Серая тень скользнула за угол здания газового завода.
Тяжелые серые тучи повисли над кучкой жалких развалюх. Жозеф, измученный обществом старого дурака Реовиля, остановился, чтобы перевести дух. Ни один извозчик не согласился везти его в квартал старьевщиков, и ему пришлось топать пешком от самого Орлеанского вокзала.[69] Жозеф покосился на зловещего вида лачуги. Так, должно быть, выглядят разбойничьи вертепы. Молодой человек не испытывал радости при мысли, что, возможно, придется зайти в какой-то их этих домов.
«Что мне делать, Мари-Лy? Я пойду? Иль не пойду?» — невольно пришла ему на ум старинная детская песенка о девочке, которой не хочется идти в школу.
Жозеф тяжело вздохнул и побрел дальше по раскисшей дороге. Ему вспомнилось, что Айрис шепнула ему на ухо, когда он вернулся с улицы Фош: «Будьте благоразумны». Откуда она знает, куда и зачем он отправился? Месье Легри ей рассказал? Или она намекала на предстоящий разговор с ее отцом?
Погрузившись в раздумья, Жозеф и сам не заметил, как очутился в квартале Доре.
Несмотря на громкое название,[70] он не отличался ни богатством, ни красотой. Бывшего владельца этих мест звали Доре; он в 1848 году решил распродать часть своих земель и кое-какие постройки на них, чтобы свести концы с концами. Домишки, предназначенные для рабочих и их семей, привлекли внимание старьевщиков: арендная плата невелика, на клочке земли можно разбить огород… А вслед за старьевщиками сюда потянулись голодранцы всех мастей. Вскоре в квартале Доре появилось множество жалких хижин, сооруженных из досок, промасленной парусины и ржавых листов жести. Теперь эти «дворцы и усадьбы» занимали уже пять улиц и две площади, представляя собой целое мусорное королевство.
Окажись тут Жозеф средь бела дня, он бы оценил живописные крохотные дворики, заросшие вьюнком и клематисом, и покой, царящий на бедных улочках квартала: в отличие от «большого Парижа», драки здесь были редкостью. Но сейчас, в липком сумраке, который едва рассеивал свет газовых рожков, юноше было себя весьма неуютно.
Двери многих домов были открыты настежь, видимо, чтобы выпустить дым очага, и их обитатели сидели прямо на полу вокруг котелков с объедками.
Мужчин среди них было мало: должно быть, все они отправились на промысел с мешком за спиной, фонарем в одной руке и крюком в другой. На земляном полу хижин громоздились кучи мусора, ждущие сортировки, и жидкие охапки соломы, служившие жильцам постелью.
Жозеф подошел к желтому квадрату окна, в котором вырисовывался длинноносый профиль. Мужчина посасывал короткую трубку, время от времени сплевывая на землю.
— Добрый вечер, я ищу Леонара Дьелетта.
— Знать не знаю такого. Погоди, спрошу у брата.
Обитатели дома, у которого стоял Жозеф, жили поистине роскошно: у них были стол, стулья, лампа и две кровати. Четверо малолетних сорванцов проворно ели что-то со сковороды. Вокруг них суетилась мать.
— Эй, Раймон! Не знаешь, где тут живет Дьелетт?
— Прямо за перекрестком Дюматра. Заходите, приятель, пропустите с нами глоток-другой, потом я вас провожу. Вы оптовик?
— Я? Кхм… да, — ответил Жозеф.
— Послушайте, тогда, может, обсудим одно дельце? У меня тут куча солдатских башмаков на левую ногу. Вас это не заинтересует?
— Надо подумать.
Старьевщик тычком согнал мальчишку со стула, чтобы освободить место, а его жена расставила тарелки и наполнила три стакана красным вином. Жозеф нервно сглотнул: он плохо переносил алкоголь.
— Ваше здоровье, мсье, и твое, Эстев. Эй, не так быстро! Ты же не прочувствовал букет!
— Зато так это пойло скорей дойдет до печенок и хорошенько меня согреет!
Рыжеволосые братья-гиганты хлестали вино, а Жозеф вертел в руках свой стакан: по его представлениям, именно таким на вкус должен быть крысиный яд.
— Ну же, мой мальчик, пей!
И Жозеф осушил стакан одним глотком — как в детстве, когда мать заставляла его принимать рыбий жир.
Перед глазами у него все тут же заволокло красным туманом, но, переведя дыхание, Жозеф почувствовал прилив сил. Он встал, и комната поплыла перед ним. Ему пришлось снова сесть.
— Так вы старьевщики? — спросил он, надеясь потянуть время.
— Нет, приятель, я прежде всего каменщик! Уж и не припомню, сколько хибар я построил. Братец Эстев приехал мне подсобить, потому как в одиночку я уже не справляюсь. Я здесь и ростовщик, и нотариус, и адвокат, и мировой судья. Кто тушит пожар, когда горит все это барахло? Я! Кто распределяет наследство, когда умирает отец семейства? Тоже я! Тебе достанется железо — отдашь его литейщику; тебе — мину[71] костей, отнеси их клеевару или изготовителю пуговиц; тебе — корпия, пригодится бумагопромышленнику.
И Эстев, уже основательно согревшись, затянул песню:
В королевстве лампы и крюка
Правит всем старьевщика рука;
В королевстве никому не нужной дряни
Он один, с крюком и лампой, всеми правит.
Рыцарь лампы и крюка!
Рыцарь лампы и крюка!
— Заткнись, — проворчал Раймон. — И оставь бутыль в покое, мы идем проводить месье. А я заодно заверну к Сивилле, пора ей вернуть должок.
Они прошли почти весь квартал Доре насквозь. Жозеф представлял себя путешественником, оказавшимся в туземной деревне, за которой вырисовывается зеленая стена джунглей, куда еще не ступала нога белого человека. А вон там, вдалеке, несколько слонов — живое воображение Жозефа превратило в них поезда у Орлеанского вокзала.
Наконец они остановились у обшарпанного домика с единственным подслеповатым окошком.
— Конечная станция, выходим. Вот он, дворец папаши Дьелетта. Прощай, приятель, мы пойдем дальше.
Жозеф громко постучал в дверь, но никто не откликнулся. Может, хозяин спит? У него за спиной раздался вопль, Жозеф резко обернулся: братья вышибали дверь соседней хибары, невзирая на рыдания и мольбы одетой в лохмотья пожилой женщины.
— Не надо, я же околею от холода!
— А я тебя предупреждал, старая сова. Если завтра не принесешь деньги — снимем крышу. А если и послезавтра не заплатишь — прощайся с очагом!
— Упыри! — Женщина, упав на колени, хватала Раймона за ноги. Тот грубо оттолкнул ее. Жозеф, преисполнившись негодования, поспешил на помощь:
— Что вы делаете, разве так можно?! — вскричал он.
— Эстев, гляди-ка: мир перевернулся! С каких это пор должники превратились в жертвы?!
— Сколько задолжала вам эта несчастная?
— Два франка пятьдесят.
Жозеф вывернул карманы, выгреб оттуда всю мелочь и гневным жестом протянул Раймону.
Братцы отправились восвояси, а старуха рассыпалась в благодарностях, умоляя своего спасителя зайти на глоток вина.
Жозеф молча перешагнул порог. Женщина зажгла керосиновую лампу, и он разглядел ее изможденное лицо в обрамлении густых растрепанных седых волос. Убогая клетушка шесть на шесть метров была заставлена ящиками из-под фруктов.
— Устраивайтесь поудобнее, мсье, будьте как дома! Я вас попотчую домашней настойкой из перебродившего батата с сахаром.
Жозеф, скрепя сердце, пригубил пойло, от которого несло винным уксусом, и отставил стакан. Старуха горестно вздохнула.
— Мне хорошо живется здесь. Окна выходят в сторону улицы, и летом тут полно маков. Мой маленький рай… Только вот на этой неделе дела шли туго: ни одного клиента! А я уже слишком стара, чтобы спать под открытым небом.
— А… чем вы занимаетесь? — осторожно спросил Жозеф.
— Карты таро. Линии на ладонях. Я читаю будущее. Правда, сама — как сапожник без сапог: что будет с другими — вижу, а вот что станется со мной — не ведаю, тут я слепа, как крот. Паршиво, правда? Ах да, я ж не представилась. Меня звать Корали Бленд.
— Вы знакомы с Леонаром Дьелеттом?
Старуха искоса взглянула на Жозефа.
— Он еще не возвращался. И девчонки его что-то не видать. Недотепу-то — это их осел — я покормила. Наверное, пошли афиши сдирать.
— Зачем это?
— Так выборы уже прошли. А после них положено срывать афиши, наклеенные на стены и деревья. Большая часть старьевщиков голосует за кандидатов от радикал-социалистов. Матерь божья, да коли пухнешь с голоду, тебе плевать на важных шишек. Зато когда нужно снимать афиши, тут уже плевать на цвет плакатов. Впрочем, белые продаются лучше красных.
Растерянный Жозеф поднялся, чтобы уйти, но Корали Бленд ухватила его за рукав.
— Погодите. Сивилла читает по руке, точно в раскрытой книге. Мне нечем отплатить за вашу доброту, разве что я открою вам будущее.
Жозеф колебался.
— Спокойно, молодой человек. Дайте вашу левую руку. Левая — она связана с сердцем. Так… Линия жизни… Превосходно! Вы застанете первую половину двадцатого века! Теперь линия ума… Вы трудолюбивы, умны, упрямы, вы достигнете своей цели… Линия судьбы идет к холму Сатурна… Ба, да вас любит Венера! Отличная линия сердца, просто отличная. Любовь приведет вас на любую вершину!
