Последние слова многозначительно повисли в воздухе. Потом Лебрехт наконец добавил:
– Поэтому Богом прошу, расскажите еще раз подробно, что вчера произошло. И будем молиться, чтобы всему этому нашлось естественное объяснение.
Бартоломей прокашлялся и начал рассказывать. При этом он время от времени вовлекал в рассказ Якоба, и тот односложно отвечал.
– Значит, драка, – заключил наконец Лебрехт. – Девушка защищается, ее сбивают с ног и, непонятно зачем, перерезают горло. Так, с этим все ясно. Но для чего этот надрез на грудине?
– Можно мне еще раз взглянуть на тело и ногу? – попросил Якоб.
Лебрехт взглянул на него с недоверием:
– Зачем?
– Мой брат сведущ в медицине, – попытался объяснить Бартоломей. – Так уж повелось, это у нас семейное. Я единственный в этом плане не пошел по стопам остальных.
Якоб незаметно кивнул. Как и многие другие палачи, он хорошо разбирался не только в пытках и казнях, но и в лечебном деле. Способности Куизлей были известны далеко за пределами Шонгау. Только Бартоломей не проявлял к этому особого интереса. Он был хорошим ветеринаром и отлично ладил с лошадьми и собаками, но люди, как полагал Якоб, по-прежнему были ему милее только мертвыми.
Капитан отступил в сторону и равнодушным жестом предложил Куизлю осмотреть труп поближе.
– Прошу. Хотя не думаю, что вам удастся обнаружить больше моего, но можете и попробовать.
Сперва Якоб занялся оторванной ногой. Ее состояние уже не позволило ничего сказать, кроме того, что конечность принадлежала пожилой женщине и пробыла в воде несколько дней. Также трудно было понять, отрезали ее или же просто оторвали. Куизль уже начал отворачиваться, но тут обратил внимание на пальцы. От увиденного палач оторопел. Он поднялся и оглядел присутствующих.
– У этой женщины сорваны с ноги два ногтя, – произнес Якоб задумчиво.
– Что? – Мартин Лебрехт нахмурился: – Хотите сказать, что ее пытали?
– С уверенностью сказать не могу. Но иначе какой смысл вырывать кому-то ногти? Чтобы подстригать больше не пришлось?
– А может, это крысы обгрызли труп? – предположил Иероним, оставив без внимания насмешливое замечание палача.
Якоб помотал головой:
– Поверьте, если кому-то вырвали ногти, мы с братом знаем, как это выглядит. Мы и сами не раз такое проделывали. Верно, Бартоломей?
Тот молча кивнул, и Якобу показалось, что капитан с секретарем чуть отступили.
Через некоторое время палач склонился над женским трупом и с шумом потянул носом, при этом ноздри у него вздувались, как паруса. Он снова почувствовал тот странный, гнилостный запах, который заметил еще накануне. Теперь запах был куда слабее, стал едва уловимым.
– Господи, что он такое делает? – в ужасе прошептал капитан.
– Он… ну, у него отличный нюх, – попытался объяснить Бартоломей. – Порой он чует такое, что от остальных сокрыто. Прямо как собака.
Остальные замолчали, и Якоб внимательнее осмотрел рану на шее. Края были обтрепаны, словно убийца использовал не заточенный нож, а скорее пилу или зазубренную саблю.
Или когти?
Куизль отогнал эту мысль и перешел к надрезу на груди. Он раздвинул края раны и увидел, что грудина в одном месте была почти рассечена. Однако убийца, вероятно, не закончил дела, потому что ему помешали. Рана располагалась в верхней части грудины, точно над сердцем.
Якоб остолбенел.
Возможно ли такое?
– Что вас смутило? – спросил Иероним, с интересом наблюдавший за его действиями. – Может, что-нибудь обнаружили?
Куизль неуверенно покачал головой:
– Это только предположение. Довольно смутное, чтобы…
– Давай уже выкладывай, – перебил его брат. – Вечно эти недомолвки! Меня это и раньше порядком раздражало. Хотя в итоге ты обычно оказывался прав, – добавил он с тихим недовольством.
– Говорите же! – потребовал, в свою очередь, Лебрехт.
– Убийца рассек кожу и, вероятно, собирался вскрыть грудную клетку. Пилой или чем-то подобным, – сказал наконец Якоб, повернувшись к остальным, и показал на ровный разрез. – Несомненно, здесь потрудился человек знающий. Но мы с братом, видимо, помешали ему. Вопрос лишь в том, для чего убийце делать это.
– И что вы думаете? – спросил Иероним.
– Глубокий разрез прямо над сердцем, – ответил Куизль. – Я сам делал такие надрезы, чтобы изучить внутренние органы. Мне кажется… – Он помедлил. – Кажется, убийца хотел вырезать девушке сердце.
Некоторое время все хранили молчание и слышался только плеск Регница. Наконец капитан Лебрехт прокашлялся:
– Каким бы неслыханным вздором это ни было… а может, и не вздором, – все мы должны уяснить одно. Это предположение ни в коем случае – я повторяю, ни в коем случае – не должно просочиться за эти стены. Если об этом узнает епископ, то городу грозит незавидная участь. Участь, о которой старшие из нас еще хорошо помнят. – Он хмуро взглянул на младшего Куизля: – В этом случае, мастер Бартоломей, обещаю, что без работы вы сидеть не будете… – Голос у него сорвался, и он продолжил тихо: – Господь всемогущий, этому ужасу конца не будет!
* * *
– Если б я знала, что у нашей новой тети такие странные пожелания, то хорошенько поразмыслила бы насчет прогулки по базару.
Барбара со стоном проталкивалась среди многочисленных прилавков Рыбного переулка, на которых дергались форели, гольцы и склизкие окуни. С одного лотка на девушек с немым упреком таращился огромный сом, рядом в деревянной кадке плавали ракушки и улитки. Давно перевалило за полдень, однако рыночной суете, казалось, не будет конца.
– Мы пообещали Катарине, – строго ответила Магдалена. – Так что не жалуйся. Тем более что осталось нам всего-то купить раков на ужин – и всё, мы свободны.
– Да, после того как мы купили тимьяна, моркови, капусты, лука, яиц, вяленой трески, бутыль муската и сала на полсвиньи… Да, и вонючего табака для отца, чуть не забыла! – Барбара со вздохом села на край колодца и промокнула лицо. – Какой это по счету рынок? Я давно считать перестала.
– Ты сама хотела пройтись по рынку, – Магдалена усмехнулась. – Тетя любит готовить. Неплохо бы взять у нее несколько рецептов.
– Ха, я не для того приехала в Бамберг, чтобы все эти дни торчать у очага и меняться рецептами! Да и не хочется, чтоб меня разнесло, как Катарину, и… Эй, постой!
Пожав плечами, Магдалена двинулась дальше. Многочисленные прилавки тянулись от Рыбного переулка до самого порта. За покупками сестры и вправду обошли полгорода. После овощного рынка перед большой церковью Святого Мартина они побывали сначала на фруктовом рынке, затем на молочном и под конец оказались на Мясной улице. Не в пример своему ночному облику, когда они приехали, в этот раз город показался Магдалене куда дружелюбнее. Улицы были шире и чище, чем в Шонгау, а некоторые даже вымощены камнем. Ярко выкрашенные дома, пахнущие солодом пивоварни и бесчисленное множество церквушек и часовен свидетельствовали о богатом прошлом епископского города, когда-то одного из богатейших в Германии. Однако нетрудно было заметить, что лучшие дни Бамберга остались в прошлом. Девушкам и сегодня то и дело попадались заброшенные дома и развалины, словно гнойные раны среди остальных строений. Уже не раз Магдалена задавалась вопросом, почему же люди так просто покинули свои роскошные жилища.
До сих пор они гуляли только по новой части города – обширной территории, точно остров, охваченной рукавами Регница. На другой стороне канала начинался старый город, где жили каноники и епископ. Квартал, высшей точкой которого служил собор, располагался на нескольких холмах. Обе части города соединялись в порту, расположенном неподалеку от ратуши. Мимо домов неспешно проплывали громадные плоты, баржи и небольшие лодки. У причала стояли на якоре и разгружались суда, идущие в Швайнфурт или Форххайм. Деревянный кран как раз опускал на плот несколько ящиков. Воздух пах водорослями, рыбой и стоялой речной водой. Вокруг кричали, смеялись и бранились, торговки протягивали прохожим свой скользкий товар.
