Ознакомительная версия.
Мы опять вошли в цирк. Де Бах был уже малость полюбезнее. Он предложил нам смастерить устройство и принести его, чтобы опробовать на манеже.
— Мастерить его здесь надобно, — отвечал за меня Тимоша. — Не хотим, чтобы хозяин видел, как мы его инструментом да из его дерева невесть что выделываем.
— Ну так приходите и делайте свою подножку, — сказал де Бах, который, сдается, очень торопился. — Йозеф! Скажи Карлу, чтобы позволил им работать на дворе, и догоняй нас!
Директор со свитой пошел к выходу. Нас же Йозеф повел в те цирковые помещения, куда посторонним хода нет, чтобы уж там свести с незримым Карлом.
Грешен, каюсь — не нравятся мне итальянцы. Они мнят себя наследниками того Древнего Рима, о котором все мы знаем из книжек, но на деле — совсем другой народ. А фигляр, который за нами бегал, впридачу еще был некрасив — всклокоченные на модный лад вороные космы, губаст и носат, могу держать пари — под модным своим сюртуком и жилетом он волосат, как обезьяна.
Йозеф довел нас до того места, где конюшня соединялась с многоугольным зданием манежа. Там была довольно большая площадка, с которой можно было попасть в манеж не просто через вход в виде арки, а через целые ворота. Во время представления их закрывал занавес, который раздергивали и задергивали, сейчас он был убран. (Впоследствии я узнал, что это место именуется форгангом.)
К стене у форганга был приколот бумажный лист. Велев нам подождать, Йозеф пошел на поиски Карла. Я из любопытства посмотрел, что там такое написано. Оказалось — не написано, а нарисовано. Лист был поделен на множество пронумерованных квадратов, а в них были рисунки, выполненные так неискусно, словно малое дитя упражнялось в изображении корявых человечков. Я с трудом угадал в двух квадратах две фигурки с руками и ногами, стоящие на спинах то ли собак, то ли еще не открытых африканских животных. Одна фигурка от другой отличалась треугольником, заменявшим нижнюю часть туловища, — так я и догадался, что это наездница-прыгунья, а фигурка без треугольника — солдат, меняющий одежду с непостижимой скоростью.
Видимо, господа штукари вовсе не знали грамоте, раз порядок выходов был расписан столь оригинально.
У противоположной стены я обнаружил целый арсенал, но арсенал весьма странный. Там были длинные стояки для ружей, пик и знамен, на вколоченных в стену крючьях висели цветочные гирлянды и всякое пестрое тряпье, а также мундиры, плащи и треуголки. Видимо, наездники и прыгуны без всякого стеснения прямо тут и переодевались, рискуя, что публика, сидящая в ложах напротив форганга, случайно увидит их в исподнем или даже без оного.
Неподалеку от форганга был устроен выход в сад — достаточно большой, чтобы проводить лошадей. Сейчас двери были нараспашку. Оттуда и явился Карл — пожилой конюх, основательно припадавший на правую ногу. Он был на конюшне главным, но в подчинении Йозефа, и носил такой же фантастический мундир. Тут лишь я понял, что они, скорее всего, бывшие штукари, лет двадцать назад блиставшие в этих мундирах примерно так, как сейчас блистают молодые наездники. На старости лет они не захотели покидать привычной обстановки, поменяли ремесло, но в цирке остались.
Йозеф объяснил Карлу поручение де Баха, и тот велел нам с Гаврюшей, придя в это же время в подходящий для нас и свободный от представления день, спросить его, Карла Шварца, — а он уж укажет, где нам располагаться. И даже отведет на конюшне уголок для хранения нашего имущества.
Тут, кстати, выяснилось, отчего вокруг конюшни распространяется такое сомнительное благоухание. Оказалось, что господа артисты устроили себе в конских стойлах нечто вроде отхожего места. Я сперва возмутился, но потом одобрил это изобретение: не в парк же им под куст бегать! А подстилку из стойл погрузят на телеги, увезут, и опять в парке будет аромат жасминов.
Теперь следовало уходить — а уходить мне не хотелось. Я сказал по-русски Гаврюше, что если уж вечером не назначено представления, а конюхи и наездники будут школить лошадей, то наверняка появится и Ваня.
— То бишь, вашей милости угодно тут остаться до вечера? — уточнил Гаврюша.
— Да он уж почитай что наступил.
— Попытаемся, с Божьей помощью…
По дороге к цирку я объяснял Гаврюше устройство здания и лож в два яруса. Люблю, когда в людях есть любознательность. Он мои уроки усвоил даже лучше, чем я мог ожидать.
Мы шли по дугообразному коридору к выходу, когда он остановился у расписной холщевой стенки, нашел место, где части холста сходились, быстро достал ножик и выдернул несколько мелких гвоздиков, которыми эта декорация была приколочена.
Оттянув ткань в сторону, он с усмешкой указал мне на пустое пространство. Я и сам мог бы догадаться, что раз ложи второго яруса несколько сдвинуты дальше от манежа относительно лож первого яруса, то они держатся на столбах, а между теми столбами довольно места, чтобы спрятаться.
Что на меня нашло? Откуда вдруг взялась страсть к проказам? Мы ведь задумали все совершенно иначе — прийти с инструментом и с досками, взять с собой угощение, расположиться на конюшне у выхода в сад, кого — прикормить, кого — подпоить и узнать сперва правду о Ванином побеге. Это было более чем разумно — и потом, встретившись с Ваней, я нашел бы разумные слова, чтобы увести его из цирка и доставить домой.
Но передо мной была черная щель, ведущая в загадочное пространство!
Немедленно умом моим завладела мысль: как оно там все устроено? И проснулся неувядающий азарт испытателя всевозможных механик, который не может спокойно видеть новое для себя сооружение — непременно полезет исследовать, иначе ему и жизнь не мила!
Мы поочередно скрылись за холстиной и оказались во мраке. Мрак, впрочем, был не совсем кромешный — сквозь расписную холстину просачивалось немного света.
Обстановка напоминала мне внутренность судна — с рангоутами и бимсами, в которые упирается шпор мачты (тут были толстые бревна, подпиравшие верхний ярус лож, с распорками), с перегородками в трюме и тем особым запахом смолистой древесины, который ухитряешься полюбить сразу — а он потом, на берегу, напоминает тебе о беспокойной твоей молодости…
Пространство, куда мы попали, было вдоль и поперек перегорожено досками, чтобы создать необходимую жесткость конструкций. В высоту же оно оказалось менее двух аршин. Мы, согнувшись в три погибели, барахтались, пока не нашарили слабо закрепленную доску, служившую половицей в ложе второго яруса, и не приподняли ее. Сделалось чуть светлее.
— А можно и вылезть туда, — сказал Гаврюша. — Сядем на полу с удобствами и увидим, что делается в манеже.
— Мы-то увидим, но и нас увидят, — возразил я.
— Кому придет в голову таращиться на ряды пустых лож? — Гаврюша хотел было развить эту мысль, но осекся и прошептал: — Чш-ш-ш…
Кто-то перемещался над нашими головами. Шаги были неравномерные — мы поняли, что незримый путешественник перелезает из ложи в ложу. А тут еще раздались крики с манежа — кто-то вопил: «Еще две! Еще одна! Вот здесь!»
Несколько погодя раздался стук.
Вскоре мы по ругани человека, в котором Гаврюша опознал Йозефа, поняли, что это означает.
Артель плотников, сколотившая здание, обязана была иметь за ним присмотр, и если явится повреждение — тут же приходить и чинить. Беседа велась на немецком языке — и свелась к тому, что плотник, орудовавший в ложе, предложил позвать товарищей своих, потому что в одиночку ему не управиться, поломка-де слишком значительна. Товарищи могли появиться только вечером, и он поклялся на дурном немецком языке, что артель не уйдет из цирка, не завершив дела, даже если придется трудиться до рассвета.
— Их нам тут только недоставало… — проворчал я.
Не скажу, что я слишком избалован, но сидеть меж плохо оструганных столбов скорчась и ловить руками занозы — занятие неприятнейшее.
Гаврюша согласился.
— Но коли они придут ближе к ночи — стало быть, сейчас этот детинушка уберется, — сказал он. — И мы вылезем в ложу. Тут и ваша трость пригодится.
Так и получилось.
Цирковой парусиновый купол был так устроен, что через несколько высоких и узких окон на манеж проникало достаточно света. Мы уселись на полу у самого барьера, который был чуть более аршина в высоту, и прекрасно видели все, что делалось в манеже. А делалось там много любопытного.
Козлы, необходимые канатному плясуну, убрали. Сам он еще продолжал что-то объяснять толстячку, размахивая руками. Тот кивал — похоже, дело у них шло на лад.
Посередине манежа стоял толстый столб, наподобие мачты, который был необходим куполу. Служители вынесли другой, в сажень, очень тяжелый, стоящий на крестовине, и установили его на расстоянии двух аршин от главного столба. Затем привели белую лошадь, поставили меж двух столбов, привязали и стали школить, касаясь ее ног хлыстами. От лошади требовалась пляска на месте.
Ознакомительная версия.
