Ознакомительная версия.
— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Поджио. — Ох и везучий же вы человек, господин Бубенцов. Такой счастливый билет вытянуть.
Но Владимир Львович, кажется, прочно вошел в образ государственного мужа и инквизитора — шутить он сейчас был не расположен.
— Напрасно комикуете, сударь, — строго сказал он. — Дело страшное и даже чудовищное. Мы не знаем, сколько таких безголовых лежит на дне рек и озер. Верно также и то, что будут новые жертвы. Нам уже известно от доверенных людей, как обставлен ритуал убийства. Ночью к одинокому путнику подкрадываются сзади служители Шишиги, накидывают на голову мешок, затягивают на шее веревку и волокут в кусты или иное укромное место, так что несчастный и крикнуть не может. Там отрезают голову, тело бросают в болото или в воду, а мешок с добычей относят на капище.
— Oh my God! — перекрестилась мисс Ригли.
— Надо непременно сыскать это капище и выписать ученых из Императорского этнографического общества, — с азартом предложил Кирилл Нифонтович. — Идолопоклонство с охотой за головами — это же редчайшее явление для наших широт!
— Ищем, — зловеще молвил Бубенцов. — И найдем. По телеграфу из Петербурга мною уже получены все необходимые полномочия.
— Помните? — снова невпопад воскликнула Наина Георгиевна. — Нет, помните у Лермонтова?
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья.
Господа, ну что вы такие скучные, господа? Смотрите, какая луна, сколько в ней таинственной, злой силы! Пойдемте гулять в парк. Право, Владимир Львович, пойдемте!
Она вскочила и порывисто подбежала к Бубенцову, протягивая ему тонкую руку. Что-то с Наиной Георгиевной произошло, и, похоже, что-то очень хорошее — лицо ее сияло экстазом и счастьем, глаза сверкали искрами, точеные ноздри пылко раздувались. Внезапный порыв взбалмошной барышни никого особенно не удивил — видно, все привыкли к резким перепадам ее настроения.
— Можно и погулять, — благодушно произнес Краснов, поднимаясь. — Вот вам моя рука, мисс. — И предложил англичанке руку, галантно согнув ее калачом. — Только чур не бросать меня, а то налетят сзади и мешок на голову, ха-ха.
Наина Георгиевна всё стояла перед Владимиром Львовичем, протягивая ему руку, однако Бубенцов не делал встречного движения и только смотрел на красавицу снизу вверх спокойным и уверенным взглядом.
— Недосуг, Наина Георгиевна, — сказал он наконец ровным тоном. — Надо посидеть с тетенькой. И еще я намеревался перед сном составить памятную записку для полицейской охраны. Есть распоряжение из Петербурга приставить ко мне стражу. Дело-то нешуточное. Я уже и первую угрозу нынче получил, письменную — она к делу приложена.
Барышня ласково молвила ему:
— Ах, милый Владимир Львович, лучшая стражница — любовь. Вот кому надобно доверяться, а не полиции.
Если отказ Бубенцова и расстроил ее, то виду она не показала.
— Ну как хотите. — Кротко улыбнулась, повернулась к остальным мужчинам и уже иным голосом, повелительным, требовательным, провозгласила: — Идемте в парк. Только каждый сам по себе, чтобы страшней было, и станем перекликаться.
Она сбежала по ступенькам и растаяла в темноте. Ширяев, Поджио и Петр Георгиевич молча последовали за ней. Последний, правда, обернулся и спросил:
— А вы что же, сестра Пелагия? Идемте, вечер и вправду чудо.
— Нет, Петр Георгиевич, я тоже к вашей бабушке наведаюсь.
И пошла Пелагия следом за грозным инспектором, а на террасе, что минуту назад была полна людей, остался один Спасенный, накладывавший в вазочку малинового варенья.
* * *
— Завтра с утра вам станет гораздо лучше, тетенька, и мы поедем кататься, — тоном непререкаемой уверенности говорил Бубенцов, держа Марью Афанасьевну за запястье и глядя ей прямо в глаза. — Вот только сначала сделаем дельце со стряпчим. Это очень хорошо и правильно, что вы его вызвали. А то, право, стыд и смех — Дроздовку приживалке оставлять. Это все равно как если бы Елизавета Английская завещала корону придворной шутихе. Так, тетенька, не делают.
— А кому же завещать? Петьке с Наинкой? — едва слышно возразила Татищева. — Всё на ветер пустят. Продадут имение, и не приличному человеку, потому что у дворян нынче и денег нет, а какому-нибудь денежному мешку. Он парк выкорчует, в доме фабрику откроет. Джаннетка же ничего менять не станет, всё оставит как есть. Петру с Наиной будет денег давать, они ей как родные, а баловать не позволит.
— Королева Елизавета поступила иначе — сделала наследником Иакова Стюарта, хотя у нее имелись родственники и поближе, чем он. А всё потому, что заботилась о благе своего владения. Стюарт был муж истинно государственного ума. Королева могла быть уверена, что он не только сохранит, но и многократно укрепит ее державу. Знала она и то, что он, будучи бесконечно ей благодарен, восславит ее память и не обидит дорогих ее сердцу сподвижников.
Больше всего Пелагию поразило то, что Владимир Львович ничуть не стеснялся присутствием посторонних. Ну, Таня, допустим, дремала, обессиленно откинувшись на стуле — умаялась за день, но сама Пелагия сидела рядом, у самого подножия кровати, и нарочно стучала спицами как можно громче, чтобы бесстыдник пришел в чувство.
Какой там!
Бубенцов наклонился ближе, по-прежнему глядя Татищевой в глаза.
— Я-то ведь знаю, как увековечить вашу память. Вам не надгробье каррарского мрамора нужно и не часовня. Это всё мертвые камни. Вам же иной памятник потребен, живой и прекрасный, который распространится из Дроздовки по всей России, а потом и по всему миру. Кто продолжит ваше благородное и многотрудное дело по выведению белого бульдога? Ведь для них для всех это глупый каприз, нелепая причуда. Ваша мисс Ригли собак терпеть не может.
— Это правда, — проскрипела Марья Афанасьевна. — В прошлом году она даже посмела завести себе кота, но Загуляй с Закидаем разодрали его напополам.
— Вот видите. А я собачник с детства. У отца были превосходные борзые. Я, можно сказать, вырос на псарне. Нужно еще лет десять, чтобы от этого крепыша, — Владимир Львович потрепал за ухо Закусая, сладко сопевшего под боком у генеральши, — развернулась прочная, устойчивая порода. Назовут эту породу «татищевской», так что и сто, и двести лет спустя…
В этот миг Закусай, разбуженный прикосновением и сосредоточенно наблюдавший за рукой, что рассеянно теребила ему ухо, предпринял решительное действие — цапнул своими острыми, мелкими зубками холеный палец.
— А! — коротко вскрикнул Бубенцов от неожиданности и дернул рукой, отчего щенок кубарем полетел на пол, но ничуть не обиделся, а радостно гавкнул, немного помотал крутолобой головенкой и вдруг устремился прямо к двери, прикрытой не совсем плотно, так что оставалась щель.
— Держите его! — в панике рванулась с подушки Марья Афанасьевна. — Таня, Таня! Он опять!
Горничная вскочила со стула, ничего не понимая спросонья, поднялся и Владимир Львович.
Круглый белый задик застрял в узкой щели, но ненадолго. Толстые ножки часто-часто затопали по полу, дверь приоткрылась чуть шире, и Закусай вырвался на свободу.
— Стой! — крикнул Бубенцов. — Не волнуйтесь, тетенька, сейчас поймаю.
Втроем — Владимир Львович, Пелагия и Таня — выбежали в коридор. Щенок белел уже в дальнем конце. Увидев, что его почин оценен по достоинству, торжествующе тявкнул и свернул за угол.
— В сад сбежит! — ойкнула Таня. — Там двери нараспашку!
Закусай бегал быстрее, чем преследователи, — выскочив на веранду, Пелагия едва успела увидеть белое пятнышко, резво прыгнувшее с лестницы прямо в темноту.
— Надо скорее его выловить, а то тетенька с ума сойдет, — озабоченно сказал Бубенцов и скомандовал по-военному: — Ты, как тебя, налево, монашка направо, я прямо. Кричите остальным, чтобы тоже искали. Вперед!
Через минуту сонное спокойствие парка нарушилось многоголосыми воззваниями к беглецу.
— Закусайчик! Закусаюшка! — звала Пелагия.
— Закусай! Иди сюда, скаженный! — тоненько кричала где-то за малинником Таня.
— Господа, Закусай сбежал! — бодрым кавалерийским тенорком извещал разбредшихся по парку гуляющих Бубенцов.
И те не преминули отозваться.
— Ay! — откуда-то издалека откликнулся Петр Георгиевич. — Не уйдет, мучитель! Отыщем и казним!
— Ату его, ату! — заулюлюкал из березовой рощицы Кирилл Нифонтович. — Мисс Ригли, я на поляну, а вы давайте вон туда!
И уже повсюду хрустели ветки, раздавались веселые голоса, рассыпался смех. Начиналась привычная, превратившаяся в ритуал игра.
Сестра Пелагия старательно всматривалась во тьму, прислушивалась — не донесется ли откуда-нибудь знакомое повизгивание. И некоторое время спустя, минут через десять, уже неподалеку от речного берега, увидела-таки впереди что-то маленькое, белое. Ускорила шаг — точно он, Закусай. Уморился бегать и залег под засохшей осинкой, в двух шагах от англичанкиного газона.
Ознакомительная версия.
