Симон рассмеялся:
– Может, сам настоятель лично? Магдалена, уймись. Это был аптекарь, точно тебе говорю! Не колдун, конечно. Но есть и вполне обычные причины, чтобы встать на путь убийства. Зависть к коллеге, месть… Или что там еще. Йоханнес наговорил тебе непонятно чего, и ты теперь всеми средствами пытаешься его выгородить.
– Ты с ним не разговаривал, – прошептала Магдалена. – Непомук – отверженный, он всю жизнь в бегах. Он оставил ремесло палача, потому что не мог больше переносить все его ужасы. Такой не станет убивать трех человек. К тому же Непомук не сталкивал меня с башни. Ты сам говорил, что он в это время был с тобой у настоятеля.
Симон вздохнул.
– Твоими бы устами… И что же ты намереваешься делать?
– А что остается? Пойду в гостиницу и отправлю посыльного в Шонгау. – Магдалена спрыгнула со стены и зашагала в сторону деревни. – Ты только представь себе, что скоро отец мой во всем здесь разберется.
– Этого еще мне не хватало! – простонал Симон. – Мало того, что я и дальше должен отчитываться перед настоятелем по поводу убийства, так теперь тесть будет разнюхивать вслед за мной!
Магдалена оглянулась с ухмылкой.
– Ну, до сих пор он всегда что-нибудь придумывал. Так что не валяй дурака. Мог ведь и другую семью выбрать, чтобы жениться.
Она подмигнула и побежала по цветущим лужайкам к Эрлингу. С запада донесся первый отдаленный гром.
* * *
Где-то в толще Святой горы скрипело и пощелкивало.
Автомат катился без устали и остановки; он ударялся о камни, цеплялся за выступающие балки, но продолжал упрямо двигаться вперед. Туннель, по которому он катился, был очень древним; его вырубили в скале задолго до того, как здесь появился монастырь. Во времена, когда правила еще сила меча и вера зарождалась на кровавых ритуалах – в горящих корзинах, в которых погибали пленники, или на черных выщербленных алтарях. С тех пор религия преобразилась, изменила свой облик, но это ей ничуть не навредило. Напротив, в новом обличье она покоряла империи и короновала императоров. Сила ее возросла, как никогда прежде.
Рот куклы открывался и закрывался снова и снова – точно скалился щелкунчик размером с человека. Внутри ее звучала тихая мелодия, разносилась по коридорам, отражалась от стен, и казалось, что играла она одновременно и всюду.
То была песня о любви. Но в укромных коридорах под толщей горы она звучала грустно.
Грустно и зловеще.
5
Понедельник 14 июня 1666 года от Рождества Христова, поздний вечер, в Шонгау
Куизль посмотрел на письмо и почувствовал, как сердце начало биться сильнее. Редко случалось, чтобы посыльный передавал ему письма лично в руки. В некоторых регионах одно только прикосновение к палачу могло стоить порядочному человеку репутации и должности. Значит, в послании что-то важное.
– Откуда оно? – спросил Куизль посыльного.
Тот стоял перед ним, опустив глаза и украдкой скрестив пальцы на правой руке. С одежды его стекала вода после ливня, который в этот час обрушился на Шонгау.
– Из… из Андекса, – пробормотал посыльный. – Со Святой горы. Письмо от вашей дочери.
Куизль усмехнулся:
– Тогда она небось и денег малость приложила, чтобы ты не забыл ко мне заехать.
– Я все равно отправлялся в Шонгау, – возразил неуверенно курьер. – А с утра поеду в Аугсбург. К тому же дочь ваша имеет… удивительную способность к убеждению. Что вовсе не похоже на…
– На глупую палачку? Это ты хотел сказать?
Посыльный вздрогнул.
– Боже мой, нет! Даже наоборот, весьма разговорчивая и обаятельная девица.
– Это у нее от матери, – проворчал Куизль более добродушно. – Болтать без умолку. Даже если болтать не о чем.
Он достал несколько монет и хотел было сунуть их посыльному в руку, но тот отмахнулся, пробормотав:
– В этом нет необходимости. Ваша дочь и этот цирюльник уже заплатили. Всего хорошего.
Он боязливо поклонился и поспешил раствориться во мраке.
– Да-да, и тебе того же, – проворчал Якоб.
После чего направился обратно в комнату; жена его зашлась в очередном приступе кашля. Лихорадка ее за последние два дня не усугубилась, но и лучше Анне-Марии не стало. Она по-прежнему лежала на скамье в полузабытьи. По крайней мере, внуки легли наконец спать в спальне на втором этаже. Петер и Пауль весь вечер носились вокруг больной бабушки.
– Новости от Магдалены? – прохрипела Анна-Мария. – Надеюсь, ничего серьезного?
– Посыльного она, по крайней мере, заболтать сумела. – Палач сломал простую печать и развернул бумагу. – Так что не надо…
Он замолчал, и только губы задвигались бесшумно. В конце концов он опустился на скамейку.
– Что там такое? – спросила его жена. – Что-то случилось?
– Нет. – Куизль взялся за голову. – Ничего. Во всяком случае, не то, что ты думаешь. Кое-что… другое.
– Черт побери, не заставляй вытягивать из тебя каждое слово, упрямец проклятый!
Анна-Мария снова закашлялась. Когда она немного успокоилась, Куизль продолжил, запинаясь:
– Магдалена… она… кажется, она встретила Безобразного Непомука. Почти тридцать лет этот стервец не давал о себе знать, а тут вдруг объявляется в Андексе… Шею мало свернуть жирдяю.
– Непомук? Непомук?
Якоб кивнул.
– Он влип во что-то. И стал, судя по всему, монахом. – Сплюнул на тростник, затем вынул трубку, зажег ее от лучины и прорычал: – Чтобы Непомук, и монах!.. Скорее свинья в игольное ушко пролезет, чем палач святошей станет. Непомук всегда был умником, много читал и выдумывал для армии всякие странные штуки. Но для убийств слишком мягкий был. Как знать, может, в другой жизни он действительно стал бы хорошим священником… – Куизль запнулся. – Как бы то ни было, в монастыре на него хотят повесить три убийства и колдовство. Он просит меня приехать и помочь ему.
Анна-Мария осторожно поднялась на постели.
– Ну и?.. Чего ты ждешь?
– Чего я жду? – Палач злобно рассмеялся. – Чтобы ты выздоровела, вот чего! К тому же я не могу оставить внуков одних. – Он глубоко затянулся. – Я же рассказывал тебе про Бертхольдов. С них станется и с малышами чего-нибудь сотворить. Только чтобы мне пригрозить, если к Лехнеру решусь пойти.
Анна-Мария задумалась. Некоторое время слышалось лишь ее хриплое дыхание и отдаленные раскаты грома.
– Тогда возьми их с собой, – сказала она наконец.
– Что? – Куизль вздрогнул, увлеченный мрачными раздумьями.
– Внуков. Возьми их с собой.
– Но… как ты себе это представляешь? – с трудом выдавил палач. – Я должен спасать друга от казни и одновременно возиться с детьми, как нянька?
– Симон с Магдаленой тоже ведь там. Пусть они за ними присматривают. Они все-таки их родители.
Палач склонил голову. Предложение жены казалось не таким уж и плохим. Штехлин не могла сейчас присматривать за его внуками, в отсутствие Симона знахарка все время проводила у больных: не только Анна-Мария страдала от лихорадки. А подрастающим Георгу и Барбаре Якоб не мог еще довериться. Им не хватало еще ответственности, и они не смогут уберечь малышей от Бертхольдов. Оставалось только предложение жены…
– Если я уйду, – начал он нерешительно, – что с тобой станется? Ты больна. Кто позаботится о тебе, если меня не будет рядом?
– Это и Штехлин по плечу, – возразила Анна-Мария. – Она лечить умеет не хуже тебя. И Георг с Барбарой тоже пока здесь. Что может…
Она снова закашлялась, и палач с тревогой взглянул на жену.
– Ты самое дорогое, что у меня есть, Анна, – пробормотал он. – Я никогда не прощу себе…
– Да черт возьми, иди уже! – напустилась на него жена. – Этот Непомук был когда-то твоим лучшим другом. Сколько раз ты мне про него рассказывал! Хочешь, чтобы он теперь сгорел, пока ты сам в нескольких милях ромашковый чай готовишь?
– Не в этом дело, просто…
– Так ступай наконец, болван ты эдакий, и внуков забирай. – Она плотнее закуталась в одеяло и закрыла глаза. – А теперь дай поспать. Вот увидишь, завтра мне уже станет лучше.
