— Правильно.
— Однако всеми своими «полагают», — сказал Каррадин, — он добивается нужного впечатления. Говорил я вам, мне его и даром не надо.
— Не следует забывать, что это все же Джон Мортон, а не Томас Мор.
— Томас Мор звучит лучше. И, кстати, ему это наверняка нравилось, иначе зачем бы он стал снимать копию?
Но Грант, вспомнив свое солдатское прошлое, уже переключился на Нортгемптон:
— Ричард оказался достаточно искусен, чтобы справиться с двумя тысячами воинов Райверса, не вступая с ними в открытое столкновение.
— Наверно, они предпочли брата короля брату королевы.
— Наверно. К тому же воину легче найти общий язык с воинами, чем человеку, пишущему книги.
— А Райверс писал книги?
— Именно ему принадлежит первая напечатанная в Англии книга. Он был весьма образован.
— Хм. И тем не менее он вступил в спор с человеком, который в восемнадцать лет был бригадиром, а в неполных двадцать пять стал генералом. Знаете, я не перестаю удивляться Ричарду.
— Его талантам?
— Нет. Его молодости. В моем представлении Ричард всегда был пожилым человеком, а ведь он всего тридцати двух лет от роду.
— Скажите, когда Ричард взял на себя заботу о наследнике, он изолировал его от людей из Ладлоу? От тех, кто его вырастил?
— Нет. С ним вместе в Лондон приехал его учитель, доктор Олкок.
— Следовательно, не было никакой паники, никакого устранения Вудвиллов и всех, кто мог бы влиять на принца не в пользу Ричарда?
— Кажется, нет. Он арестовал всего четырех человек.
— Да… Искусная операция, ничего не скажешь.
— Он мне положительно нравится. А теперь я отправляюсь на поиски Кросби-плейс. Мне просто не терпится посмотреть на дом, в котором он жил. А завтра я получу книжку Комина, и мы узнаем, что он думал о событиях 1483 года в Англии и что сообщил Роберт Стиллингтон, епископ Батский, в июне того же года Совету.
— В 1483 году, летом, Стиллингтон заявил Совету, что прежде чем Эдуард женился на Елизавете Вудвилл, он, Роберт Стиллингтон, обвенчал его с леди Элеонорой Батлер, дочерью первого графа Шрюсбери.
— Но почему Стиллингтон молчал раньше? — едва оправившись от неожиданности, спросил Грант.
— Таково было желание Эдуарда. Что в этом странного?
— Кажется, Эдуард был большим любителем тайных браков, — брюзгливо пробурчал Грант.
— Вероятно, чем неприступнее была красавица, тем труднее ему было отказаться от нее. Ему просто больше ничего не оставалось. К тому же он привык добиваться своего. Примите во внимание его опыт и корону, так что отступать ему не пристало.
— Да уж… Вот и его женитьба на Елизавете Вудвилл. Добропорядочная красавица с золотыми волосами — и тайный брак. Эдуард просто прибегнул к старому приему, если Стиллингтон сказал правду. А вот сказал ли он правду?
— Во времена Эдуарда, если мне не изменяет память, он был сначала хранителем печати, потом лордом-канцлером и, наконец, послом в Бретани. Эдуард был ему чем-то обязан или за что-то очень его любил. Так что у Стиллингтона не было причин жаловаться на Эдуарда, даже если считать его большим интриганом.
— Да, причин не было.
— Тем не менее парламент поставили в известность, и личность Стиллингтона вряд ли имеет в этом случае большое значение.
— Парламент?!
— Представьте себе! Все делалось в открытую. Никаких тайн. Девятого июня на собрании вестминстерских лордов Стиллингтон представил доказательства и свидетелей, на основании чего было подготовлено письмо в парламент, который собрался двадцать пятого. А десятого Ричард запросил из Йорка войска.
— Вот оно что! — Да. Одиннадцатого он отправил аналогичный запрос своему кузену, лорду Невиллу. Опасность становилась реальной.
— Конечно реальной. Человек, не совершивший ни одного промаха в поганой ситуации в Нортгемптоне, не теряет головы из-за пустяка.
— Двадцатого он с небольшой свитой явился в Тауэр. Вы знаете, что Тауэр был не тюрьмой, а королевской резиденцией?
— Знаю. Для нас Тауэр — тюрьма, потому что есть выражение: «Отправить в Тауэр». Ну, и еще, конечно, потому что в качестве единственного королевского замка в Лондоне, единственного неприступного замка, ему пришлось стать местом заточения врагов короля, пока не были построены королевские тюрьмы. Зачем Ричард отправился в Тауэр?
— Чтобы прервать заседание заговорщиков и арестовать лорда Гастингса, лорда Стэнли и некоего Джона Мортона, епископа Илийского.
— Так я и думал, что рано или поздно их пути сойдутся.
— Был составлен указ, в котором подробно излагались все детали заговора против Ричарда, но он не сохранился. Интересно, что обезглавлен был всего один заговорщик. По странному стечению обстоятельств им стал лорд Гастингс, друг Эдуарда и Ричарда.
— Помню, помню. Наш святой Мор писал, что его выволокли во двор и казнили на первой попавшейся колоде.
— Никого никуда не тащили, — брезгливо поморщился Каррадин. — Он был обезглавлен через неделю. В одном из тогдашних писем есть точная дата. Кроме того, о какой мести может идти речь, если Ричард передал все имущество Гастингса его вдове и оставил их детей в обычных правах наследования, которых они лишились?
— Казни Гастингса нельзя было избежать, — сказал Грант, листая «Историю Ричарда» Томаса Мора. — Даже Мор пишет: «Лорд-протектор, несомненно, очень любил его, и его смерть была для него невосполнимой потерей». А что сталось с лордом Стэнли и Джоном Мортоном?
— Стэнли простили… Что это вы застонали?
— Бедный Ричард. Тут он подписал себе смертный приговор.
— Смертный приговор? Почему?
— Потому что именно переходу Стэнли на сторону противника Ричард обязан поражением в Босуортской битве.
— Вы мне не говорили.
— Смешно, но если он мог бы предвидеть последствия заговора Стэнли и своего любимого Гастингса, то, не исключено, выиграл бы битву и у нас не было бы ни Тюдоров, ни выдуманного Тюдорами горбатого чудовища. Судя по тому, что мы о нем знаем, его правление наверняка стало бы лучшим в английской истории. А что сделали с Мортоном?
— Ничего.
— Еще одна ошибка.
— По крайней мере, ничего страшного. Взяв с него слово джентльмена, его отпустили под присмотр Букингема. Люди, арестованные в Тауэре, возглавляли заговор, с которым Ричард столкнулся в Нортгемптоне. Райверс и компания. А на Джейн Шор была наложена епитимья.
— Джейн Шор? А ей-то что было нужно? Это она — любовница Эдуарда?
— Она. А потом, кажется, стала любовницей Гастингса. Или Дорсета? На ней была связь между Гастингсом и Вудвиллами. В одном из сохранившихся писем Ричарда есть кое-что и о ней.
— Что же?
— Когда Ричард уже стал королем, его главный юрист выразил желание жениться на ней.
— И Ричард дал согласие?
— Дал. Очаровательное письмо. Скорее грустное, чем злое, и не без юмора.
— «Как безумен род людской!» [18]
— Ага.
— Он совсем не мстил?
— Совсем. Даже наоборот. Мы договорились, что выводы, заключения — не мое дело, я занимаюсь только фактами, но и слепому видно, как Ричарду хотелось покончить с враждой Йорков — Ланкастеров.
— Откуда же это видно?
— Хотя бы из коронационных списков. Между прочим, это была самая многолюдная коронация из всех известных. Представьте себе, что никто не был забыт ни из Йорков, ни из Ланкастеров.
— А наш флюгер Стэнли?
— Не помню точно, но, кажется, и он тоже был там. Я еще не так хорошо их всех знаю, боюсь ошибиться.
— Наверно, вы правы насчет желания Ричарда положить конец распре между Йорками и Ланкастерами. Отсюда и его снисходительность по отношению к Стэнли.
— Он был Ланкастером?
— Нет, но он был женат на самой неугомонной из них, на Маргарите Бофорт из побочной ветви Ланкастеров, то есть из незаконнорожденных. Может быть, ее это мучило, а может, сын подогревал ее амбиции.
— Ее сын?
— Да, Генрих VII.
Каррадин даже присвистнул от удивления.
— Неужели матерью Генриха VII была леди Стэнли?
— Именно так. Она родила его от Эдмунда Тюдора.
— Но… но леди Стэнли на коронации был оказан особый почет. Она несла шлейф королевы. Я это запомнил и подумал, что такое отличие — большая честь.
— Очень большая честь. Бедный Ричард. Бедный Ричард. Ничто ему не помогло.
— Что не помогло?
— Великодушие не помогло, — сказал Грант и замолчал, глядя, как Каррадин роется в своих бумажках. — Итак, парламент принял доказательства Стиллингтона?
— Более того. Они были включены в акт, давший Ричарду право на корону.
— На Божьего человека Стиллингтон не очень тянет. Думаю, если бы он заговорил раньше, ему бы не поздоровилось.
— Вам он не очень нравится, правда? А зачем ему было говорить? Ведь никому никакого вреда от его молчания не было.
