— Ничего, Котофей Котофеевич себе всегда компенсирует, — хохотнул другой игрок, и все весело засмеялись, хоть смысл шутки был неочевиден.
Шубин уютно промурлыкал:
— Поглядим-поглядим. Вот пять «катенек». — Выложил рядком сотенные бумажки. — Кто желает секундировать?
Правила игры Эрасту Петровичу были неизвестны, но он следил за подполковником очень внимательно. По тому, как человек ведет себя в азартной игре, можно многое вычислить о характере.
Открыли карты.
— Браво! Лихо банчок схарчили! — зашумели сидящие.
Подполковник мягким движением, будто котище лапой, подгреб к себе выигрыш.
«Неазартен, расчетлив, удачлив, но риска не любит. Из людей, которые во всем знают меру. Мягко стелет, но зубаст. Положишь в рот палец — откусит всю руку».
Словно желая подтвердить предположение насчет меры, Шубин поднялся:
— Пожалуй, довольно. Благодарю за компанию, господа.
Вторая половина диагноза тоже оказалась верной — Эраст Петрович немедленно в том убедился.
Подполковник, ни разу до того даже не посмотревший в направлении Фандорина, вдруг подошел к нему и спросил, глядя в лицо очень спокойными светлыми глазами:
— А что это вы, сударь, мне весь затылок просверлили, притом что не имею чести и вообще впервые вижу?
«Серьезный человек, — мысленно отдал должное такому напору Эраст Петрович. — Только вот заслуживает ли доверия?»
Молча подал Шубину письмо из Тифлиса.
Удивительно было то, что, даже не посмотрев на пакет, жандарм ласково взял Фандорина за локоть, а тон сменил с агрессивного на доверительный:
— Отойдемте-ка в сторонку. Вон там отличное место, никто не помешает. И пялиться не будут.
То ли он разглядел в чертах незнакомца нечто особенное, то ли все-таки успел скользнуть взором по конверту и узнал почерк.
Подполковник читал послание на ходу, весьма грациозно лавируя между гостями. Несмотря на внушительные габариты, пластика у Тимофея Тимофеевича была отличная.
Вел он своего спутника, как скоро выяснилось, к портьере с гербом. Позади занавеса оказался не грот, как предполагал ранее Фандорин, а начало подземной галереи. Насколько она велика и куда ведет, было не понять: в двух метрах от входа стояла решетка с висячим замком. Позади нее виднелся вырубленный в скале коридор, который вскоре поворачивал вправо.
— Что это здесь? — спросил Эраст Петрович.
— Мм? — промычал жандарм, не отрываясь от письма. — Какие-то подземные ходы, со старинных времен. Не удивлюсь, если Арташесов использует пещеры для контрабанды. Он у нас сторонник диверсификации бизнеса. Надо будет как-нибудь поинтересоваться. — Внезапно Шубин поглядел на собеседника и подмигнул. — А впрочем, зачем вредничать? На Востоке свои обычаи.
Бумагу он спрятал в карман, однако вместо того, чтобы спросить, зачем пожаловал тифлисский гость и какого-такого «всяческого содействия» ему надо, завел совершенно посторонний разговор.
«Тоже приглядывается. Осторожен. Осторожен и хитер».
— На Востоке всё расслабленное, благодушное, жирное — даже противузаконная деятельность. Потому что законы здесь — категория условная. У нас на Руси закон все-таки вроде дышла: хоть и поворачивается, куда вышло, но как-никак прямой и твердый. На Востоке закон вроде вьюнка — обвивает всякую крепкую палку и ластится к ней. Я тут и сам стал таким же: расслабился, помягчел, разжирел. Кто из прежних сослуживцев меня видит — не узнаёт, ей-богу.
Шубин посмеивался, говорил врастяжечку, но взгляд неустанно работал: всё шарил по слушателю, время от времени фиксируясь на отдельных деталях — словно фотографировал для досье. Дурой была бы мышь, которая поверила бы, что этот котище ленив и безопасен.
— Живем мы здесь по-особенному: с денежными мешками стараемся ладить, на их шалости смотрим сквозь пальцы. А за это Совет Съезда нефтепромышленников — это в Баку вроде Священного Синедриона — ежегодно жертвует на содержание полиции шестьсот тысяч. У нас самый распоследний городовой получает восемь сотен в год, не считая столовых, дровяных и всякого рода бакшишей. С тех пор как я научился правильно пользоваться Востоком, моя жизнь сделалась сытна, приятна, нехлопотна. Армяшки доносят мне на татаришек, татаришки на армяшек. Среди товарищей рэволюцьонэров я тоже имею своих людишек — хоть это вроде бы не моя епархия. Но наш начальник жандармского управления — человек европейский, квадратно-треугольный. Приходится подстраховывать…
Вот так, плавно, без нажима, не задав ни единого вопроса, подполковник вывел собеседника к деловому разговору. Хоть в рекомендательном письме и не было сказано, что господин Фандорин приехал в Баку разыскивать опасного революционера, однако само авторство рекомендации и ее тон для опытного человека могли означать лишь одно: дело очень важное, государственного значения.
— Да, в Тифлисе мне посоветовали обратиться не в профильное ведомство и не к г-градоначальнику, а непосредственно к вам как к самой компетентной инстанции.
— Польщен, польщен. — Глаза Тимофея Тимофеевича замаслились — ему и вправду было приятно. — Хоть не преувеличиваю своих скромных возможностей. Чем могу посодействовать? Вы ведь по поводу забастовки?
Эраст Петрович не ответил. Не решил еще, следует ли посвящать подполковника в свои планы. Человек этот определенно не с одним донышком. Пожалуй, следует изучить его получше.
Шубин воспринял молчание как знак согласия.
Чуть раздвинув занавес в середине, чтобы увидеть, если приблизится кто-нибудь из гостей, он стал рассказывать:
— В наместничестве очень встревожены, я знаю. Забастовка грозится перерасти во всеобщую. Рабочие совершенно обнаглели. Требуют месячного оплаченного отпуска, восьмичасовой смены, гарантированного выходного дня, полуторакратного увеличения жалования. Зараза быстро распространяется, промыслы останавливаются один за другим. На штрейкбрехеров, пренебрегая охраной, нападают революционеры. Наш бравый градоначальник ввел в Черном Городе осадное положение: после 8 часов вечера выходить на улицу запрещается, собираться группами более трех человек тоже нельзя. Ни черта не соблюдается, но высокому начальству доложено, что меры приняты… — Шубин со вздохом пожал жирными плечами. — А тем временем цены на нефть из-за дефицита растут. Месяц назад пуд стоил 35 копеек, сейчас почти полтинник, а фьючерсы того дороже. Самый главный и востребованный наш продукт, керосин, благодаря Казенному трубопроводу пока качается исправно, но запасы нефти на исходе. При этом акции добывающих компаний подскочили в цене на 15–20 процентов. Биржа нервничает…
Кажется, в этом городе все, даже полицейские, являлись специалистами по вопросам нефтяного рынка. Эраст Петрович хотел прервать малоинтересную лекцию, но подполковник ее и так уже закончил. И довольно эффектно:
— Поэтому я нисколько не удивлен, что нашей забастовкой озаботились и в центре. До такой степени, что прислали с негласной инспекцией самого Фандорина…
Оказывается, Шубин был субъектом еще более заковыристым, чем показалось Эрасту Петровичу. И осведомленным отнюдь не только в бакинских делах — например, знал, кто такой Э. П. Фандорин.
Следующая реплика Тимофея Тимофеевича заставила Фандорина поднять акции подполковника на несколько дополнительных пунктов (биржевая стилистика оказалась заразной):
— А впрочем, сейчас я вижу, что ошибся. Про забастовку вы слушали без интереса, и во взоре читается некая задняя мысль, — усмехнулся Шубин. — Давайте я не буду зря сотрясать воздух. По-моему, мы оба уже присмотрелись друг к дружке и созрели для разговора по существу.
И напористо, быстро спросил:
— Зачем вы приехали? Какого рода помощи от меня ждете?
Кот перестал прикидываться соней. Цап когтистой лапой — мышка поймана.
Настало время слегка дать пушистому Тимофею Тимофеевичу по носу. Чтобы понял: в этом танце ему отводится роль дамы, а не кавалера.
— Сначала п-позвольте вопрос. Мне показалось, что вы как-то очень уж легко сорвали б-банк. Никто из партнеров не выглядел раздосадованным. И не просил возможности отыграться. Это была завуалированная взятка?
Подполковник внимательно посмотрел Эрасту Петровичу в глаза. Не возмутился, не покраснел — просто прищурился.
Помолчав, сказал:
— Я мог бы, разумеется, ответить, что удачлив в игре. Но это помешало бы установлению доверительных отношений. Поэтому извольте: мзды у туземцев я не беру, иначе на шею сядут. Но позволяю им проигрывать мне в картишки. По маленькой.
— Ничего себе по маленькой. Тысяча рублей.
Шубин снисходительно улыбнулся.
— В Москве тысяча рублей — деньги, а здесь, чтобы содержать себя в приличном виде, мне надобно тратить в год тысяч сто. Иначе уважать не будут. Это Баку. Чересчур неподкупных здесь не любят и ужасно боятся. Начинают против них интриговать, кляузничать. Если совсем занервничают, могут подослать «маузериста» — если убийство заказывает армянин. Или головореза-гочи — если вас хочет убрать мусульманин.
