Ознакомительная версия.
Потом раздался звонок. Я наскоро поправила бант, вытерла глаза и пошла открывать.
Меня ждал сюрприз.
На пороге стоял тот самый господин, которого я видела, когда относила Аваддону незабудки".
Явление принца Гэндзи
В тот день, когда в квартирку, расположенную под самой крышей, явился заплаканный Петя-Керубино и напугал хозяйку сначала известием о смерти Аваддона, а затем прощальным стихотворением Избранника, Коломбина долго сидела в кресле, снова и снова перечитывая загадочные строки.
Поплакала, конечно. Аваддона, хоть он и Избранник, было жалко. Но потом плакать перестала, потому что зачем же плакать, если человек обрел то, к чему стремился. Свершилась его свадьба с Вечной Суженой. В подобных случаях следует не рыдать, а радоваться.
И Коломбина отправилась на квартиру к новобрачному с поздравлениями. Надела свое самое нарядное платье (белое, воздушное, с двумя серебряными молниями, вышитыми по корсажу), купила букетик нежных незабудок и поехала на Басманную улицу. Люцифера взяла с собой, но не на шее, в виде ожерелья (черный цвет в такой день был бы неуместен), а в сумочке – чтоб не скучал дома один.
Дом общества «Великан» – новый, каменный, в пять этажей – она нашла без труда. Собиралась просто положить цветы к порогу квартиры, но дверь оказалась неопечатанной и, более того, приоткрытой. Изнутри доносились приглушенные голоса. Если кому-то другому можно, то почему мне нельзя, рассудила поздравительница и вошла.
Квартира была маленькая, не больше, чем китайгородская, но на удивление опрятная и отнюдь не нищенская, как следовало бы ожидать по потрепанной одежде покойного Аваддона.
В прихожей Коломбина остановилась, пытаясь угадать, где находится комната, в которой жених встретил свою Невесту.
Слева, кажется, располагалась кухня. Оттуда донесся мужской голос, произнесший с легким заиканием:
– А это что за д-дверь? Черный ход?
– Точно так, ваше сиятельство, – ответил другой голос – сиплый и подобострастный. – Только господин студент не пользовался. Черный ход, он для прислуги, а они сами обходились. Потому гол был как сокол, извиняюсь за выражение.
Что-то стукнуло, лязгнул металл.
– Стало быть, не пользовался? А почему п-петли смазаны? И весьма старательно.
– Не могу знать. Надо думать, смазал кто-то.
Заика со вздохом молвил:
– Резонное предположение. – И в диалоге наступила пауза.
Должно быть, следователь из полиции, догадалась Коломбина и от греха попятилась к выходу – еще пристанет с расспросами: кто такая, да почему, да в каком смысле незабудки. Но ретироваться не успела, из коридорчика вышли трое.
Впереди, то и дело оглядываясь, семенил бородатый дворник в фартуке и с бляхой на груди. За ним, постукивая по полу тросточкой, неспешно вышагивал высокий, сухощавый господин в прекрасно сшитом сюртуке, белейшей сорочке с безупречными воротничками, да еще и в цилиндре – ни дать ни взять граф Монте-Кристо, вот и дворник его назвал «сиятельством». Сходство с бывшим узником замка Иф усугублялось благодаря холеной, бледной физиономии (надо сказать, весьма эффектной) и романтическим черным усикам. Да и возраст у щеголя был примерно такой же, как у парижского миллионщика – из-под цилиндра виднелись седые виски.
Замыкал шествие низенький, плотно сбитый азиат в костюме-тройке и котелке, надвинутом чуть не на самые глаза. Вернее не глаза, а глазенки – из-под черного фетра на Коломбину уставились две узенькие щелки.
Дворник замахал на барышню руками, будто прогонял кошку:
– Нельзя сюда, нельзя! Подите!
Однако Монте-Кристо, окинув нарядную девицу внимательным взглядом, обронил:
– Ничего, пускай. Держи-ка еще.
Протянул бородатому бумажку, тот весь изогнулся от восторга и назвал благодетеля уже не «сиятельством», а «светлостью», из чего можно было заключить, что красивый заика, должно быть, все-таки не граф и уж во всяком случае не полицейский. Где это видано, чтоб полицейские дворникам рублевики кидали? Тоже из любопытствующих, решила Коломбина. Должно быть, начитался в газетах про «Любовников Смерти», вот и пришел поглазеть на жилище очередного самоубийцы.
Красавчик приподнял цилиндр (причем обнаружилось, что седые у него только виски, а прочая куафюра еще вполне черна), но представляться не стал, а осведомился:
– Вы – знакомая господина Сипяги?
Коломбина не удостоила графа Монте-Кристо не то что ответом, но даже взором. Вернулось взволнованное, торжественное настроение, не располагавшее к праздным разговорам.
Тогда настырный брюнет, понизив голос, спросил:
– Вы, верно, из «Любовников Смерти»?
– С чего вы взяли? – вздрогнула она и тут уж на него взглянула – с испугом.
– Ну как же. – Он уперся тростью в пол и принялся загибать пальцы затянутой в серую перчатку руки. – Вошли без звонка или стука. Стало быть, пришли к з-знакомому. Это раз. Видите здесь посторонних, но о хозяине не спрашиваете. Стало быть, уже знаете о его печальной участи. Это два. Что не помешало вам прийти сюда в экстравагантном платье и с легкомысленными цветами. Это три. У кого самоубийство может считаться поводом для поздравлений? Разве что у «Любовников Смерти». Это четыре.
В разговор вмешался азиат, изъяснявшийся по-русски довольно бойко, но с чудовищным акцентом.
– Не торько у рюбовников, – живо возразил он. – Когда брагородные самураи княдзя Асано поручири от сегуна разресение дерать харакири, все тодзе их поздравряри.
– Маса, историю про сорок семь верных вассалов мы обсудим как-нибудь после, – оборвал коротышку Монте-Кристо. – А сейчас, как видишь, я беседую с дамой.
– Может быть, вы и беседуете с дамой, – отрезала Коломбина. – Да только дама с вами не беседует.
«Сиятельство» обескураженно развело руками, а она повернула в дверь, что вела направо.
Там находились две комнатки – проходная, где из мебели имелся только дешевенький письменный стол со стулом, и спальня. В глаза бросился шведский диван, из новомодных, с раскрывающимся брюхом, однако весь облезлый и кривой. Верх не сходился с низом, и казалось, что диван ощерился темной пастью.
Коломбине вспомнилась строчка из последнего стихотворения Аваддона, и она пробормотала:
– «Клыками клацает кровать».
– Что это? – раздался сзади голос Монте-Кристо. – Стихи?
Не оборачиваясь, она вполголоса прочла все четверостишье:
Недоброй ночью, нервной ночью
Клыками клацает кровать
И выгибает выю волчью,
И страшно спать
В изгибе диванной спинки и в самом деле было что-то волчье.
Стекло дрогнуло (как и накануне вечером, было ветрено), Коломбина зябко поежилась и произнесла заключительные строки стихотворения:
…Но в доме Зверь, снаружи ветер
Стучит в стекло.
А будет так: снаружи ветер.
Урчит насытившийся Зверь,
Но только нет меня на свете.
Где я теперь?
И вздохнула. Где ты теперь, избранник Аваддон? Счастлив ли ты в Ином Мире?
– Это предсмертное с-стихотворение Никифора Сипяги? – не столько спросил, сколько констатировал догадливый заика. – Интересно. Очень интересно.
Дворник сообщил:
– А зверь-то и вправду выл. Жилец из-за стенки сказывали. Тут, ваше превосходительство, стеночки хлипкие, одно название. Когда полицейские ушли, этот самый застенный жилец ко мне спускался, полюбопытствовать. Ну и рассказал: ночью, грит, как начал кто-то завывать – жутко так, с перекатами. Будто зовет или грозится. И так до самого рассвета. Он и в стенку колотил – спать не мог. Думал, господин Сипяга пса завели. Только никакого пса тут не было.
– Интересная к-квартирка, – задумчиво произнес брюнет. – Вот и мне какой-то звук слышится. Только не завывание, а скорее шипение. И д-доносится сей интригующий звук из вашей сумочки, мадемуазель.
Он обернулся к Коломбине и посмотрел на нее своими голубыми глазами, по которым трудно было понять, какие они – грустные или веселые.
Ничего, сейчас станут испуганными, злорадно подумала Коломбина.
– Неужто из моей сумочки? – деланно удивилась она. – А я ничего не слышу. Ну-ка, посмотрим.
Она нарочно подняла ридикюль, чтоб оказался под самым носом у самоуверенного незнакомца, щелкнула замочком.
Люцифер, умница, не подвел. Высунул узкую головку, будто чертик из механической шкатулки, разинул пасть и как зашипит! Видно, соскучился в темноте да тесноте.
– Матушка Пресвятая Богородица! – завопил дворник, стукнувшись затылком о косяк. – Змей! Черный! Вроде не пил нынче ни капли!
А красавец – такая жалость – нисколько не напугался. Склонил голову набок, разглядывая змейку. Одобрительно сказал:
– Славный ужик. Любите животных, мадемуазель? Похвально.
Ознакомительная версия.
