Ознакомительная версия.
Эраст Петрович, уже при смоляной бороде, но еще в домашнем халате, гримировал Анисия сам. Сначала взял какой-то пузырек с темно-шоколадной жидкостью. Пояснил – настой бразильского ореха. Втер густое пахучее масло в кожу лица, в уши, в веки. Потом приклеил густую бороду, отодрал. Прицепил другую, вроде козлиной, но тоже забраковал.
– Нет, Тюльпанов, мусульманина из вас не п-получается, – констатировал шеф. – Поторопился я с Тарик-беем. Надо было вас индусом объявить. Каким-нибудь Чандрагуптой.
– А можно мне один мусташ, без бороды? – спросил Анисий, давно мечтавший об усах, которые у него росли как-то неубедительно, пучками.
– Не полагается. По восточному этикету это для секретаря слишком большое щегольство. – Фандорин повертел анисиеву голову влево, вправо и заявил. – Ничего не поделаешь, придется сделать вас евнухом.
Подбавил желтой мази, стал втирать в щеки и под подбородком – «чтоб кожу разрыхлить и в складочку собрать». Осмотрел результат и теперь остался доволен:
– Настоящий евнух. То, что нужно.
Но на этом испытания Тюльпанова не закончились.
– Раз вы у нас мусульманин – волосы долой, – приговорил надворный советник.
Анисий, сраженный превращением в евнуха, обритие головы снес безропотно. Брил Маса – ловко, острейшим японским кинжалом. Эраст Петрович намазал коричневой дрянью голый анисиев череп и сообщил:
– Сверкает, как п-пушечное ядро.
Поколдовал с кисточкой над бровями. Глаза одобрил: карие и слегка раскосые, в самый раз.
Заставил надеть широченные шелковые штаны, какую-то узорчатую кацавейку, потом халат, на лысую макушку и злосчастные уши нахлобучил тюрбан.
Медленно, на негнущихся ногах подошел Анисий к зеркалу, ожидая увидеть нечто чудовищное – и был приятно поражен: из бронзовой рамы на него смотрел живописный мавр – ни тебе прыщей, ни оттопыренных ушей. Жаль, нельзя всегда таким по Москве ходить.
– Готово, – сказал Фандорин. – Только намажьте мазью руки и шею. Да щиколотки не забудьте – вам ведь в шлепанцах ходить.
* * *
С раззолоченными сафьяновыми туфлями, которые Эраст Петрович неромантично обозвал шлепанцами, с непривычки было трудно. Из-за них-то Анисий на балу и стоял, будто истукан. Боялся, что если стронется, то какая-нибудь из них обязательно свалится, как это уже случилось на лестнице. Когда красавица-грузинка спросила по-французски, не станцует ли Тарик-бей с ней тур вальса, Анисий переполошился и вместо того, чтобы, согласно инструкции, молча отвесить восточный поклон, оплошал – тихонько пролепетал:
– Нон, мерси, жё не данс па[1]
Слава богу, другие девицы, кажется, его бормотания не разобрали, не то ситуация осложнилась бы. Ни одного человеческого языка Тарик-бею понимать не полагалось.
Анисий обеспокоенно обернулся к шефу. Тот уже несколько минут беседовал с опасным гостем, британским индологом сэром Марвеллом, скучнейшим джентльменом в очках с толстыми стеклами. Давеча, на верхней площадке лестницы, когда Ахмад-хан раскланивался с генерал-губернатором, тот взволнованно прошептал (Анисий слышал обрывки): «Принесла нелегкая… И как назло индолог… Не выставлять же – баронет… А ну как разоблачит?»
Однако судя по мирной беседе принца и баронета, разоблачение Фандорину не грозило. Хоть Анисий по-английски и не знал, но слышал часто повторяющееся «Gladstone» и «Her Britannic Majesty»[2]. Когда индолог, громко высморкавшись в клетчатый платок, отошел, царевич повелительно – коротким жестом смуглой, усыпанной перстнями руки – подозвал секретаря. Сказал сквозь зубы:
– Очнитесь, Тюльпанов. И поласковей с ней, не смотрите букой. Только не переборщите.
– С кем поласковей? – шепотом удивился Анисий.
– Да с грузинкой этой. Это же она, вы что, не видите? Ну та, попрыгунья.
Тюльпанов оглянулся и обмер. Точно! Как это он сразу не понял! Правда, из белокожей лотерейная барышня стала смуглянкой, волосы у нее теперь были не золотистые, а черные и сплетенные в две косы, брови прорисованы к вискам, вразлет, а на щеке откуда-то взялась очаровательная родинка. Но это была она, точно она! И искорка в глазах сверкнула точь-в-точь как тогда, из-под пенсне, перед отчаянным прыжком с подоконника.
Клюнуло! Кружит тетерев над фальшивой тетеркой!
Тихонько, Анисий, тихонько, не вспугни.
Он приложил руку ко лбу, потом к сердцу и со всей восточной церемонностью поклонился звездноглазой чаровнице.
Не шарлатан ли – вот что надо было проверить в первую очередь. Не хватало еще нарваться на коллегу, который тоже приехал на гастроли, жирных московских гусей пощипать. Индийский раджа, изумруд «Шах-Султан» – весь этот рахат-лукум несколько отдавал опереткой.
Проверил. Уж на кого на кого, а на проходимца его бенгальское высочество никак не походил. Во-первых, вблизи сразу было видно, что настоящих царских кровей: по осанке, по манерам, по ленивой благосклонности во взоре. Во-вторых, Ахмад-хан завел с «сэром Марвеллом», знаменитым индоведом, так кстати оказавшимся в Москве, столь высокоумную беседу о внутренней политике и религиозных верованиях Индийской империи, что Момус испугался, как бы себя не выдать. В ответ на вежливый вопрос принца – что думает уважаемый профессор об обычае suttee и его соответствии истинному духу индуизма, – пришлось перевести разговор на здоровье королевы Виктории, изобразить внезапный приступ чихания и насморка, а затем и вовсе ретироваться.
Ну а главное, изумруд сиял так убедительно и аппетитно, что от сомнений не осталось и следа. Снять бы этот славный зеленый булыжничек с чалмы благородного Ахмад-хана, распилить на восемь увесистых камешков, да загнать каждый тысяч этак по двадцать пять. Вот это было бы дело!
Мими тем временем обработала секретаря. Говорит, что Тарик-бей хоть и евнух, но в декольте глазенками постреливал исправно и вообще к женскому полу явно неравнодушен. Мимочке в таких делах можно верить, ее не обманешь. Кто их знает, как оно там у евнухов. Может, природные желания никуда и не деваются, даже когда утрачены возможности?
План предстоящей кампании, которую Момус про себя уже окрестил «Битвой за Изумруд», сложился сам собой.
Чалма все время у раджи на голове. Однако на ночь он ее, надо полагать, снимает?
Где раджа спит? В особняке на Воробьевых горах. Стало быть, туда Момусу и нужно.
Генерал-губернаторова вилла предназначена для почетных гостей. Оттуда, с гор, чудесный вид на Москву, и зеваки меньше досаждают. То, что дом на отшибе, это хорошо. Но виллу охраняет жандармский пост, а это плохо. Лазать по ночам через заборы и потом улепетывать под заливистый полицейский свист – дурной тон, не по момусовой части.
Эх, вот если бы секретарь был не евнух, все получилось бы куда как просто. Влюбленная грузинская княжна, отчаянная головушка, нанесла бы Тарик-бею ночью потайной визит, а оказавшись в доме, уж нашла бы способ забрести в спальню к радже, проведать, не соскучился ли изумруд торчать на чалме. Дальнейшее – вопрос исключительно инженерный, а этакой инженерией Мими отлично владеет.
Но от такого поворота мыслей, хоть бы даже и совершенно умозрительного, у Момуса скрежетнула по сердцу когтистой лапой черная кошка. Он на миг представил Мимочку в объятьях пышноусого плечистого молодца, не евнуха, а совсем наоборот, и эта картина Момусу не понравилась. Ерунда, конечно, слюнтяйство, а вот поди ж ты – он вдруг понял, что не пошел бы этим, самым простым и естественным путем, даже если бы у секретаря возможности совпадали с желаниями.
Стоп! Момус вскочил с письменного стола, на котором до сей минуты сидел, болтая ногами (так оно ловчее думалось), и подошел к окну. Стоп-стоп-стоп…
По Тверской сплошным потоком катили экипажи – и сани, и кареты на шипованых зимних колесах. Скоро весна, слякоть, Великий пост, но сегодня яркое солнце светило, еще не грея, и вид у главной московской улицы был жизнерадостный и нарядный. Четвертый день, как Момус и Мими съехали из «Метрополя» и поселились в «Дрездене». Номер был поменьше, но зато с электрическим освещением и телефоном. В «Метрополе» задерживаться далее было никак нельзя. Туда захаживал Слюньков, а это опасно. Больно уж несолидный человечишка. На ответственной, можно сказать, секретной должности, а в картишки балуется, да еще меры не знает. А ну как возьмет его хитроумный господин Фандорин или кто другой из начальства за фалды, да как следует тряхнет? Нет уж, береженого Бог бережет.
Что ж, «Дрезден» гостиница славная и аккурат напротив губернаторского дворца, который после истории с англичанином был Момусу как родной. Посмотришь – душу греет.
Вчера видел на улице Слюнькова. Нарочно подошел поближе, даже плечом задел – нет, не признал письмоводитель в длинноволосом франте с нафабренными усищами марсельского коммерсанта Антуана Бонифатьевича Дарю. Пробормотал Слюньков «пардон» и засеменил себе дальше, согнувшись под порошей.
Ознакомительная версия.
