Ознакомительная версия.
- Государыне я отписал, что мы с Вяземским рассудили о приведении к концу злодея Пугачева дела, но не прежде как после нового году кончить надеемся. Пусть понимает, как ей угодно… однако способа исполнить пожелание пока не вижу…
- Да и я также…
Потом на Архарова особой милостью государыни взгромоздили тяжкий груз - оповещение приехавших в Москву членов Синода и Сената о собраниях в кремлевских ее императорского величества покоях, и не просто так, а пристойным образом, и сделать так, чтобы 30 декабря все они оказались на заседании. Сам же он зван не был, отчего даже несколько обиделся, хотя видел список своими глазами - полковников не приглашали, а лишь генералов, тайных советников и президентов коллегий.
На многих напала лень, да и какая радость слушать снова и снова про убийства и грабежи, когда и так ясно - будет казнено несколько человек, прочих же, ободрав кнутом, поставив на рожи знаки и лишив ноздрей, спровадят в каторгу.
Граф Петр Иванович Панин сам объявил Архарову, что он, ежели здоров будет, то приедет, и Архаров донес об этом князю Волконскому. Но потом Панин прислал сказать Вяземскому, что он нынешнею ночью заболел и лег в постелю и затем в собрании быть не может. И многие, сославшись на хворобы, сообщили, что они в собрании быть не могут.
Подробности Архаров узнавал от Волконского.
- Было у нас еще недоумение - все ли, что в бумагах, относящихся к делу, произносить вслух, - поздно вечером рассказывал князь Архарову и супруге. - Сообщники злодея немало рассказали о его намерении постричь государыню в монастырь, о благоволении к Елизавете Воронцовой…
- Ныне Каменской, - поправила княгиня. - Неужто и на этой собирался жениться? Каков турок!
- … и, что хуже всего, о заздравных тостах Пугачева в честь «своего сына», цесаревича Павла Петровича, на пирах с соратниками в Бердской слободе и под городом Осой. Дворец он там себе устроил, а на стенку - портрет цесаревича, и принародно с ним беседовал. Об этом на основном допросе поведал он сам, да как еще на нас глядел - полагал сим купить послабление… Ну и как прикажете о таких материях толковать - при теперешнем-то положении дел?…
И, наконец, следовало как можно осторожнее разгрести дело ржевского купца Долгополова. Подробности Вяземский рассказал князю Волконскому, а тот - Архарову, со строжайшим уговором далее не распространять.
- Так я и знал… - ворчал, слушая, Архаров. - Должен был таковой а-ван-турь-ер явиться, должен был, без него картина всех безобразий была бы неполной.
Сей ржевский авантурьер Иван Долгополов раньше поставлял фураж в Ораниенбаум, но промотался. Скрываясь от кредиторов, он додумался ехать прямиком в лагерь Пугачева - уж там-то не достанут. Пугачеву такой визитер, громко признающий его императором, был весьма кстати. Самозванец принародно обещал не только вознаградить его в будущем, но и отдать долг за фураж, который будто бы остался еще с той поры, как Петр Федорович был на российском троне.
Увидев, что оплата откладывается до неведомых времен, Долгополов опомнился и стал искать, как бы извлечь выгоду из своего нынешнего положения. Его нечаянно навели на ум казаки, рассуждавшие о вожаке - сильно засомневались в царском происхождении «анпиратора». Долгополов стал подговаривать казаков написать прошение государыне с обещанием выдать Пугачева, а когда те не согласились, составил поддельное прошение, подписав его известными ему казацкими именами. В прошении яицкие казаки обещали выдать Пугачева, если подателю прошения, то есть Ивану Долгополову, будет вручено по 100 рублей на каждого из 300 казаков. С этим документом ржевский изобретатель явился к князю Орлову. Тут ему повезло - поверили.
Денег на руки Долгополову, впрочем, не дали, а снарядили целую комиссию, под начальством капитана Галахова, и тайно отправили ее на поиски самозванца. Долгополов ехал вместе с комиссией и морочил голову Галахову до последнего. Они странствовали по разоренным местностям, пока случайно не узнали про новое поражение самозванца. Наконец Долгополов потребовал денег и команду для поимки Пугачева, утверждая, что из-под Черного Яра самозванец может удрать весьма далеко и сделаться вовсе неуловимым. Очевидно, помутившись рассудком, Галахов выдал ему три тысячи рублей и даже дал солдат. Остальные деньги обещал, когда увилдит своими глазами пленного Пугачева. Долговолов, коему терять уже было нечего,завел команду в степь и скрылся. Впоследствии его поймали - и вот теперь легковерие Орлова, из коего проистекало и легковерие самой государыни, приходилось расхлебывать Сенату и Синоду…
Времени же имелось мало - государыня торопила поскорее избавиться от этой докуки. И, дабы не изобретали судебных проволочек, приказала в сомнительных случаях, много не рассуждая, поступать так, как поступаемо было десять лет назад в деле поручика Мировича, нелепого заговорщика, которому тоже не терпелось скинуть с престола ее величество.
Так вот и наступил новый, 1775 год.
- Ну, до чего додумался, Николай Петрович? Казнь-то на десятое января назначена, - сказал Волконский после того, как показал знаменательные строчки в письме государыни от 1 января.
«Пожалуй, помогайте всем внушить умеренность, - писала она, - как в числе, так и в казни преступников. Противное человеколюбию моему прискорбно будет. Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем.»
- Я, Михайла Никитич, посовещался со Шварцем.
- Разумно. И что Шварц?
- А Шварц, как оказалось, в сомнительных случаях имеет привычку совещаться с Кондратием Барыгиным…
- Кто таков, отчего не знаю? - удивился Волконский.
- А вашему сиятельству и не для чего его знать, он кнутобойца у Шварца, - прямо сказал Архаров, хотя мог бы назвать Барыгина подручным. - Кондратий же к нему искренне привязан. Коли помните, именно он первым опознал Брокдорфа и тут же доложил.
- И что Барыгин?
- Барыгин сказал попросту - не извольте беспокоиться, не впервой, с кем надобно переговорю. Этакие дела, сказал, у нас запросто делаются, а особливо, сказывают, при государыне Анне катам было житье, многие оказывали знатным особам на эшафотах неоценимые услуги…
- Ну, Архаров… нехорошо, коли что выйдет не так…
- Сам знаю. А только я из своих денег дал Шварцу двести рублей. И на что он их потратит - спрашивать не стану. Чего нужно достичь - я ему втолковал.
- Карл Иванович, я чай, зря не потратит. А тебе, да и всем нам, за это дело выйдут наградные - вот двести рублей и вернутся.
* * *
Архаров проклял ту минуту, когда решился ехать на Болотную площадь в санях. Так-то оно быстрее, санки по снегу летят весело, да только Волконский вон притащился в карете, с Воздвиженки полчаса добирался, а там у него печка чугунная дорожная.
Да и все время перед казнью его сиятельство также провел в карете. Архарову же пришлось карабкаться на обнесенный перилами деревянный помост высотой почти в две сажени. Площадку смастерили просторную - человек двадцать на ней бы разместилось без труда. Посреди торчало бревно с колесом вверху - господа Сенат и архиереи еще спорили, не подвергнуть ли злодея колесованию, а плотники уже сколачивали все необходимое. По обе стороны эшафота стояли виселицы, далее было пустое пространство, и затем уж - цепочка солдат, сдерживавших народ.
Диковинно нарядными гляделись эти сооружения - и на колесе, и на виселицах образовались снежные шапки, даже на перилах эшафота их не догадались сбить, и медленно, почти торжественно спускались с небес большие снежинки, ложась на мундиры и на треуголки, на тулупы, в которые до поры кутались палачи, на широкую плаху. Архаров подумал, что могло быть хуже - настоящий густой снегопад испортил бы сие неторопливое и всем отлично видное действо.
Пугачева привезли из «ямы», что у Воскресенских ворот, где он просидел добрых два месяца. Его возвели на эшафот вместе с товарищем его, Афанасием Перфильевым, коего также было намечено четвертовать. Оба были в длинных нагольных овечьих тулупах, оба как забрались наверх - так и застыли в понятном оцепенении, лишь крестились да беззвучно молились. Приговоренные к повешению остались внизу, и им заранее натянули на головы холщевые колпаки.
Архаров встал рядом с судебным секретарем, который должен был прочесть целиком длинное сенатское вопределение, перечислявшее все преступления самозванца. И он начал, кое-где спотыкаясь, а обер-полицмейстер молча глядел на собравшийся народ. Он не мог различить лиц, но знал, что тут сейчас едва ли не все архаровцы - переодетые и на всякий случай вооруженные. Хоть это грело душу - он воистину сделал все, что мог. Предстояло самое неприятное.
В кармане его теплого суконного мундира, подбитого мехом, лежала сложенная вдвое бумага, которую мало того, что просто читать - так еще и велено было читать вслух, пронзительным голосом.
Наконец дело дошло и до Архарова, его подтолкнули, он добыл из кармана бумагу. Держать ее в рукавицах было страх как неловко. Но он желал хоть так протестовать против отвратительной обязанности, придуманной для него Вяземским и прочими знатными особами.
Ознакомительная версия.
