души ради государственного блага считал, похоже, какой-то особой доблестью…
— У тебя что? — спросил Богдаш.
— Совсем они там с ума сбрели! Мужик мочалу привез, сорок связок, цена той мочале — шесть денег связка, велик промысел! Так и того мужика трясти принялись — давно ли сговорился мочалу доставить да точно ли мочалу привез! Боятся — не подошлют ли кого за грамотой, а подослать могут кого угодно, хоть бы и самого бестолкового мужика!
Озорной усмехнулся.
— А что, и бестолковые мужики были?
— Да был один… Приехал на санках, санки лукошками уставлены. Золу, сказывал, привез. Ему в ответ — да уж куплена зола, поворачивай назад! А он свое гнет — у соседа-де моего золу брали, а моя лучше! Насилу и отогнали.
— На что им зола? — удивился Богдаш.
— Господь один ведает. Про золу-то я от кума знал, он им возил. Сбегал я с утра к куму-то, взял лошадь, взял лукошки. Пока у ворот отирался много чего услышал!
— А кабы вовнутрь пустили с теми лукошками да сказку подьячие отбирать принялись?
— А никого почитай что и не пускали. Уж точно — взяли печатню в осаду! Второй уж день… А что, Богдаш, ведь не зря раньше печатное дело колдовским и богопротивным считали?
— Кто их, грамотеев, разберет! Стало быть, ничего про грамоту ты не прознал?
— Я вот что прознал. Стрельцы строго смотрят, чтобы из печатни не вынесли чего. А есть там сбоку одно окошко — так я сам видел, встала баба на носки да и сунула туда узелок с ковригой, и никто ее не заметил! Помяни мое слово — днем-то поостерегутся, а ночью непременно попытаются из того окошка что-нибудь наружу передать. Они, с печатного двора, уже первый страх пережили, теперь приглядываются, поди, как бы изловчиться?
— Ночью стрельцы вокруг караулом ходят. Вторую ночь, горемыки, маются.
— Может, они и схватят, коли кто чего передаст. И в Земский приказ поведут. Да, чаю, не доведут…
Тут Озорной и Желвак переглянулись и разом усмехнулись.
— Пусть Земский приказ черную работу сделает, а мы, молодцы, можем и на готовенькое…
— Вот потеха будет, коли Данила, а не мы, по верному следу идет!
— Опять же, это одному Господу ведомо.
Данилу они отыскали в шорной, где Семейка обучал его работе с кожей. Там же был им собран и ужин.
Ужинать они собирались попросту — черным хлебом и дюжиной ястыков самой дешевой, ястышной икры, которой не столько съешь, сколько расплюешь, не глотать же все эти жесткие пленки и прожилки. Запить же думали квасом.
Ознакомительная версия.
