Амбар, приспособленный под больничную палату, представлял собой удобное просторное помещение, где пахло сеном и крепким ароматом зимних яблок. Неряшливый старик, которого, казалось, невозможно было отмыть дочиста, сгорбившись сидел на койке, которая стояла в защищенном от сквозняков углу. Старик походил на сидящую на насесте нахохлившуюся птицу, его лохматая седая голова покоилась на когда-то могучих плечах. Судя по тому, каким хмурым, злым взглядом встретил он обоих монахов, его нрав за эти дни не изменился. Лицо его, изборожденное морщинами, было похоже на отталкивающую злобную маску. Из-под век, покрытых рубцами от еще не заживших язв, сверкали злые колючие глазки. Шерстяная рубаха, которую на него надели, была ему явно велика — от старости и болезни он как-то усох и стал ниже ростом. Кадфаэль догадался, что такую просторную одежду надели на него для того, чтобы она не соприкасалась с язвами, которые покрывали не только его лицо, но и плечи и сморщенную шею. Кроме того, между телом старика и рубахой был проложен кусок холста.
— Заражение пошло на убыль, — сказал брат Освин на ухо Кадфаэлю. И, приблизившись к старику, спросил: — Ну что, дядюшка, как ты себя сегодня чувствуешь?
Старик своими острыми глазками искоса взглянул на них, задержавшись взглядом на Кадфаэле.
— Ничуть не лучше, — произнес больной неожиданно звучным голосом. Трудно было представить, что он исходил из такой немощной оболочки. — Я могу разглядеть только, что вас двое вместо одного. — Он, поерзав на соломенном тюфяке, пододвинулся к краю койки, с любопытством рассматривая их. — А тебя знаю, — обращаясь к Кадфаэлю, сказал он с ухмылкой, словно это заявление доставило ему не то удовольствие, не то сознание превосходства над своим собеседником.
— Ты прав, — согласился Кадфаэль, продолжая внимательно вглядываться в лицо старика. — Припоминаю, что я тебя где-то видел. Только при более благоприятных обстоятельствах. Повернись-ка к свету! Так! — Он начал осматривать язвы, но невольно смотрел и на лицо старика. Желтоватые глаза больного глубоко сидели в морщинистых глазницах и пристально вглядывались в Кадфаэля. Травник заметил, что многие язвы уже начали покрываться корочками.
— На что же ты жалуешься? Ведь тут тебя кормят и держат в тепле, брат Освин так самоотверженно о тебе печется. Тебе лучше, и ты отлично это понимаешь. Если у тебя достанет терпения, то через две-три недели ты полностью излечишься.
— А потом что? Меня снова выкинут отсюда, — с горечью проворчал старик. — Я все знаю наперед. Таков мой удел в этом мире! Меня вылечат, а после прогонят, чтобы я мучился дальше и гнил заживо. Куда бы я ни пошел, везде одно и то же. Стоит мне найти пристанище на ночь, как явится какой-нибудь подлец, займет мое место, а меня вышвырнет!
— Здесь этого не случится, — успокоил его Кадфаэль, оправляя холщовую тряпку на тощей шее больного. — Брат Освин проследит за этим. Слушайся его советов и не думай заранее, где ты будешь спать и что есть, когда выйдешь отсюда. У тебя еще будет время об этом поразмыслить
— Золотые слова! Да только конец мне наперед известен. Мне никогда не везло. А у тебя, — пробормотал он, продолжая со злобой смотреть на Кадфаэля, — все складывается отлично. Я у твоих ворот собираю милостыню, а ты купаешься в довольстве, над твоей головой — прочная кровля, спишь ты в сухой, теплой постели — и показываешь Богу, какой ты благочестивый. А много ли ты заботишься о том, чтобы мы, несчастные души, имели где приклонить голову?
— Теперь я вспомнил, где тебя видел! — сказал Кадфаэль. — Это было в канун ярмарки.
— Да, и я тебя там видел! А спроси, что я заработал на этой ярмарке? Кусок хлеба, миску похлебки и всего один фартинг!
— И ты потратил его на эль, — подтрунил над стариком Кадфаэль и улыбнулся. — Где же ты в ту ночь приклонил голову? И в остальные ночи, пока длилась ярмарка? У нас на ярмарке были такие же удобства, как у тебя: мы ночевали в одном из наших амбаров.
— Да видишь ли, — ответил старик с неохотой, — я знал одно местечко — недалеко отсюда есть пустой дом. Я жил там в прошлом году, пока не пришел этот рыжий дьявол разносчик, со своей девкой, и не вышвырнул меня вон. Где я приклонил голову? Под изгородью, на соседнем поле. А разве не мог этот тип дать мне угол в мастерской? Да ни за что! Ему требовалось место, чтобы забавляться с девкой. Ну и дрались же они по ночам — как дикие кошки, мне все было слышно. — Речь старика перешла в бормотанье, он как будто позабыл о Кадфаэле, который стоял, вслушиваясь в каждое его слово. — А в этом году я снова видел этот дом. Во что он превратился! Стал непригоден для жилья, разваливается на части. К чему ни притронешься — одна гниль…
— При этом доме, — не веря такой удаче, спросил Кадфаэль, — есть гончарная мастерская? Где находится это место?
— На том берегу реки, рядом с манором Лонгнер. Но в мастерской никто не работает. Там все разрушено.
— И ты ночевал там во время нынешней ярмарки?
— Теперь дожди, — уныло ответил старик. — В прошлом году было тепло и сухо, и я подумал, что нынче будет так же. Но такая, видать, моя судьба — меня прогоняют, как бездомного пса, и я дрожу от холода под изгородью, на голой земле.
— Расскажи-ка мне о том, что было в прошлом году, — сказал Кадфаэль. — Человек, прогнавший тебя, был разносчиком и пришел на ярмарку продавать свой товар? И что же, он оставался в доме до конца ярмарки?
— Да. Он и его женщина. — Старик сообразил, что его сообщение вызвало интерес, и почувствовал себя важной персоной, не говоря о том, что надеялся использовать это к собственной выгоде. — Это была бешеная, необузданная женщина, этакая черноволосая мерзавка. Они во всем были схожи! При моей попытке подползти ближе к дому, она окатила меня ледяной водой.
— Ты видел, как они уходили оттуда? Они ушли вместе?
— Нет, не видел. Они еще оставались там, а мне удалось наняться разносчиком к одному типу, направлявшемуся в Бейстон — он закупил товару больше, чем мог продать в одиночку.
— А в этом году? Ты видел того рыжего разносчика на ярмарке?
— Да, он был там, — равнодушно отвечал старик. — У меня никаких дел с ним не было, но я его видел.
— А та женщина с ним была?
— Нет, в этом году она не появлялась. Он был все время один или сидел с парнями в таверне, а где он спал — кто это знает?.. Дом горшечника теперь уже никуда не годится. Я слыхал, что та женщина была бродячей акробаткой. Ее имени я не знаю.
Ударение, сделанное на слове «ее», не прошло мимо ушей Кадфаэля. Когда он задавал следующий вопрос, у него было такое чувство, будто он снимает крышку с волшебного кувшина, откуда сейчас прозвучит имя, а с ним — и разгадка тайны.
— А его имя тебе известно?
— Конечно! Его знают в каждой палатке, в каждой пивной! Это Бритрик — он приходит из Руитона. Закупает товар на городских рынках и продает его повсюду, и в этом графстве, и в Уэльсе. Он много времени проводит в пути, но никогда не уходит слишком далеко. Дела у него идут неплохо — так я слыхал!
— Ну что ж, — сказал Кадфаэль, глубоко вздохнув, — не держи на него зла и пожелай ему удачи. Она ему не помешает. У тебя — одни печали, у Бритрика — другие, ему не легче. Радуйся теплу и покою, делай то, что советует брат Освин, и тяготы твои исчезнут. Пожелай того всем людям на свете, и пусть душа твоя станет добрее.
Старик внимательно выслушал эти слова, с любопытством наблюдая, как они направляются к выходу. Кадфаэль уже взялся рукой за щеколду, когда сзади послышался на удивление громкий и звучный голос:
— Надо отдать должное его вкусу: эта шлюха была красавица, будь она проклята!
Итак, теперь они знали имя — талисман, способный оживить память. Имена обладают мощной магической силой. После двухдневного пребывания в приюте Святого Жиля Кадфаэль вернулся и поведал Хью о рассказе старика. Теперь они располагали достаточными сведениями о разносчике из Руитона — хоть хронику пиши! При одном упоминании имени Бритрика на рынке или на площадке, где торгуют лошадьми, языки у всех развязывались. Одного люди не знали о Бритрике, а именно, что во время прошлогодней ярмарки он ночевал в доме на Земле Горшечника, который уже с месяц пустовал, но был еще в хорошем состоянии.
Ничего не знали об этом и в Лонгнере.
Тайный жилец с раннего утра уходил на целый день со своим товаром, так же поступала и его женщина, зарабатывавшая себе на жизнь тем, что развлекала толпу. У обоих хватало благоразумия, чтобы закрывать за собой дверь и содержать дом в порядке. Если же, как рассказывал старик, случалось им воевать друг с другом, они занимались этим по ночам и внутри дома. Ни один человек из Лонгнера не ходил на тот участок с тех пор, как Дженерис ушла. Холодом и запустением веяло от этого места для тех, кто знал его раньше, и они избегали даже проходить мимо. И люди не знали, что туда забредал жалкий старик в поисках ночлега, но в тот раз он был изгнан оттуда своим более сильным и везучим конкурентом.
