— Отчего же. Я понял так, что он провожал лесом своих приятелей и на просеке встретил вас обоих. Как раз прозвучал выстрел. Друг ваш упал, а вы и Николай бросились в чашу. В зарослях он поранил руку. А что, это неверно?
— Нет, верно. Но у меня было ощущение, что Красинский любит прихвастнуть.
— Да, — согласился господин Володкович, — но бескорыстно.
— Жалею, что перебил вас несущественным вопросом, — сказал я. — Вы говорили, что Северин ушел…
— Да, он ушел, — повторил Володкович, проводя ладонью по глазам. — Мы с Томашем побрели в дом… А было это времени… ну, за полчаса до вашего приезда. Но вот что, вы, надеюсь, поймете. Я офицеров пригласил… Конечно, был умысел: вдруг вашим постам попадется — уже какое-то знакомство. Но я и сам офицер, хотелось поговорить…
Воображение мое оживляло рассказ господина Володковича, наиболее интересным фактом из которого я счел возвращение Томаша в дом вместе с хозяином. Я решил уточнить, что делал Томаш в последующее время.
— Мы прошли на кухню, — объяснил Володкович. — Там жарилось и варилось; мы посмотрели, зашли в столовую — там мыли, накрывали, ну, как обычно… потом спустились в погреб, я сам отобрал вина, он в этом ничего не соображает. У меня прежде был управляющий, тот все понимал, но — вор. Я его выгнал. Томаш неискусен в экономике, однако не дурак и старателен…
Господин Володкович вдруг пожал плечами, словно удивившись, зачем он рисует мне качества своего слуги, и замолчал. Минуту мы провели в молчании.
"Вы утром высказали сомнение: не убийство ли? — сказал Володкович. — И я склоняюсь думать именно так. — Володкович остановился и пристально посмотрел мне в глаза: — Я хотел бы… Я дорого заплачу тому, кто откроет мне имя убийцы". — "Вы делали такое предложение исправнику?" — спросил я. "Нет! И не сделаю". — "Отчего?" — "Не могу, — сказал Володкович. — Лужин… Есть правила и для него… Он вовсе не глуп, но как лицо должностное…" "Однако он знал, что Северин — повстанец?" — "Знал, — согласился Володкович, — но у него свои интересы…"
— А если убийца принадлежит к вашему дому? — спросил я. — Если он — в близком кругу? Может быть, для вас лучше не проникать в эту тайну?
— Я не люблю быть околпаченным. Ни в одном деле, — гневясь, сказал Володкович. — И особенно в этом деле. Мне легче будет пулю пустить в висок, чем знать, что кто-то радовался, превратив нас… меня!.. в марионеток своей подлой затеи, что смеялся надо мной, когда я плакал: "Сынок, зачем ты ушел от нас!" Приезжают соседи: "Матка свента! Северин! Кто мог ожидать! Такой жизнелюб! Отважное сердце!" — а я вынужден лгать: "Несчастная любовь!"
— Убежден, что вы понимаете, — сказал я, — что как лицо, ведущее следствие, я обязан доверять фактам. — Володкович согласился. — Факты же таковы, что тень подозрения ложится на всех. На всех людей усадьбы. Даже на вас. — И я высказал свой взгляд на его интересы.
— Поместье родовое, — ответил Володкович, — тут жили мои предки, оно мне дорого. Но сгори оно огнем, чтобы из-за него я дьяволу душу продал.
— А вы с Михалом и Людвигой совещались? Какое их мнение?
— Глупость, — поморщился Володкович. — Они считают, что Северин сам себя застрелил. А я не принимаю — он не мог. Не мог!
— Что ж, господин Володкович, — сказал я. — Наши желания совпадают. Я тоже хочу узнать преступника. У меня к нему есть и личный счет. Надеюсь, вы подскажете всем своим, и особенно Красинскому, проявить откровенность.
Володкович кивнул.
— И последний вопрос, — сказал я, — почему вы мне доверяетесь?
— Бог его знает, почему одним людям веришь, другим нет, — ответил Володкович. — Вы — боевой офицер, кавалер креста святого Георгия. Я так думаю: какая вам честь мстить человеку, уже покинувшему свет… Или за его грехи мне… Да и сложилось, что я вынужден вам рассказывать; я посвящать ни вас и никого другого не хотел. И я чувствую, вы — порядочный человек. Ведь не могут все офицеры не сознавать наших обстоятельств. Я сам служил и убедился: в армии много людей, сочувствующих постороннему горю. Земля слухом полнится, что и сейчас, в нашем крае, объятом мятежом, иные офицеры входят в понимание чужих судеб. Они заслуживают особой благодарности.
Красинский пришел на свидание весьма раздраженным.
— Господин Володкович объяснил мне, — сказал он, — что вы должностное лицо. Это верно?
— Верно, — ответил я.
— Знаете, господин штабс-капитан, я так не умею, — сказал Красинский, — и учиться не хочу. Между нами неприязнь, мой долг вам не возвращен, а вы вдруг себя возвеличиваете, чтобы вопросы мне задавать. Я понял так, что даже предстоит как бы отчитываться перед вами?
— Верно, — повторил я. — Господин Володкович считает, что Северин убит. Вы этому противитесь. Почему бы?
Красинский опешил:
— Как противлюсь! Это его мнение. Мое иное. И никакой связи… Уж не подозреваете ли вы, что я убил Северина?
В ответ я предложил прогуляться. Мы направились к прудам. Выйдя к ним, я спросил:
— Когда последний раз вы видели Северина?
— Позавчера, — ответил Красинский. — Незадолго до вас. Это было в гостиной. Мы распрощались, и они…
— Кто? — спросил я.
— …Северин и господин Володкович ушли.
— А что вы делали далее?
— Людвига плакала — я стал ее утешать. Потом она поднялась к себе, а я вышел в подъезду — там заряжали мортирки.
Пруды и беседка остались позади. Мы пересекли лужайку и пошли кустарником.
— Куда мы идем? — спросил Красинский.
— Где-то тут, — сказал я, — был убит брат вашей невесты. Может быть, возле этого куста или вот здесь.
Красинский равнодушно взглянул на указанное место.
— Скажите, Михал знал, что вы вызвали меня драться?
— Знал. Я просил его быть секундантом. Он отказался.
— Он вас не отговаривал?
— Пытался. Но я не люблю отступать.
— И что он?
— Сказал, что вы меня убьете.
— А где вы ожидали своих секундантов?
— Здесь, в усадьбе.
— Мне кажется, — сказал я, — вы не любили Северина.
— Почему не любил, — смутился Красинский. — Слово какое-то сентиментальное. Хотя вы верно заметили: мне он не нравился. Скучно было с ним, тяжело, всем на свете он был недоволен. Царь — подлец, в правительстве — мерзавцы, дворяне — скоты, а честные люди — только те, что на каторге, да он.
Я повернул назад и стал про себя отсчитывать шаги.
— Тоскливая натура, — продолжал Красинский. — Едем, бывало, мимо костела, он со злобой — "Работает, колдун!", мужики у корчмы дерутся, он "Правительство народ развращает!", лентяй крышу не перекрыл, он "Дворянство, так их и так. До убогости довели народ!". Просто смешно становилось.
И Красинский рассмеялся.
— Что вас еще интересует? — спросил он, отсмеявшись.
"Еще, где находился господин Володкович, когда вы вернулись с просеки!" — "В траурной зале", — был ответ. "А Людвига?" — "Тоже там". — "А Михал?" — "Все вместе. Вы думаете, — усмехнулся Красинский, — кто-то из них бегал в лес стрелять по вашему лекарю?"
— А Михал знает о выстреле? — спросил я.
— Он считает, что приятель Северина развлекался. Мундиры ваши ему в любом случае неприятны. И я так думаю.
Ай да Михал, поразился я. Мудрец.
— Я хочу вас попросить, — сказал Красинский, густо покраснев. — Я не говорил, что вы меня ранили… Я не могу, мне легче голову потерять… и дуэль наша все-таки не окончена. Я сказал, что разбился о сук, когда за стрелком гонялись… Вам ведь все равно…
Я мысленно ахнул. Да сколько же тебе лет, восклицал я. В таком рабстве у самолюбия состоять… Эх, совсем ты небитый! А если бы я грудь посек, что врал? — что медведь когтем провел?
— Вот вы полагаете, что Северин застрелился, — сказал я. — У вас есть основания?
— Кому он был нужен, этот Северин. У них у всех, кроме отца, слабая воля. Повоевал, потягался по лесам и к отцу — дайте денег, отбываю за границу, в Италию отдыхать. Что же касается слуг, то тут не те слуги, которые хозяев убивают. Мы сегодня говорили: господин Володкович месяцами держит в секретере деньги, и немалые — рубль не исчез. Уже сто раз могли бы ограбить, будь желание.
— Но зачем же ему было стреляться, если он в Италию намечал?
— Наверное, господин Володкович отказался выделить средств. Вот он погоревал в кустах и, назло семье, — пулю в лоб. Господину Володковичу, разумеется, стыдно признаться, что пожадничал, а хочется думать: не он виноват, а кто-то, неизвестно кто.
Неплохо придумано, похвалил я, только не твоей, братец, головой. Кто-то вложил эти мысли в твои уши. Михал? Людвига?.. Поверить бы еще, что Шульмана не пуля, а шмель укусил…
Мы расстались. Красинский пошел в дом, а я, сцепив за спиной руки, ходил взад-вперед по аллее, обдумывая ход разговора с Михалом. Вскоре он появился, и мы побрели тем самым маршрутом — мимо прудов, через лужайку, в кустарник, — каким я водил Красинского. Это хождение имело специальную цель: заставляя очередного собеседника, которого я в эти минуты предполагал убийцей, идти по следам Северина, я простодушно надеялся заметить на лице отражение внутренней борьбы или страха. Ни Красинский, ни Михал моих ожиданий не оправдали.
