— И что было потом?
— Потом? Потом Штепанек поругался с Кольбахом. Ну, знаете, при всем моем неуважении к этому прохвосту, я Кольбаха имею в виду, тут он был кругом прав: аппарат в последние две недели никакого успеха у публики не имел, дохода никакого… Штепанек с ним серьезно повздорил, и Кольбах велел ему выметаться на все четыре стороны…
Бестужев отвлекся на секунду. Разумеется, он не поворачивался в ту сторону открыто, но краешком глаза прекрасно мог рассмотреть, что за соседним столиком расположился не кто иной, как искусный метатель ножей месье Жак. На Бестужева с Морицем он не обращал ни малейшего внимания, поглощал сосиски с величайшей сосредоточенностью, неторопливо и увлеченно, словно сложнейшую работу выполнял: аккуратно насаживал на вилку, отточенными движениями обмакивал в горчицу, откусывал… Совпадение или нет? Равнодушен или демонстративно равнодушен?
— И дальше?
— За Штепанеком приехал на извозчике Вадецкий. Я помогал носить вещи… И прекрасно слышал, как Вадецкий распорядился…
Он замолчал с крайне решительным видом. Не колеблясь, Бестужев достал золотой и протянул его собеседнику. Полюбовавшись монетой, выразительно играя мимикой, клоун бережно завернул ее в уголок носового платка (вряд ли у него имелась такая роскошь, как бумажник) и аккуратно уложил получившийся сверток в карман потрепанного пиджачка.
С видом человека, прекрасно понимающего, что следует исполнять свою часть договора, он сказал:
— Вадецкий распорядился ехать на Загельштрассе, шестнадцать. Уж наверняка адрес был выбран не без причины, а? Либо он сам там живет, либо намерен был поместить там Штепанека. Верно?
— Пожалуй, — задумчиво кивнул Бестужев. — Что вы еще знаете?
— Больше, пожалуй, и ничего, — развел руками Мориц. — Я вам рассказал все, что знал, абсолютно все. Вы полагаете, этого мало?
С некоторым страхом на лице он прижал карман пиджака ладонью так, словно опасался, что Бестужев бросится монету отнимать. У Бестужева ничего подобного и в мыслях не было. Сразу чувствовалось, что клоун рассказал все. И данные им сведения, надо признать, стоили этих денег: имя журналиста, название его газеты, адрес… Четкий, великолепный след…
В этот миг он и перехватил краем глаза украдкой брошенный на него взгляд француза: жесткий, внимательный, цепкий. Нет, не случайно этот субъект оказался с ними по соседству, ох, неспроста… Ну а что тут можно поделать? Не запретишь же человеку усаживаться поблизости от тебя в ресторации и слушать твои разговоры…
Бестужев допил пиво и решительно поднялся. Положил на клетчатую скатерть несколько серебряных монет.
— Вам вполне хватит расплатиться. Благодарю, вы мне очень помогли. Если бы вспомнили что-то еще…
— Слово чести! — Мориц прижал ладони к груди. — Я вам рассказал все, что знал! Больше совершенно нечего вспомнить!
— Ну что же, всего наилучшего…
Бестужев подхватил свою трость, прислоненную к спинке шаткого стула, кивнул клоуну и решительно направился прочь. Обращенная к нему спина усатого француза выражала полнейшее равнодушие — но в это уже как-то плохо верилось.
Потому что Бестужев чувствовал спиной тот самый цепкий взгляд, каким месье Жак, должно быть, обычно смотрел на доску перед молниеносным броском сверкающего ножа…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
Никак нельзя сказать, что Загельштрассе располагалась в вовсе уж бедняцком районе (какие имелись и в блестящей Вене, разумеется). Однако это все же была окраина, где обитало народонаселение с доходами определенно пониже среднего, пусть и не катившееся в пошлую бедность, но пребывавшее где-то поблизости от опасной черты.
По обеим сторонам улицы — не особенно широкой, мощенной булыжником, без единого деревца — тянулись обшарпанные дома того пошиба, что в Лёвенбурге именовались «чиншовы каменицы», а в России — доходные (доход, как легко догадаться, касался исключительно домовладельца). Подъезжая к дому за номером шестнадцать, Бестужев еще издали заметил меж вторым и третьим этажами вывеску «Пансионат "Идиллия"». Вывеска, с первого взгляда видно, нуждалась в подновлении не первый год.
— Ждите, старина, — бросил он, выпрыгивая из фиакра.
— Как вам будет угодно, майн герр, — привычно ответил Густав и приготовился к ожиданию в своей излюбленной позе.
Бестужев открыл тугую дверь, темную и высокую — при этом внутри явственно звякнул колокольчик — и вошел в небольшой вестибюль. Слева располагалось некое подобие гостиничной стойки и за ней тут же возникла, показавшись из задней двери, высокая пожилая женщина в скромном коричневом платье и белом кружевном фартуке. Уставилась на Бестужева выжидательно:
— Майн герр?
Стараясь выглядеть как можно более обаятельным и непринужденным, Бестужев раскланялся:
— Добрый день, фрау…
— Бирке, — все еще настороженно ответила пожилая дама. — Я тут владелица, если вам угодно знать…
— Очень приятно, — еще раз поклонился Бестужев. — Мое имя Готлиб Краузе, я коммерсант из Риги… Разыскиваю господина Лео Штепанека, инженера. Мне сообщили, что он переехал по этому адресу, Загельштрассе, шестнадцать, но не дали номера квартиры…
— Штепанек, Штепанек… Инженер? — она добросовестно пыталась припомнить. — Господа инженеры, увы, считают мой пансионат достаточно для них скромным… — Она придвинула большую книгу в рыжем переплете и задумчиво ее открыла.
— Его должен был к вам привезти господин Карл Вадецкий, журналист…
— Ах, господин Карл! — хозяйка заметно переменилась. — Вот с этого и начинали бы, майн герр… Господин Вадецкий был одним из лучших моих постояльцев… до тех пор, пока дела у него не пошли гораздо лучше… но он и теперь не забывает бедную вдову, частенько присылает клиентов… — она перевернула несколько страниц. — Конечно же, мне пришлось зарегистрировать в гроссбухе и друга господина Вадецкого, полицейские правила на сей счет не делают исключений… Да, да. Лео Штепанек, вот только он записался не инженером, а изобретателем…
— Ну, это несущественно, — сказал Бестужев. — Именно он мне и нужен.
— Апартаменты номер одиннадцать, на второй этаж и направо… — Она вдруг глянула крайне подозрительно. — Коммерсант, вы говорите? Вы, случаем, не собираетесь ли взыскивать какие-то долги с господ Кубичека и Шикльгрубера?
— Я их даже не знаю, фрау, — сказал Бестужев чистую правду.
Хотя… Шикльгрубер, Шикльгрубер… Отчего-то эта фамилия, определенно слышанная ранее, ассоциировалась у него именно с прекрасной Веной… но не с данной миссией, так что не следовало ломать сейчас над этим голову.
— Господа Кубичек и Шикльгрубер как раз и обитают в тех апартаментах, куда я по просьбе господина Вадецкого поселила вашего изобретателя. Речь, правда, не идет о взыскании каких-то долгов? Господа Кубичек с Шикльгрубером, должна вас предупредить, мне давно задолжали, так что у меня есть преимущество…
Бестужев галантнейшим образом раскланялся:
— Могу вас заверить, что ни о каком взимании долгов речь не идет. У меня дело совершенно другого свойства…
— О! — воскликнула хозяйка, добавила что-то на местном диалекте и, честное слово, просияла. — В таком случае вы, быть может, намерены купить картины? Даже мне, от искусства далекой, ясно, что у господина Адольфа прекрасные картины, способные послужить неплохим помещением капитала…
Игра лежала на поверхности: ну, разумеется, любой неожиданный доход для ее постояльцев означал для нее самой возврат долгов…
— Не исключено, фрау Бирке, — сказал Бестужев веско. — Вовсе даже не исключено…
И двинулся к лестнице. Поднявшись на второй этаж, он оказался в длинном узком коридоре, по обе стороны которого тянулись двери. Крепенько припахивало вареной капустой, ваксой и пылью, стояла тишина, только в дальнем конце коридора из дверей доносились тоскливые скрипичные рулады. Бестужев поморщился: он никак не мог себя отнести к знатокам серьезной музыки, но даже на его непросвещенный взгляд неизвестный скрипач мастерством не блистал.
