знаю, но в городе ее не было. Может, и правда Василий Кириллович ее тогда в лечебницу определил. А после свадьбы месяцев через пять-шесть смотрим – что такое? – никак Варвара Тихоновна? Особняк Горохова за пристанью, в той части города, у старого кремля видели. Вот большой дом, хороший. Она в нем поселилась. Слуг взяла. Выезд. В доходном доме через две улицы ей половина принадлежала. Деньги неплохие. Совсем. Но ей не впрок. После таких-то вершин падать больненько. А что ты хотела, матушка? По иному-то как раз и было бы удивительно. У нас народ как говорит – каждый сверчок знай свой шесток. И это не от злости или желания унизить – это самая правда и есть. На чужом шестке и сверчку неудобно. Свалится еще и разобьет лоб! Вот так и случилось. Поначалу она еще жила с размахом. И в театре были роли. И поклонники солидные. Помещик один, правда женатый, ей оказывал знаки, молодые офицеры. Но что это по сравнению с тем, что раньше было? И она, конечно, каждого своего нового обожателя чуть не в мужья записывала сразу. Тот на нее только посмотрит, а она уже слух пускает про невероятные подарки, про обещания нафантазирует. Люди смеяться начали. Тут и из театра ее попросили. Артисты вообще народ ненадежный. Качнешься – толкнут. Они и толкнули. Варвара Тихоновна какое-то время пыталась еще пыль в глаза пустить. На свои деньги себе ангажементы устраивала. Только финансы расстроила. Да еще мужчины совсем никудышные пошли. По-простому сказать – приживалы. Зачем уж она с ними связывалась – бог весть. Кого обмануть хотела? Трушникову, что ли, насолить? Так он и как звать ее забыл. А она найдет какого-то приказчика, а то и жулика откровенного. Нарядит его на свои, цепочку золотую с брелоками на жилет, цилиндр непременно. Посадит с собой в коляску и катает по городу, а он ей руки целует. Что же, люди совсем глупые? Все же ясно. Да и она все понимала, совсем сильно пить начала. Потом продала дом доходный и особняк, переехала на окраину, но тоже в приличный дом. Деньги оставшиеся вложила в казначейские билеты. Сама стала петь в ресторанах. Но и там все скандалы. Гимназист какой-то из-за нее с приказчиком стрелялся. Нелепица, и закончилось все царапиной. Никто бы и не придал значения. Но она растрезвонила всюду. Такую историю из этого раздула! Сама и в трауре ходила, и в обморок в церкви упала – дескать, так за раненого переживает. Дядя ваш вынужден был отреагировать. Расследование, обоих под арест. Можете себе представить состояние нашего общества. А она пришла на суд под вуалью, с огромным веером в виде сердца. Ой, горе.
– Да… Тяжело. А сейчас она где живет, не знаете?
– Вроде бы последний раз снимала она квартиру в Петровском. Там в клубе в ресторации выступала. Около Петровского лагерь, так, говорят, она к офицерам ездит. Но это уже не мое дело.
– Борис, не думаешь же ты, что убийство Трушникова – дело рук этой несчастной женщины? Ее и в здании, наверное, уже не было.
– Аркадий, понять женщину – это как упорядочить хаос. Скажи мне, во всем том, что мы сейчас услышали, есть racio [18]? Вот то-то. Впрочем, я тоже не очень верю в ее виновность, хотя… Чисто теоретически, я оставлял ее на полчаса в одиночестве. Мне казалось, что она уснула. Но… кто знает.
– Как ты можешь в такое верить! Женщина, пусть споткнувшаяся, пусть даже упавшая – все равно существо, дарующее жизнь. Мне она вчера показалась страшно несчастной, надорванной. Такой человек может убить себя, но другого?
Самулович поморщился и уже почти собрался мне отвечать, когда на пороге комнаты замаячила маленькая тощая фигурка с рукой на перевязи, в длинной не по размеру рубахе и моей домашней куртке.
– Здравствуй, Антип. Что ты тут делаешь? – сразу подобрался Борис.
– Вот, подивитесь, господа! Прибежал, перебаламутил нас с Марфой. Да прямо в дом лез, никак его не выгонишь.
– А что ж мне делать? Полон двор сапогов, того гляди, на качу заметут!
– А ты меня не перебивай, а то ишь! Чтоб ко мне в дом, тоже разговору не было. Бис какой языкатый.
– А что ж мне делать? – снова завел Антипка. – Надо было ердать, а одежи нет. Я стырил кожу – и сюда. Вы со мной по-людски, и я не крыса. Вон, все в целости. Вы мне мое дайте, я и сгину. С такой хирьгой только сумарить [19].
Он любовно погладил сломанную руку.
Было видно, что они с хозяйкой уже не первый раз так препираются и вся ссора эта больше для вида и для порядка.
Я подошел к вешалке. Там действительно висело пальто, по всей видимости как раз то, которого недосчитался несчастный скорбный головой Бабайский, стояли галоши. Очевидно, своей одежды Антипка не нашел, а уйти в чужой – украсть – посовестился. Я с интересом взглянул на него.
– Галина Григорьевна, – взяв мою хозяйку под локоть и отводя в сторонку, в это время тихо забубнил Борис, – это, конечно, форменное безобразие, что вас так обеспокоили. И это полностью моя вина, mia culpa.
– Так ведь что, батюшка, что вина. Дальше-то что с ним делать? – так же тихо ответила та. – До того худой, смотреть страшно. А с другой стороны, глаза разбойничьи. Волчок несчастный.
– Тут недоразумение. Он испугался. Жандармы, комиссия. Я его у себя пристрою.
Антипка, хоть и стоял далеко, а услышал последнюю фразу, поскольку нахмурился и сказал:
– Не надо меня пристраивать. Здоров я, а у вас жандармы. Я до хазы похиляю.
– И где ж твоя… хаза?
– Та везде, дядька. Где ни оглянись – везде. В больничке оно, конечно, вкусно и чистота кругом. А все засиделся я. Пора.
– Воля зовет? Да?
Паренек кивнул.
– Боже мой, – всплеснула руками Белякова. – Да какая воля? Слушай доктора! Марфа, собери им чего поесть. А завтра оба приходите утром.
Но ночью Антипка таки сбежал. Еще перед сном нашел в подсобке свои обноски (правда, выстиранные и вычищенные) – в них и ушел.
Утро следующего дня выдалось ненастным. С реки задувал промозглый ветер, дождь то припускал, то останавливался ненадолго. Земля размокла. Я как мог быстро шел по тротуару, периодически оскальзываясь и спотыкаясь на мокрых неровных досках. Брюки мои испачкались, с фуражки капало. Борис прыгал рядом, похожий в своем черном длинном пальто на толстую встрепанную ворону. Город плыл сквозь туманную,
