Там, за деревьями, белели стены дома.
— Видишь окно открытое? Это твоя спальня. Скажу, уложил тебя спать, а ты через окно сбежал. Данила подумает, что ты снова в уме тронулся. Жалко его, пускай у него надежда останется. Ни к чему ему правду знать.
Подавляя неудержимое желание закричать от ужаса, Митя спросил еще тише:
— Почему вы хотите меня убить?
— Не хочу, а должен.
Внезапно Любавин нагнулся и снова зажал своему пленнику рот. Секунду спустя Митя услышал приближающийся стук копыт. Кто-то скакал по аллее галопом в сторону дома.
— Пора, — пробормотал сумасшедший. Вскинул мальчика на плечо, понес дальше.
— Я ничего дурного не сделал! — крикнул Митя.
— Не лги, сатана, не обманешь! — пропыхтел Мирон Антиохович, продираясь через кусты.
Вот ветки расступились, и впереди открылась белая поляна с черным пятном посередине.
Нет, не поляна — пруд, а черное пятно — прорубь!
Митя забарахтался, закричал — не о помощи, ибо кто ж тут услышит, а от раздутия легких. Они, бедные, истово хватали воздух, словно понимали, что это напоследок, что скоро им суждено наполниться жгучей черной водой.
— Остудись, остудись перед геенной огненной, — приговаривал на ходу Любавин.
— Стой! — раздалось вдруг сзади. — Мирон, ты что?!
— Д-Данила! Я здесь! — завопил Митя, выворачиваясь и брыкаясь.
Любавин перешел на бег, но Фондорин тоже бежал, быстро приближаясь.
Безумец споткнулся, упал, но Митю из рук не выпустил.
— Врешь, — шептал он, подтаскивая мальчика к проруби. — Мирон Любавин свой долг знает!
Видно, понял, что не успеет утопить. Схватил Митю обеими руками за шею, но сжать не сжал. Налетел Данила, отодрал Любавина от жертвы, швырнул в сторону. — Опомнись! У тебя мозговая горячка! Деменция! Я еще за ужином приметил…
— Зачем ты вернулся? Зачем? — с болью воскликнул тот.
Бросился было снова на Митю, но Фондорин был начеку — перехватил и больше уже не выпускал.
— Ну, ну, успокойся, — заговорил он медленно, рассудительно, как бы убаюкивая. — Это я, твой старый товарищ. Это мой сын, Самсон. А тебе что померещилось? Много работаешь, себя не жалеешь, вот и надорвал рассудок. Это ничего, я тебя вылечу…
— Зачем ты вернулся? — в отчаянии повторял Мирон Антиохович. — Ты все испортил! Зачем ты вернулся?
— Вернее сказать, почему, — все так же умиротворяюще ответил Данила. — По двум причинам. Дорога через лес оказалась не столь уж узкой и заснеженной. Вполне можно было поехать в санках. А еще я всё думал и не мог понять, с чего это вдруг ты решился малому мальчонке свой драгоценный микроскоп дать. Ведь даже родного сына не подпускаешь. Опять же блеск у тебя в глазах был особенный, знакомый мне по медицинским занятиям. Так глаза горят, когда человек вообразит, что он один в здравом уме, а все прочие безумцы и против него сговорились. У тебя припадок, временное ослепление разума…
— Это у тебя ослепление! — бессвязно закричал Мирон. — Ты что, не видишь, кто с тобой? Отыскал сына и радуешься? А где он шатался, знаешь? Спрашивал? Так ведь он правды не скажет! Такого наврет, всякий поверит! Послушай меня! Его истребить надо!
Он рванулся так сильно, что Данила его не удержал. К Мите не подпустил — закрыл собой.
Тогда Любавин кинулся назад, к дому, истошно вопя:
— Эй! Эй! Милиция! Кто на часах? Сюда! В ту же минуту в окнах загорелся свет, наружу выбежали несколько человек с фонарями.
— Бежим! — Данила подхватил Митридата на руки. — Милицейские у Мирона дюжие, шутить не станут.
Понесся огромными скачками по льду, потом через парк.
Сзади слышались крики Любавина:
— Вон там они, вон там! Догнать, схватить, кляпы в рот, обоим!
Ах, как быстро бежал Фондорин — у Мити только ветер в ушах свистел. Откуда у старого человека столько силы?
Перед оградой Данила остановился. Митю просунул между прутьев, сам ухватился за острия копий, подтянулся, спрыгнул вниз.
Долго бежали через снежное поле. Хорошо наст был крепкий, держал. И еще выручила невесть откуда налетевшая метель — подпустила по белому белых завитушек, подхватила беглецов, прикрыла кружевной занавеской.
На опушке леса Фондорин упал в сугроб, привалился к сосне. Перевел дух.
Митю прижимал к себе, чтоб не замерз.
— Ах, горе, ах, беда, — сокрушался Данила. — Один на всю Россию нашелся толковый эконом, крестьянам благодетель, и тот ума лишился. Ты, Дмитрий, на него зла не держи, это не он тебя убить хотел, а его болезнь. Я после непременно к Мирону наведаюсь и вылечу его. Он — живая душа, пускай даже и нездоровая. Ничего, лучше хворая душа, чем когда у человека вовсе нет ни души, ни совести. Это уже не излечишь. Жить без совести всего на свете хуже…
— …А лучше всего то, что эта курица Инга прямо души в тебе не чает. «Сэр Николас то, сэр Николас сё, девочку просто не узнать». Браво, Ника, браво.
Жанна насмешливо похлопала Фандорина по щеке — он отшатнулся.
Они стояли на лестнице вдвоем. Хозяйка ушла на кухню проверить, скоро ли будет готово горячее, попросила Николаса сопроводить «Жанночку» в салон.
Вот он и сопровождал, на еле гнущихся ногах.
— Хорошо, что я тебя тогда не размазала по шоссе, — проворковала истинная Никина работодательница, беря его под руку. — Я чувствовала, что время на тебя потрачено не напрасно, у меня интуиция. — Женственно прислонив голову к его плечу, перешла на шепот. — Сегодня ночью ты сможешь выплатить свой долг. И всё, свободен.
— Что именно я должен сделать? — хрипло спросил он.
Это были его первые слова с того момента, как он ее увидел. Когда Инга Сергеевна их знакомила («сэр Николас, Мирочкин гунернер — Жанночка Богомолова, подруга нашего старинного приятеля»), он только сумел заторможенно кивнуть и вяло ответить на рукопожатие. Рука у Жанны была крепкая, горячая; у него — мокрая от холодного пота.
— Помочь моему клиенту получить то, что он хочет, — ответила она.
Подвела спутника к окну, отдернула штору. Мир за ярко освещенным двором и подсвеченной верхушкой внешней стены был черен, и от этого усадьба напоминала большую орбитальную станцию, летящую сквозь космические просторы.
— Ваш клиент — Олег Станиславович Ястыков?
— Какой ты у меня умный, какой сообразительный, ну прямо магистр.
Она хотела снова потрепать его по щеке, но теперь Николас успел отстраниться. Жанна рассмеялась — она вообще пребывала в отличном расположении духа.
— Что они не поделили?
— Ну, на этот вопрос я могла бы и не отвечать, — протянула Жанна, лукаво поблескивая зелеными, египетского разреза глазами. — Но так и быть, отвечу, потому что ты, Ника, у меня паинька и отличник. История, в общем, обыкновенная. Куцему и Олежеку захотелось скушать одну и ту же нняку.
— Что скушать?
— Нняку, — весело повторила она. — Скушать нняку и сделать бяку. Старому другу. Куцый с Олежеком такие старые друзья, что просто люди столько не живут, сколько они дружат. У меня бы такой дружок точно на свете не зажился. Куцый на нняку уже лапу положил, отдавать не хочет. А моему клиенту обидно, вот он меня на помощь и позвал, чтобы я ему в этом помогла. И я помогу, с твоей помощью. Куцый, конечно, дядька бронебойный, не то что ты, но и у него имеется хрупкое местечко. Что характерно — точно такое же, как у тебя. Этакая маленькая точка, как, знаешь, в закаленном стекле: если в нее попасть, пуленепробиваемое стекло рассыпается вдребезги. Точка под названием «дочка».
Снова засмеялась — так ей нравилось собственное остроумие.
— Вы говорите про Миранду? — похолодев, спросил Фандорин.
— А ты знаешь у железного доктора другую болевую точку? — деловито сдвинула брови Жанна. — Подскажи. Ах, ты, должно быть, про горячо обожаемую супругу…
Ничего подобного Николас в виду не имел и ужаснулся самому предположению.
Но специалистка по болевым точкам пренебрежительно скривилась.
— Инга не подходит. Куцый когда-то обожал ее, но это в прошлом. По имеющейся у меня информации, старушка ему поднадоела. Он завел себе на стороне цыпулю, но и та для наших целей тоже не функциональна. Не тянет на болевую точку.
— Какая же Инга старушка? — удивился Фандорин и прикусил язык: получалось, что он все-таки лоббирует госпожу Куценко на роль жертвы.
— Да ей столько же лет, сколько Олежеку и Куцему. Они ровесники-ровесники, девчонки и мальчишки. Одни пели песенки, одни читали книжки. Короче, одноклассники. Что, непохоже? Так ведь Куцый у нас — великий и ужасный Гудвин, Волшебник Изумрудного Города. Что же он, по-твоему, для других старается, а свою женушку забудет? Вон какую куколку вылепил. Только, похоже, надоело ему собственный продукт обожать. Нет, Ника, жена не годится. Нужна дочурка. Вот на ком у Куцего точно крыша съехала.
