Я опасался этого мгновения, пытался предотвратить его, пытался уклониться от ответственности, но теперь, когда все уже было позади, я почувствовал какое-то разочарование и пустоту. Рядом со мной находился Катилина, и я в этом не находил ничего страшного. Напротив, с ним стадо даже как-то спокойнее, и тревожился я только об одном — неужели я так отупел, что не могу чувствовать даже совсем близкую опасность.
Первым заговорил Катилина:
— А кто вон тот всадник за тобой — твой сын?
Я оглянулся и увидел приближавшегося к нам Метона. Он скакал с севера, со стороны стены; должно быть, его сменил Арат, и теперь ему уже не нужно было следить за рабами.
— Да, это мой младший сын, Метон.
Вспомнив о своих детях, я все-таки почувствовал некое волнение, доказывающее, что я не окончательно потерял разум.
— Метон, у нас гости. Это — Луций Сергий Катилина. А это — его товарищ, Тонгилий.
Метон подъехал поближе, изобразив на лице неловкую улыбку. Встреча с такими известными людьми смутила его. Катилина протянул руку, и Метон пожал ее. Слишком охотно, как я заметил. И вдруг он прошептал:
— А вы и в самом деле спали с весталкой?
Моя челюсть так и отвисла.
— Метон!
Катилина запрокинул голову и так громко рассмеялся, что моя лошадь беспокойно фыркнула. Тонгилий смеялся с закрытым ртом. Метон покраснел, но видно было, что его скорее гложет любопытство, нежели смущение. Я вытер пот со лба и тихо простонал.
— Ну, — сказал Катилина, — теперь я знаю, какими историями позабавить вас после обеда!
Он опять протянул руку и взъерошил волосы Метона. Тому, казалось, понравился этот жест.
Я надеялся, что Катилине не понравится, как у нас готовят, и он уедет. Но Конгрион не оправдал моих ожиданий. В этот вечер он превзошел самого себя. И попросила его об этом Вифания. О незнакомцах она всегда судила по внешнему виду, и ей очень понравилось, как выглядят Катилина и Тонгилий. Мы превосходно пообедали тушеной свининой с бобами и фасолью.
После того как мы поели, я приказал рабам вынести подушки в атрий, но Вифания не захотела присоединиться к нам. С тех пор как я женился на ней, она не забывала о том, что она свободная женщина, но не следовала при этом примеру римских матрон и не беседовала с незнакомыми людьми после обеда, пусть даже и в присутствии своей семьи. Диану она забрала с собой. Метон остался. Его присутствие смущало меня, но я не мог так просто запретить ему сидеть с нами. Ведь ему, в конце концов, обещали рассказать историю.
— Превосходное угощение! — сказал Катилина. — Еще раз благодарю вас за то, как вы меня принимаете.
— Признаюсь, что поначалу я сомневался, стоит ли мне принимать тебя в своем доме, Катилина.
Я говорил медленно и четко.
— Ты из тех людей, в которых чувствуется противоречие, а я сейчас достиг такой точки в жизненном пути, когда мне менее всего хочется встречаться с противоречиями и неразрешенными проблемами; скорее, наоборот. Но Марк Целий постарался убедить меня… очень даже постарался.
— Да, ему удается убеждать других людей, он человек талантливый и напористый.
В голосе Каталины не было ни малейшего намека на иронию, и глаза его сверкали по-прежнему добродушно.
— Да, он красноречив. И он также знает, что смелый жест убеждает сильнее всяких слов.
Катилина кивнул. И опять ничего в его виде не показало, что он догадывается о скрытом смысле моей реплики.
— Тебе, кажется, нравятся загадки.
Катилина улыбнулся. Тонгилий рассмеялся. Они обменялись многозначительными взглядами.
— Приходится признать, — сказал Катилина.
— Это его единственная слабость, — сказал Тонгилий. — Или, по крайней мере, он так любит говорить. Это ведь тоже своего рода шутка — человек, которого обвиняют во многих грехах, признается, что его главный грех — играть словами и задавать загадки.
— А ты, Гордиан, — сдается мне, что тебе больше нравится разгадывать загадки, чем придумывать их самому.
— Мне приходилось их разгадывать.
— Ну тогда вот тебе простенькая. — Он немного подумал и продолжил: — Съедобный плод, незнатного происхождения, пересаженный из сельской почвы в каменистую городскую, где, вопреки всем ожиданиям, он процветает и простирает далеко свои усики-отростки.
— Слишком легко, — сказал Метон.
— Неужели? — сказал Катилина. — Я придумал ее прямо сейчас.
— Плод — это горох. А каменистая городская почва — это римский Форум.
— Продолжай.
— А ответ на загадку — Марк Туллий Цицерон.
— Почему?
Метон пожал плечами.
— Ведь каждый знает, что Цицерон унаследовал свое семейное имя от предка, у которого была трещина в носу, похожая на трещину в горошине — cicer, гороховый нут. Цицерон родился в Арпине — деревенская почва — и добился успеха в Форуме, который весь вымощен камнями. Там он и процветает, хотя никто не ожидал, что человек столь незнатного происхождения заберется так высоко.
— Прекрасно! — воскликнул Катилина. — А усики? — спросил он, глядя не на Метона, а на меня.
— Его влияние, связи, простершиеся так далеко, — сделал вывод Метон.
— Да, ты прав, эта загадка слишком легка, — сказал Катилина. — Когда я буду задавать ее в следующий раз, нужно будет усложнить ее. А как ты думаешь, Гордиан?
— Да, — откликнулся я. — Ответ очевиден. Слишком все ясно.
— Где все ясно — в загадке или в жизни? — спросил Тонгилий.
На мгновение мне показалось, что он всерьез задал этот вопрос и что тут-то мы снимем наши маски. Но потом гость рассмеялся, и я понял, что он всего лишь хотел позабавить вопросом своего учителя загадок.
— Насколько я понимаю, вместе с Цицероном вы провели лет пятнадцать — двадцать, — сказал Катилина.
— Семнадцать. Я встретил его в последний год диктатуры Суллы.
— Ах, да, Целий мне говорил. Дело Секста Росция.
— А тебе довелось присутствовать на заседании суда?
— Нет, но я много слышал о нем. Тогда все говорили о Цицероне, но сейчас я вспоминаю, что и твое имя было упомянуто. Знаменательное событие, своего рода веха в жизни. По-видимому, можно сказать, что вы с Цицероном создали друг другу репутацию.
— Ты слишком превозносишь меня. Так же можно и хвалить ложку Конгриона за то, что она приготовила такой чудесный соус.
— Уж слишком ты скромен, Гордиан.
— Я не хвалю и не порицаю достижений Цицерона. Точно так же я работал на Красса, на Гортензия и на многих других.
— Тогда я прав хотя бы в том, что Цицерон создал тебе репутацию?
— Дело Секста Росция оказалось поворотным пунктом для всех, кто имел к нему отношение.
Катилина кивнул. Он поднес кубок к губам, осушил его и вновь поставил на стол, чтобы его наполнили. Я оглянулся и увидел, что рабов рядом с нами нет.
— Метон, сходи и позови кого-нибудь с кухни, — сказал я.
— Не нужно никого звать, — сказал Катилина и подошел к столу, на котором Вифания оставила глиняный кувшин с вином.
Я с удивлением наблюдал за тем, как римский патриций сам себя обслуживает, но Катилина держался так, как будто ничего особенного не случилось; он вернулся к своему ложу.
— Это ваш собственный урожай? — спросил он.
— Остался со времен Луция Клавдия, которому раньше принадлежало поместье. Мне кажется, что вино именно этого года наиболее удачное.
— И мне так кажется. У него очень темный и богатый вкус, и очень гладкий к тому же. Оно не резкое и вместе с тем согревает горло и желудок. Придется мне попросить бутылочку перед тем, как я уеду.
— И как скоро вы предполагаете уехать?
— Останусь здесь на день-другой, с вашего позволения.
— Да, мне кажется, что из-за предстоящих выборов вам придется часто находиться в Риме.
— И в сельской местности тоже, — сказал он. — Но я покинул Рим, чтобы немного отдохнуть от политики. Поговорим лучше о чем-нибудь другом.
Метон робко кашлянул.
Тонгилий засмеялся.
— Кажется, молодой человек напоминает нам об обещанной ему истории.
— Ах да, про весталок.
— Если вам не хочется рассказывать, можете не говорить, — сказал я.
— Как, и позволить, чтобы чужие злые языки вливали грязь в уши молодого человека? Лучший способ предупредить клевету недругов — рассказать все самому, до того, как реальность обрастет домыслами. Известно ли тебе уже кое-что, Метон?
— Он ничего не знает, — сказал я. — Я сам только едва упомянул о слухах в разговоре с ним.
— Значит, ему известно, что меня обвиняют в совращении девственной весталки.
— И еще вас вызывали в суд.
— Не без вашей помощи, Гордиан.
— До некоторой степени да.
— Твой отец — скромный человек, — сказал Катилина Метону. — Скромность — одна из римских добродетелей, хотя ее восхваляет чаще, чем следуют ей.
