и браслетами. Как игрушки. После упоминания об игрушках из ее детства она надолго умолкала, лицо становилось суровым, каменело на глазах. Будто с изящными безделицами связаны какие-то страшные события и воспоминания о них доставляли ей боль. Впрочем, я тогда была маленькой девочкой, слушала как очередной бабушкин рассказ о прошлом, и особенно меня ничего не удивляло, потому что в детстве удивительно все.
Путешествие мое только начиналось, и это казалось вполне нормальным – играть с царскими драгоценностями в двенадцать лет. Позже меня значительно больше занимали обстоятельства моей собственной личной жизни, чем обрывки фраз Елизаветы Алексеевны, я не искала ответа на вопрос, зачем она об этом говорит, почему снова и снова поджаты губы, и молчок надолго: «Я устала» – произносила она и уходила в кухню. Или принималась вытирать пыль откуда-нибудь, маленькая тряпочка наготове, хотя квартира и без того казалась начищенной до блеска.
И только через много лет бабушкина история возникла в памяти. Это правда или нет? Почему она рассказывала так часто? И почему обходилась без подробностей, упоминала коротко: стриженые девочки и мальчик, красивый и задумчивый, с мечтательным взглядом, драгоценности царские у нас хранились.
– А когда это было, бабушка?
– Во время ссылки Царя в Тобольск. Отец мой священник, а когда Семью сослали в Сибирь – его назначили духовником Царской Семьи.
И опять без подробностей, и опять уходит в себя…
Бабушки не стало в то время, когда не до путешествий во времени и пространстве, работа с утра до вечера, либо пан либо пропал, в буквальном смысле. Я не пропала, выжила. Сейчас с удивлением выяснила, что те самые сотни книг на «царскую тему», о прочтении которых отчитываются все новые и новые исследователи, – написаны как раз в девяностые, основной корпус текстов тогда и возник. На почве всколыхнувшегося и всеобщего интереса: что же там все-таки на самом деле произошло? Открыли архивы, допустили к секретам всех, кто смог допуск раздобыть, на читателя обрушился вал литературы, книги писались в России и за рубежом, раскупались в России и за рубежом – на волне возникшего ажиотажа, девятый вал, сметающий с полок любые новые издания на всех заинтересовавшую тему: «а куда же все это делось?» Что приключилось такого, что все это – Царь и Царская Семья, несметные сокровища Российской империи, многочисленные Романовы, изысканные аристократы с обхождением и манерами, балы и охотничьи забавы, многовековое величие России – вдруг разом ухнуло в яму истории и – что самое ужасное и трудно пережить – пропало невозвратимо?
Нет, у меня не было и нет желания быть «той единственной», которая расскажет всю правду о гибели империи, найдет виновных и возрыдает, заламывая руки и кусая локти от той бессмысленной жестокости, в результате которой погибали невинные люди – и та самая Семья, многолетие которой пропел дьякон Благовещенской церкви. Время массовых расстрелов, гибли тысячами и сотнями тысяч, кто считал количество жертв? И трагедия в подвале Ипатьевского дома – в тот момент и на годы вперед – никого особенно не ужасала. Долгий период о ней не вспоминал никто. Кроме моей доброй бабушки Елизаветы, глаза которой наполнялись неотменимыми слезами, и рассказ получался сжатым до двух-трех фраз, как всегда. А потом ее не стало. Ушла. И спросить не у кого – из тех, кто в близком доступе.
И вот, в один прекрасный день на исходе лета, начался мой долгий путь к истокам, «корни у меня сибирские», – привыкла я с гордостью повторять, а сама не находила времени поехать в далекий край, только в мои три и девять лет мы с родителями летали в Новосибирск, оттуда «на перекладных» – до села Токарёво, что в Барнаульском районе, мой отец родом из Алтайского края. Помню коричневый стремительный поток горной речки, холодная вода была. Несмотря на август…
Теперь я ночным рейсом лечу в Тюмень, все договорено (сколько времени созванивалась!), меня встретит хозяин гостиницы, на его машине мы проедем 250 км до Тобольска. Заверчено, конечно, но в этой истории ничего простого не предвидится. Такое у меня ощущение.
Долго я возвращалась ко всем этим «как и почему», потом стала книжки скупать и выписывать. Книжек собралось внушительное количество к тому моменту, когда я поняла, что мнение совершенно посторонних людей мне любопытно, но в данном случае не убеждает. Чтобы рассказать свою историю, нужно все пережить самой – и события, воображаемые или реальные, и запахи, запахи ощутить. Те, которыми воздух по месту действия наполнен. Я верю в запахи, в них то неуловимое, что никак не передать словами, дыхание давно ушедших дней. Сохраняется. И у Сибири есть запах. Дымный и туманный, обволакивающий.
Мои родственники-сибиряки давно умолкли, умерли или просто перестали приезжать. Раньше не нужно было их искать, они хотели общаться, встречаться – но время, когда мне каждая крупица происшедшего станет важна – пришло не тогда, а сейчас.
Бессмысленно торопить и подгонять жизнь. Всему свой срок.
Вначале искать не отваживалась – куда писать, кому? Да и неловко. Что я знаю о настоящей Сибири, о людях далекой земли? Какие они, как меня встретят?.. А вдруг отторгнут, не примут?
Начала письма рассылать, спрашивать, почти ни на что не надеясь. В интернете рылась, отыскала Костю, домашние его когда-то называли Котя – вечно погруженный в ученые книги аспирант, взгляд его вне рабочего стола не терял исследовательской отрешенности. Теперь уже профессор медицины Константин Константинович, внук Георгия Васильева, бабушкиного брата. Завязался имейловый диалог, интенсивный – и Котя прислал мне мемуары его отца. По почте прислал, так неожиданно!
Бледная зеленоватая книжка «Записки динозавра», из всех раритетов, мною просмотренных – самый редкий экземпляр, потому что единственный остался.
Константин Васильев в своих воспоминаниях описывает внешность отца Алексия:
«В 1925–1927 годах, когда мы жили в Тобольске: высокий стройный человек в черной рясе, которой он, по-моему, не стеснялся, хотя на священников смотрели уже косо. Мне до сих пор непонятно, как это провинциальный священник, ни разу не покидавший Тобольск, выполнял обязанности духовника царской семьи. По свидетельству современников, семья царя была очень религиозна, особенно Александра Федоровна – умная, властная, широко образованная и глубоко несчастная женщина, и тем не менее именно она в своем дневнике, изданном сейчас, называет его „наш милый батюшка“! Может быть, он чем-то напоминал ей Григория Распутина, тоже происходившего из Тобольской губернии. Распутин бывал в Тобольске и, как мне рассказывал отец, во время обучения в Петербургской духовной академии он бывал в доме, знал его дочерей и зятя. Когда я вспоминаю деда,
