– Что происходьит? – переспросил Сальмон горько. – Происходьит черт знает что. А все эта Мона Лиза дель Джоконда, чтобы она провальилась, и эти иберийские статуэтки, чтобы они провальились тоже. Вы знаете, что меня назначили соучастником похищения?
– Кое-что слышал об этом, – сдержанно отвечал действительный статский советник. – Но хотелось бы узнать и детали. Аполлинер и Пикассо действительно обокрали Лувр?
Сальмон в ответ только фыркнул. Обокрали Лувр? Эти фанфароны даже серебряную ложечку со стола стянуть не сумеют, не то, что ограбить музей. Нет-нет, разумеется, ничего они не крали. Просто у Аполлинера был секретарь, некий Пьере, вот уж, действительно, жулик из жуликов. Так вот, этот самый Пьере некоторое время назад и стащил из Лувра иберийские статуэтки и продал их своему хозяину и Пикассо за сто франков. После того, как украли Джоконду, в Лувре прошла инвентаризация. Не досчитались изрядного количества экспонатов. Фотографии некоторых предметов из числа пропавших опубликовали французские газеты, в том числе – и злополучных иберийских статуэток.
Аполлинер, узнав, что неожиданно для себя стал скупщиком краденого, пришел в неистовство, уволил и выгнал своего секретаря. Тот в отместку пообещал сообщить в газеты, что это Аполлинер и Пикассо украли статуэтки. Украли они их якобы для того, чтобы проверить, насколько хорошо охраняется Лувр. А когда поняли, что обокрасть музей несложно, решили взяться уже за «Джоконду». Услышав такое, два друга впали в панику, запихали статуэтки в чемодан и ночью побежали топить их в Сене…
– Избавляться от улик, так они это назвали, – с горечью сказал Сальмон и от избытка чувств все-таки опустошил еще одну рюмку.
Однако утопить улики в реке им так и не удалось. Сначала их спугнул полицейский, потом им в голову пришла мысль, что если все-таки их сочтут виновными, им придется отвечать еще и за за уничтожение музейных ценностей. Не найдя ничего лучше, они притащили статуэтки к Сальмону.
– Ты ведь журналист, а значит, пройдоха по самому твоему ремеслу, – сказал ему Пикассо. – Придумай, как нам потихоньку вернуть статуэтки в Лувр. А когда к нам придет полиция, окажется, что никто их не похищал.
По доброте душевной Сальмон согласился взять у друзей обе статуэтки и даже разработал план возвращения их в музей. Однако при попытке вернуть статуэтки в Лувр был схвачен полицией. Пришлось признаться, что статуэтки ему дали Пикассо и Аполлинер. Художника и поэта взяли за жабры. Пресса тут же объявила их вероятными похитителями «Джоконды», а самого Сальмона – их пособником, который, скорее всего, прячет картину в каком-то тайнике.
– Идиоты! – воскликнул Сальмон, в сердцах переходя на французский, и залпом опрокинул себе в рот очередную порцию коньяка, Загорский уже не пытался его останавливать. – Я сам журналист, я понимаю, что такое сенсация, но надо все-таки думать, прежде, чем что-то писать. С той поры, как меня назначили сообщником похитителей и хранителем «Джоконды», спокойная жизнь для меня кончилась. Мою квартиру трижды пытались ограбить, мне приходят письма с требованиями отдать картину, в противном случае угрожают разделаться со мной. Я – человек хладнокровный, но, признаться, нахожусь на грани нервного срыва. Именно поэтому я, как безумный, бросился на вас, и чуть не убил.
Действительный статский советник потер ушибленный затылок.
– Да, – сказал он, – удар пистолетом вышел знатный. С другой стороны, спасибо, что не стали стрелять.
Сальмон махнул рукой. Он, конечно, на взводе, но не до такой степени, чтобы сходу всаживать в незнакомого человека пулю – пусть даже тот и без разрешения проник в его квартиру. Однако, если дело пойдет так дальше, неизвестно, до чего он дойдет.
– Дело так дальше не пойдет, – уверил его действительный статский советник.
– Вы собираетесь взяться за похитителей? Вы расследуете это дело? – надежда зажглась в глазах Сальмона.
Ганцзалин и Загорский переглянулись.
– Я возьмусь, – сказал Нестор Васильевич задумчиво, – но этого будет недостаточно. Возможно, расследование потребует времени, а вы с вашим настроением уже и так одной ногой в сумасшедшем доме. Нужно отвадить от вашего дома воров и шантажистов.
– Разумеется, нужно, но как это сделать?! – возопил несчастный Сальмон, с надеждой глядя на Загорского.
Нестор Васильевич ненадолго задумался. Ганцзалин и хозяин дома благоговейно молчали, боясь спугнуть спасительную идею. Спустя полминуты лицо действительного статского советника просветлело, и он взглянул на Сальмона.
– Вы журналист, – сказал он. – Этим можно воспользоваться. Нужно пустить слух через ваших коллег, что «Джоконда» покинула пределы Франции. Тогда вас оставят в покое – раз картины у вас нет, никто к вам больше не полезет.
– Да, но никто не поверит, что картина уже за границей, – возразил Сальмон. – Как только стало известно о похищении, таможенники стали досматривать багаж выезжающих с особенным тщанием.
– Дайте понять, что вывезли ее в первый же день, в первые же часы, когда еще не успели поднять тревогу.
Сальмон задумался. Сама по себе идея неплохая, но, чтобы в нее поверили, тут не хватает убедительных деталей.
– Пусть публика думает, что похищение заказали американские толстосумы, – сказал Нестор Васильевич. – Намекните на конкретного собирателя шедевров, например, на Джей Пи Моргана [14]. Тот, конечно, начнет отказываться от столь сомнительной чести, все тут же решат, что нет дыма без огня, и это придаст всей истории необходимую достоверность.
Пока хозяин дома слушал речь Загорского, мрачное лицо его просветлело, озабоченные морщины на лбу разгладились.
– Что ж, – сказал он задумчиво, – пожалуй, это недурная идея. Пожалуй, я возьму ее на вооружение.
– Отлично, – заключил действительный статский советник. – Рад, что сумел вам помочь. А теперь окажите услугу, помогите и вы мне.
– Все, что в моих силах.
Нестор Васильевич кивнул и, немного подумав, задал первый вопрос.
– Насколько я понимаю, расследование ведет знаменитый Альфонс Бертильон?
Именно так, отвечал журналист.
– Не лучший выбор, – неожиданно заметил Загорский. – Бертильон – теоретик, его бертильонаж является квазинаучным методом. Он верит, что любое преступление можно раскрыть при помощи антропологических измерений и математических выкладок. Однако жизнь богаче математики, и не может быть описана только математикой.
– Вы совершенно правы, – кивнул Сальмон. – Бертильон, верный своему антропометрическому методу, стал проверять всех постоянных сотрудников музея. Он измерял им рост, объем головы, длину рук и ног, и тому подобное…
– Глупость, – вдруг сказал Ганцзалин, который до сего момента молчал, словно набрал в рот воды. – Почему только у постоянных сотрудников? Как будто украсть могли только постоянные.
– Считается, что постоянным сотрудникам сделать это было бы легче, – объяснил Сальмон.
– И все равно, – не унимался помощник. – Как длина рук и ног сотрудников музея поможет найти преступника?
Журналист объяснил, что у господина Бертильона имеется картотека на сто тысяч уже известных преступников. Данные работников Лувра планируется сравнить с данными картотеки и определить, таким образом, круг возможных подозреваемых.
– А сколько всего в Лувре сотрудников? – перебил его действительный статский советник.
– Насколько мне известно – 257.
Загорский покачал головой. В таком случае, измерение их и сопоставление полученных данных с картотекой займет не один месяц.
– Именно так он и сказал мсье Лепэну, – кивнул Сальмон.
– А кто такой мсье Лепэн? – полюбопытствовал Ганцзалин.
Журналист поднял на него глаза и в глазах этих, как показалось китайцу, прочел он некоторый трепет.
– Лепэн – это наш префект, – объяснил Сальмон.
На лице у Ганцзалина возникло вопросительное выражение.
– Первое лицо в полиции не только Парижа, но и всего департамента Сены, – растолковал действительный статский советник. – Итак, Бертильон в соответствии со своими теориями занят тем, что измеряет сотрудников музея. Полагаю, однако, что не измерять бы их надо в первую очередь, а опросить. Конечно, понедельник в музее – выходной день. Однако и в выходной в Лувре есть люди. Не может быть, чтобы ни один человек не приметил похитителя.
