— Я уже все сказал. Клянусь всеми дьяволами, Ван, эта девушка спасла мою сестру! А еще она не мешала нам захватить баркас.
— Только этого не хватало. Послушай-ка: я поступлю с ней так, как должен был бы поступить с тобой: оставлю здесь. Ведь она же наводчица, отравительница, лгунья, змеища и еще черт знает кто, так что кончай ее выгораживать и помоги мне чинить пробоину.
Цы посмотрел на отравительницу. Та сидела, сжавшись в комок, и юноша подумал о бездомных собаках, которых жестокие дети лупят палками, так что в конце концов те начинают бросаться уже на первого встречного. Цы верил в невиновность девицы, но Ван твердил, что если она и заботилась о его сестренке, то не из милосердия, а чтобы продать потом в какой-нибудь бордель, где сама она, без сомнения, появляется часто. И все-таки Цы доверял голосу сердца — быть может, потому, что в судьбе этой девушки ощутил отражение собственных несчастий.
— Я заплачу за ее проезд, — твердо сказал он.
— Я не ослышался?
— Нет. Разве только уши у вас покрылись той же коркой, что и душа. — Юноша подошел к сестре и вынул из складок ее одежды мешочек с векселем на пять тысяч монет. — Этого хватит до самого Линьаня.
Ван внимательно посмотрел на юношу и сплюнул на мешок с рисом.
— А кто говорил, что больше нету? Ладно, хватит. Это твои деньги. Плати и получай эту тварь. — Ван облизнул губы. — Но когда она выцарапает тебе глаза, не приходи ко мне жаловаться.
* * *
К полудню Ван покончил с ремонтом. Связки тростника были плотно подогнаны одна к другой, временная заплатка из соломы и смолы законопатила пробоину. На радостях старик хорошенько приложился к бутыли с рисовой водкой, потом наградил глотком и своего матроса. А Цы тем временем продолжал вычерпывать воду, от которой мог загнить груз драгоценного дерева.
Он уже заканчивал, когда подошел Ван:
— Послушай, парень… мне совсем не обязательно это говорить, но все-таки — спасибо.
Цы не знал, что отвечать.
— Я не заслуживаю вашей благодарности, господин. Меня провели, как дурачка, и…
— Да помолчи! Виноват не ты один. Я приказал тебе оставаться на корабле, ты так и сделал. А тот негодник сошел на берег. И посмотри на это дело с другой стороны: я избавился от скверного матроса, корабль опять у меня, к тому же он прошел изрядную часть пути, а мы к тому и малых усилий не приложили. — И старик захохотал.
— Да уж. — Цы рассмеялся в ответ. — Бандиты хорошо за нас потрудились.
Ван осмотрел зашитый борт. Потом сплюнул с озабоченным видом:
— Мне не нравится сама мысль об остановке в Сюнцзяне. От этого городишка ничего хорошего ждать не приходится — разве что получишь ножик под ребро или дырищу в глотке. — Старик задрал рубаху и показал шрам на полживота. — Разбойники и шлюхи! Не лучшее место, чтобы пополнить припасы, но как бы то ни было, а остановиться там придется. Не думаю, что заплатка долго продержится.
* * *
Проглотив по миске вареного риса с рыбой, путешественники двинулись к Городу Смерти — именно так Ван назвал место, где им предстояло пристать к берегу. По словам хозяина, если заплата на борту выдержит, спуск по реке займет у них день-полтора.
В пути Цы часто вспоминал судью Фэна и все то, что этот человек для него значил. С того самого дня, когда юноша поступил к нему на службу, он восхищался мудростью и познаниями судьи, его аккуратностью в работе, взвешенностью решений и проницательностью выводов. Никто не делал столь точных наблюдений, никто не работал столь продуктивно, как Фэн. У него Цы научился всему, что знал теперь. Цы мечтал стать таким, как Фэн, и надеялся добиться этого в Линьане. Ван говорил, что в Линьане возможности роятся, как мухи над навозной кучей, и вот, рассчитывая на скорое возвращение Фэна из его северного путешествия, юноша надеялся, что старый капитан окажется прав.
За мыслями о Фэне пришли мысли о родителях, и это было как удар плетью. Цы уселся в дальнем уголке палубы, чтобы скрыть тоску, но даже Третья заметила, как опечален брат, и подсела поближе. Когда девочка спросила, что с ним, Цы объяснил свою угрюмость муками голода. Чтобы заморить червячка, он предложил сестре очередную порцию копченой свинины, да и сам взял кусок. Потом потрепал девочку по голове и отвел на нос баркаса.
Юноша еще не успел поесть, когда рядом с ним опустилась на палубу спасенная проститутка. В порыве благодарности она схватила его за руки, но Цы, устыдясь ожогов, резко дернулся.
— Я слышала, как ты меня защищал…
— Не заблуждайся. Это все из-за сестры. — Они сидели так близко, что Цы чувствовал себя неловко.
— Ты до сих пор думаешь, что я тебя обманула?
— Это ясно даже ребенку, — печально улыбнулся Цы.
— Так вот что я тебе скажу, — с вызовом повысила голос она. — Мне показалось было, что ты не такой, как все, и увидел во мне что-то… Но тебе не понять, что приходится выносить таким, как я. Я работаю с самого рождения, а все, что у меня есть, — вот это грязное неухоженное тело, эти волосы, кишащие вшами, и этот нищенский наряд. Порой мне кажется, что и сама жизнь дана мне только взаймы…
Девушка разразилась слезами, но они не тронули сердце Цы.
— Мне и не нужно ничего понимать.
Он поднялся и стал смотреть на Вана: старик правил баркасом, высоко задрав голову, будто так он лучше различал запахи, которые ветер нес над водой. Уверенная фигура кормчего успокоила юношу. Он подумал, не посидеть ли еще рядом с девушкой; да только вот спорить с нею ему не хотелось. Ему ничего не хотелось.
Цы собирался просидеть всю ночь рядом со спящей Третьей, но то и дело ловил себя на том, что искоса поглядывает в сторону Аромата Персика — украдкой, из тени, что кидал, покачиваясь, сигнальный фонарь. Чем больше Цы всматривался, тем больше восхищался: ему нравилось изящество ее движений, мягкий взгляд, нежность кожи и едва заметный румянец на щеках. Цы до сих пор не мог понять, что заставило его потратить на Аромат Персика последние деньги.
Цы вздрогнул: сквозь ночную тьму он взглядом встретился с внимательными глазами девушки, и это было как вспышка молнии, разом высветившая все его постыдные мысли. Она смотрела на Цы прямо, не скрываясь, а вот он отводил глаза, словно пугливый зверек.
И вот она приближается, ступает плавно, как цапля, вот она подходит, берет его за руку и ведет за собой в пустую лодку. Сердце юноши заколотилось, когда руки девушки оказались у него под рубашкой; член ожил и запульсировал, когда тонкие умелые пальчики скользнули к паху. Цы хотел отодвинуться, но губы его уже угодили в ловушку; Аромат Персика словно пила из них — и сама увлажняла своим языком, и вот он уже лежит на дне лодки, а она сидит на нем верхом. Цы перестал понимать, зачем нужно ей противиться, если боль внутри утихает; почему это тело, будто сделанное из ароматного меда, пробуждает к жизни все его чувства, а вместе с ними — страх; почему ему так хочется заблудиться там, внутри, погрузиться в нее с алчностью нищего, с ненасытностью голодающего; и почему его сопротивление тает у нее на губах; и почему у этих губ вкус сочного плода. И вот он пьет ее яд, эту густую, пьянящую, темную жидкость, побеждающую страхи и питающую желание.
— Нет! — тихо, но твердо сказал юноша, когда Аромат Персика попыталась снять с него рубашку.
Девушка удивилась; а вот приспустить штаны Цы позволил.
Он почувствовал, что умирает, когда Аромат Персика начала медленно двигать бедрами, ритмично и глубоко принимая его в себя, прижимаясь к его животу, точно желая впитать каждый вздох, каждую частицу его тела, направляя его израненные руки к бутонам маленьких грудей — именно там, казалось, рождались чуть слышные стоны, которые воспламеняли и опьяняли юношу, перенося его в совсем незнакомый мир, где боль исчезала, обращаясь в неописуемое наслаждение.
Он гладил девушку по щекам, повторял пальцами нежные изгибы ее шеи, тянулся губами к макушке, вдыхая аромат волос у самых корней, все тело его уже горело, вожделение нарастало. Аромат Персика льнула к нему все плотней и двигалась все быстрее, она извивалась так, словно все кости ее растаяли, дыхание ее стало шумным, она добивалась, чтобы Цы не помнил и не чувствовал уже ничего, кроме безумной жажды обладания, и продолжала раз за разом сжимать его член, извиваясь вокруг пойманной добычи, он — в ней, его язык — у нее во рту; пока наконец все не кончилось могучим взрывом, и тогда она обняла его так, словно хотела удержать покидающую ее жизнь.
На следующее утро Ван обнаружил юношу спящим в лодке. Цы был обессилен и изнурен, как после большой попойки. Старик долго тряс сонного Цы, а потом долго хохотал, пока тот натягивал спущенные штаны.
— Так вот зачем она была тебе нужна! Да ты, оказывается, бабник! Ну давай, бери шест и отчаливай. Нас уже заждался Город Смерти.
