— Лаура, я сразу скажу, что мало что смыслю в живописи, — начал излагать свою легенду Барбер. — не буду вводить вас в заблуждение, но это моё первое подобное задание. В «Юнге Вельт» работают такие мэтры и зубры, что съедят меня с потрохами за одно неверное слово в очерке или надуманную подробность. Для меня это задание как проверка на профпригодность.
Лаура покивала головой.
— Вы уже имеете план статьи? — спросила она.
— Да, более или менее понятный план. — Хью заливался соловьём. — Я пять раз посетил выставку и поговорил уже с директрисой Гольберг, встретился с Себастьяном Кохом. Собрал кое-какой материал о художниках из открытых источников. Большего мне пока не удалось. Мне бы очень хотелось вставить в статью большой текст о Борисе Казарине, как наиболее ярком портретисте.
— Вам понравился портрет «Ангел»? — спросила напрямую Лаура, и Хью с улыбкой закивал. — Не буду скрывать, я сама люблю эту работу, я считаю её большой удачей Бориса. — Девушка скрестила ножки и приобняла колено руками. Поза также оставалась закрытой, но уже менее враждебной. — Этот портрет писался три года, он подвергался постоянным изменениям. Казалось, работе не будет конца.
Хью стал делать пометки в блокноте, чтобы не выглядеть обманщиком.
— В один прекрасный день я просто запретила Борису работать над ним, — продолжила девушка, — и поэтому некоторым критикам кажется, что «Ангел» — неоконченная работа. Но это не так. Хочу добавить, что некоторые идеи, например, оттенки фона и наклон головы предложила я. Я хотела, чтобы зритель почувствовал, что ангелу неуютно в этом мире, что он здесь гость. Поэтому и поза на картине такова, словно ангел сейчас встанет и уйдёт… Растворится в воздухе
Лаура мечтательно развела руками. И её поза стала открытой и непринуждённой.
— А вы не испытываете смущения, когда говорите о себе как об ангеле? — спросил Хью, чувствуя, что в разговор стоит добавить перцу.
— Нет-нет, — засмеялась Лаура, и посмотрела Барберу прямо в глаза, — я никогда не отождествляла себя с портретом. Ну, какой я ангел?
«Это уж точно», — сказал Барбер.
— Расскажите о замысле картины, я ведь понимаю, что это не просто портрет, — попросил Хью, чтобы потянуть время и поближе познакомиться с Лаурой.
— Да, это непростой портрет. У Бориса много моих портретных работ, он, видимо, считает меня идеальной моделью, — без тени смущения спокойно сказала Лаура.
Хью отметил про себя, что девушка склонна говорить без жеманства, без стеснения, что очень подкупало его. Хью практически забыл о характеристиках профессора Бреццеля и «дуры» Зельден.
— Наверное, идеальная модель должна быть терпеливой и спокойной. А я именно такая. Мы долго думали, каким должен быть "Ангел". Ведь пора христианских чудес позади, и ангелу нечего делать в нашем бренном и суетном мире. Он лишний здесь, и задача художника это передать. Разумеется, ангел должен быть физическим совершенством, чтобы подчеркнуть контраст между окружающим миром и небесным созданием. Поэтому Борис наделил портрет качествами, неприсущими мне. Слишком утонченные черты, слишком ясный взор, слишком хрупкая фигура, эфемерность образа.
Хью заворожено смотрел на Лауру, и его карандаш застыл над блокнотом. Лаура остановилась и посмотрела на детектива. Спохватившись, Барбер, сделал несколько пометок в блокноте.
— Что же до самого Бориса, то он не любит общаться с прессой. Но если я прочту черновик вашего очерка, и мне он понравится, то я смогу договориться о встрече с Борисом у него дома.
— Да-да, Лаура, это было бы замечательно. Через пару дней я мог бы представить вам этот очерк, — заторопился Барбер. — видимо, Борис вам очень доверяет.
— Да, мы с ним просто как одна семья, — сказала Лаура с улыбкой, и по спине Хью Барбера пробежал лёгкий холодок. — к тому же Борис сейчас очень болен. Он передвигается в инвалидной коляске, и потому лишнее беспокойство совершенно ни к чему.
— Спасибо, Лаура, я буду спешить с очерком, — сказал Барбер.
— Только, пожалуйста, оставьте свои шпионские штучки, вы и так сильно напугали Виктора, — сказала Лаура с укоризной.
— О, разумеется. — засмеялся Барбер. И, видя, что Лаура уже собирается уходить, он испытал щемящее чувство расставания, которое ему раньше не было знакомо. Лихорадочно соображая, как бы продлить общение, Барбер выпалил:
— Не могли бы вы составить мне компанию и выпить чашечку кофе поблизости? — спросил Барбер, не надеясь на удачу, но, видимо, имел такой несчастный вид, что Лаура кивнула головой и ответила:
— Только давайте возьмём с собой Бриджит, я думаю, она сегодня ничего не ела.
Хью было всё равно, хоть десять Бриджит, лишь бы пойти в кафе с Лаурой. А злобный «я» внутри Барбера шепнул: «Может, тебе удастся откатать её пальчики с чашки кофе».
Хью Барбер предложил фрёкен Голл составить им компанию и посетить ближайшую кофейню. Художница и не думала отказываться. Она метнулась в сторону Себастьяна Коха и попросила его присмотреть за мольбертом, затем подхватила папку с рисунками и ринулась за удаляющимися фигурами Лауры и Хью.
— Странно вот так гулять по незнакомому городу да ещё с прекрасной спутницей, — сказал Хью, памятуя уроки матери. Мать Хью говаривала, что нет женщин, которые могли бы устоять перед прямой и даже грубой лестью.
— Так уж и прекрасной? — переспросила с лукавой улыбкой Лаура.
— Да, уж поверьте мне, Лаура. Я в Мюнхене уже немногим более недели, но убедился, что красивых девушек тут не так много, как в Берлине.
— Может, это оттого, что я не мюнхенка, — просто сказала Лаура, и Хью обмер. Он ходил по краешку бритвы. Но поскольку Лаура замолчала, он рискнул продолжить.
— Да и я не берлинец. — улыбнулся Барбер.
— Откуда же вы? — спросила Лаура, явно чтобы поддержать разговор.
— О, я издалека. Родился я в Брюсселе, жил в Антверпене, потом перебрался в Берлин.
— Я тоже много путешествовала, — уклончиво ответила Лаура. — Можно посчитать, в скольких городах хотела осесть моя семья. Пожалуй, Антверпен был тоже в их списке.
— У нас много общего, — сказал дежурную фразу Хью, открывая дверь кафе «Веселая Устрица».
— И что же, по — вашему? — спросила Лаура.
— Мы оба — в Мюнхене, бывали в Антверпене, любим живопись и кофе.
— О, тут вы ошибаетесь, — с деланной серьёзностью сообщила Лаура. — в этом кафе делают потрясающе вкусный глинтвейн. Я закажу именно его.
Фрёкен Голл, запыхавшись, догнала Хью и Лауру. Она начала трещать о том, что ей бы тоже хотелось глинтвейна. И вообще побывав в Мюнхене, стоит попробовать вариант именно этого напитка, хотя он не исконно немецкий и так далее и тому подобное. Хью терпеливо слушал словесный поток и листал пухлую папку, искоса поглядывая то на Бриджит, то на Лауру. На взгляд Хью, это были не наброски, а мазня. Невыразительные, неконтрастные, однообразные. Все листы изобиловали пятнами пальцев, испачканных тушью, краской и ещё бог знает чем. Лаура ничего не комментировала и рассматривала рисунки, слегка наклонившись к Хью.
Когда официант принёс заказ — три глинтвейна, запечённый сыр и порцию сосисок для фрёкен Голл, беседа оживилась. Хью нашёл наброски портрета пожилого мужчины с кустистыми бровями и мясистым носом. Насупленный взгляд, руки, сжавшие ручки инвалидного кресла.
— Это Борис Казарин? — спросил Хью у фрёкен Голл.
— Да, — отвечала она с набитым ртом.
— Похож? — спросил Хью у Лауры, а та прыснула и отрицательно покачала головой.
— Чем же не похож? — удивлённо спросила фрёкен Голл.
— У него совсем другой характер, он добрый и светлый человек, у него лучистые глаза, — спокойно ответила Лаура.
— Ну да, ну да! — с недоверием воскликнула фрёкен Голл, — он типичный злодей из сказки. Лицо вечно всем недовольное, просто гном какой-то.
— Бриджит, ты просто запечатлела не самый лучший период в его жизни. — и, уже обращаясь к Хью, Лаура продолжила. — Борис два года назад перенес обширный инсульт, я думала, что потеряю его. …. Не верила, что врачам удастся что-то сделать. Но, слава богу, он потихоньку восстанавливается. По крайней мере, он может работать и как-то передвигаться, пусть и на коляске.
