К счастью, они находились в относительно глубокой части лагуны, поскольку торпеда утонула носом вниз и взорвалась, едва коснулась дна. Мне не довелось быть очевидцем ничего подобного, но, видимо, пятьдесят четыре фунта взрывчатки дают невообразимый грохот. Да и как же иначе, если она предназначена топить броненосцы? Раздался приглушенный рев, вода взметнулась вверх примерно на сорок футов, приливная волна чуть не перевернула барку и окатила всех на ней. Демонстрация подошла к своему эффектнейшему завершению.
На кредиторов Макинтайра она, мягко выражаясь, благоприятного впечатления не произвела. Они наблюдали, как торпеда кружила, были промочены до костей и до смерти перепугались. Возвращение в Венецию прошло в гробовом молчании.
Я посмотрел на Бартоли, когда он договорил.
— Что вы с ней сделали? — спросил я.
— Почти ничего, — ответил он тоном, яснее слов говорившим, каким виноватым он себя чувствует. — Ослабление винта здесь и неправильное подключение там. Небольшое утяжеление, чтобы вывести гироскоп из строя. Мелочи, которые Макинтайр заметить не мог.
— И уже не сможет заметить, раз она разлетелась вдребезги. Ну, а банкиры?
Он пожал плечами.
— Они не сказали ни слова. Даже «до свидания». Просто промаршировали с барки, когда она причалила, и ушли. Макинтайр пытался поговорить с ними, объяснить, что она на самом деле действует безупречно, только они не хотели слушать. Послушайте, мне надо вернуться к нему. Он по-настоящему расстроен, и он пьет. Он может натворить глупостей, если за ним не проследить. Вы уверены, что мы поступили правильно?
— Абсолютно уверен, — сказал я бодро. — Я жду письма от Амброзиана в самом ближайшем времени. С их точки зрения, единственный способ вернуть свои деньги — это убедить меня уплатить его долги прежде, чем я узнаю, что торпеда ни на что не пригодна. Новости в этом городе распространяются быстро, а потому им придется поторопиться, чтобы не опоздать. Если я что-нибудь услышу, то сообщу вам немедленно. А пока идите отыщите Макинтайра. Убедите его, что отчаиваться не нужно, что все образуется. Говорите что хотите, но подбодрите его.
Я был прав. Когда я вернулся домой, меня ждало письмо. Пышным официальным итальянским, принятым для подобных случаев, оно извещало благороднейшего синьора — меня, — что мое предложение касательно проекта Макинтайра было представлено правлению и рассмотрено благоприятно. Если я желаю продолжить дело, мне следует указать, что я желаю приобрести векселя.
Формальную бумагу сопровождало написанное от руки послание Амброзиана. Он прилагал ради меня все усилия, писал он, но сумел убедить совет дать согласие лишь потому, что один член правления отсутствовал. Он должен вернуться завтра и, без сомнения, попытается добиться отмены решения, едва узнает про него. Если возможно, мне следует прийти и заключить сделку елико возможно быстрее, иначе будет уже поздно.
Меня восхитила наглость этого человека, убедительность и логичность, какие он сумел придать такой колоссальной лжи. Отличный субъект, ничего не скажешь — проницательный, расчетливый, беспощадный, лживый. Меня это очень подбодрило.
Я поспешил в банк со всей быстротой, а затем помедлил, чтобы он понервничал. В шесть двадцать вечера, точно за десять минут до закрытия, я вошел в банк и спросил синьора Амброзиана.
Возможно, вы полагаете, что я должен был заняться другими делами, самому пойти и объяснить Макинтайру, что происходит, должен был пойти повидать Корта. Согласен. Я должен был бы сделать и то и другое. Если я этого не сделал, то не потому, что не думал о них. Но я полагал, что Бартоли приглядит за Макинтайром, — ну а Корт? Что я могу сказать? Я еще не был готов к встрече с ним.
— Я так рад, что мы сумели прийти к соглашению по этому делу, — сказал я, когда сел и принял бокал холодного вина.
— Как и я, — ответил он с теплой улыбкой. — Хотя, как я сказал в моем письме, устроить это было нелегко. Но я почувствовал, что нам не стоит связываться с постройкой заводов. Сколь ни превосходна машина мистера Макинтайра, любые прибыли, которые она может принести, слишком задерживаются. А мы, венецианцы, подобным теперь не занимаемся; предпочитаем предоставлять это более предприимчивым англичанам, а сами ищем более скорых прибылей от менее значительных предприятий. Без сомнения, Англия поэтому владеет империей, а Венеция своей лишилась.
— Возможно. Бесспорно, у вас, я полагаю, нет достаточного числа инженеров, управляющих и квалифицированных рабочих, необходимых для создания подобных заводов здесь. В Англии найти таких людей много проще.
— Вы будете производить их там?
— Думаю, да. Наиболее вероятный заказчик ведь Королевский военно-морской флот. Если он будет покупать, все остальные флоты мира вынуждены будут последовать его инициативе. А это патриотическая организация и не покупает иностранную продукцию, если этого можно избежать.
— В таком случае я с живейшим интересом буду следить за вашими успехами, — сказал он. — А теперь, может быть, мы покончим с делом, и я буду счастлив, если вы пообедаете со мной.
— Вы очень любезны, — ответил я. — Но по-моему, мне следует отыскать Макинтайра и сообщить ему нашу новость. Собственно, я как раз собирался навестить его, когда получил ваше письмо.
Амброзиан сложил в пачку бумаги на своем столе, повернул ее и придвинул ко мне.
— Вам, конечно, надо будет многое обсудить с ним, когда вы его увидите. Может быть, вы хотели бы прочесть их? То есть я предполагаю, что вы читаете по-итальянски? Если нет, я буду счастлив позвать кого-нибудь, кто будет переводить.
Я сказал, что справлюсь, и потратил двадцать минут, прихлебывая вино и кое-как продираясь сквозь строки на случай какого-нибудь подвоха. Язык был юридический, но суть достаточно ясной, да и почему было ждать скрытых ловушек? Это ведь была купчая, составленная в спешке с целью избавиться от бесполезной собственности настолько быстро и чисто и настолько абсолютно, насколько возможно.
— Да, — сказал я, завершив чтение. — А теперь о цене…
— Мне казалось… — начал он, чуть нахмурясь.
— Я, очевидно, покупаю долг в пятьсот фунтов. И теперь мы должны прийти к согласию, какую цену я уплачу.
Амброзиан прямо-таки просиял на меня и, взяв бутылку, вновь наполнил бокалы, а затем вновь расположился в кресле поудобнее. Разумеется, этого он и хотел: нет ничего более подозрительного, чем готовность уплатить полную цену. К тому же где радость обмишуливания при заключении такой жалкой прямолинейной сделки?
— Ввиду длительного риска и неизбежной необходимости вложения дополнительного капитала, без чего машина эта останется бесполезной и для вас, и для кого-либо еще, я полагал, что небольшая скидка была бы уместной, учитывая выгоду, которую получает ваш банк, избавляясь от этого займа.
— Но вы же сами упомянули потенциал этого изобретения.
— Так и есть. Но в данный момент оно ничего не стоит. Вы не хотите и дальше заниматься им, и, подозреваю, никто больше во всем мире не захочет приобрести его за какую-либо сумму. Вопрос в том, чтобы установить справедливую цену за избавление вашего банка от нежелательной обузы.
И так далее. Добрый час чистого развлечения, которое мы оба равно разделяли и в котором лично я очень нуждался. Обман был откровенным и понятным, эмоции полностью контролировались. Отличное противоядие моим бедам и заботам. Я указал, что пятьдесят процентов скидки — наименьшее, на что я могу согласиться. Он выразил удивление, что я не предложил суммы сверх номинальной, учитывая убытки, которые понес банк. Я возразил, что убытки эти более чем покрыты процентами, уже полученными банком.
Но с самого начала и до конца я знал, что он понимает: стоит мне поговорить с Макинтайром, и цена его займа немедленно упадет до нуля. Либо он договорится со мной сейчас же, либо потеряет все вложенные деньги. Я предложил ему добавочные двадцать три фунта, и мы ударили по рукам. За двести восемьдесят три фунта я купил полные и исключительные права на самое грозное новое оружие, какое видел наш век.
Мир тогда был попроще. Слово джентльмена — особенно английского джентльмена — было равно золоту, причем буквально. Для уплаты я черкнул пару строчек моим банкирам в Лондоне с просьбой выплатить двести восемьдесят три фунта представителю «Банко ди Санто-Спирито» в Сити. И выплата эта была бы произведена, даже если бы я оказался аферистом, не имеющим в банке достаточно денег для покрытия этой суммы. «Куттс» счел бы необходимым уплатить, и Амброзиан прекрасно это знал — я не сомневался, что он уже навел обо мне справки. Он уложил документы в большую толстую папку и запечатал ее массивной печаткой, не пожалев сургуча, а затем с рукопожатием вручил ее мне.
