Это была правда, но не вся. Я вынужден был признаться самому себе, что не хотел бы снова встретиться с Кэт без веской на то причины. Эта женщина выбивала меня из колеи. Желание подобно лошади, говорил я сам себе: оно сбежит, если вовремя не обуздать его.
Я запечатал письмо и оставил на каминной полке в гостиной, намереваясь завтра велеть Стивену отнести его на Генриетта-стрит. Но утром слуга не разбудил меня в обычное время. Поэтому я встал поздно и, обругав Сэма, в спешке оделся и выскочил из дому.
Словом, я совершенно забыл о письме для Кэт, и, когда поздно вечером вернулся домой, оно по-прежнему лежало на каминной полке.
В четверг, 6 февраля, Карл II открыл заседание парламента.
– Надеюсь, Марвуд, король не будет разочарован, – сказал мне в то утро господин Уильямсон, когда я встретил патрона в Тихой галерее. – Герцог Бекингем обещал ему достать луну с неба, но вполне возможно, что его светлость не сумеет этого сделать.
В данном случае под луной подразумевались деньги, необходимые для строительства флота, выплаты жалованья членам правительства и обеспечения Карлу II достойной жизни, как он это себе представлял. Сюда же входил Билль о понимании, который обеспечил бы диссентерам свободу вероисповедания, вследствие чего они стали бы беззаветно преданными своему государю.
Трудности Бекингема заключались в том, что многие члены парламента являлись большими приверженцами Англиканской церкви, нежели король, ее номинальный глава. Во всяком случае, так утверждали они сами и их друзья-епископы. Вдобавок эти достойные джентльмены изо всех сил пеклись о собственных интересах, а потому не хотели выделять больше денег на правительственные нужды, ибо сие означало увеличение налогов, тяжесть которых легла бы, по крайней мере частично, на их плечи.
Может, я пребывал в слишком уж мрачном настроении, но мне казалось, что обе палаты парламента состоят из людей, которых нисколько не беспокоит общее благо. Все эти джентльмены напрочь лишены нравственных принципов. Что бы ни случилось, одни будут голосовать за билли, предложенные сторонниками короля, поскольку их собственная карьера зависит от расположения членов правительства. Другие станут голосовать против, потому что ненавидят монархию вообще или данного конкретного короля либо же тоскуют по старым добрым временам, когда в Уайтхолле правил Кромвель и Англия была благочестивой страной. А некоторые так и вовсе поддержат ту сторону, что посулит им большую выгоду или же нанесет меньший вред.
Политика – это просто игра, в которую играют жадины и глупцы, святые и монстры.
– Кстати, – бросил Уильямсон, – чуть не забыл. Герцог Бекингем завтра устраивает день молитв и покаяния в Уоллингфорд-хаусе. День смирения – так он это назвал.
– День смирения? – изумился я. – Бекингем собирается предаться молитвам и покаянию?
– Нет предела чудесам Господним. – Впервые Уильямсон произнес при мне нечто, похожее на остроту, хотя по лицу его трудно было догадаться, шутит он или нет. – Герцог позвал на День смирения нескольких священников, чтобы те отпустили нечестивцам грехи. Он также пригласил множество знакомых джентльменов. Хотите верьте, хотите нет, но он прислал приглашение даже лорду Арлингтону.
Разумеется, со стороны герцога это была шутка. Вернее, замаскированное под шутку скрытое оскорбление. Арлингтон был не только политическим врагом Бекингема, их разделяли также и религиозные предпочтения.
– Конечно же, милорд не пойдет туда. – Уильямсон пристально посмотрел на меня. – Но его светлость решил послать, так сказать, эмиссара, который будет представлять его в Уоллингфорд-хаусе. И он велит вам, Марвуд, отправиться туда вместо него.
– Но, сэр, герцог Бекингем меня терпеть не может.
– Полагаю, Марвуд, лорду Арлингтону это прекрасно известно.
Естественно, ему это было известно. Я сообразил, хотя и не сразу, что Арлингтон просто решил ответить шуткой на шутку Бекингема.
В четверг, 6 февраля, ранним вечером, когда спустились сумерки, двое мужчин подошли к Хаттон-Гардену. Привратник только что открыл калитку, чтобы впустить служанку: госпожа Далтон посылала ее забрать пару перчаток, которые она заказала ранее. Незнакомцы вышли из тени и проникли внутрь вслед за женщиной.
– Не о чем тревожиться, приятель, – сказал высокий; он был худой как палка и говорил с йоркширским акцентом. – Твоя госпожа будет рада нас видеть.
Эти слова не убедили привратника. Тем не менее он не стал поднимать шум по двум причинам: во-первых, незнакомец дал ему крону; а во-вторых, оба незваных гостя были вооружены. Тем временем второй мужчина, который выглядел квадратным, ибо был чуть ли не одинаков в высоту и в ширину, взял служанку под руку и с неуклюжей галантностью вызвался нести ее крошечный сверток.
Внутри дома госпожа Далтон, дама отнюдь не робкого десятка, попыталась преградить им путь. Высокий почтительно поклонился хозяйке, извинившись за вторжение. А потом понизил голос так, чтобы было слышно только ей одной, и шепотом сообщил, что у него есть известие для джентльмена, который у нее гостит: хорошие новости, они должны его обрадовать.
Госпожа Далтон была не из тех, кто легко сдается. Но все ее возражения оказались бесполезны, поскольку как раз в этот момент отворилась дверь и в гостиную вошел сам вышеупомянутый джентльмен. У него в руке была книга, указательный палец уткнулся в то место, где он остановился, а на носу красовались очки с толстыми зелеными стеклами.
Толстяк отпустил служанку, распрямился и изобразил нечто вроде воинского салюта, отрапортовав:
– Отставной кавалерист Даррел, сэр. К вашим услугам!
Ричард непонимающе воззрился на него.
Высокий низко поклонился.
– Ваше высочество, – почтительно проговорил он.
– Что за вздор вы несете?! – резко сказал Кромвель. – Кто вы такие? И с какой стати так меня называете? Немедленно прекратите!
– Как вам будет угодно, сэр. Моя фамилия Вил. У меня для вас письмо.
Он достал послание из кармана и протянул Кромвелю, который снял очки и понес его к туалетному столику, где стояли две свечи. Изучив печать при свете свечей, он вскинул брови. Вскрыл письмо и быстро прочел. Его рука дрожала, когда он положил письмо на столик между свечами.
Потом Ричард поднял голову и поинтересовался:
– А если я не приму приглашение герцога?
Вил покачал головой, но ничего не сказал. Лишь отвесил поклон.
Кромвель понял, что у него нет выбора. Либо он добровольно отправится с этими мужчинами в Уоллингфорд-хаус, либо его поведут туда силой. Если он все же ухитрится не пойти, что казалось маловероятным, Бекингем доложит о присутствии бывшего лорд-протектора в Лондоне властям, что обрушит несчастье на его голову и, возможно, также на головы госпожи Далтон и Элизабет.
С другой стороны, это письмо – хороший шанс. Друг при королевском дворе мог бы разрешить некоторые из его затруднений. Взвесив все за и против, Кромвель принял решение.
– Вы не должны тревожиться, мадам, – обратился он к госпоже Далтон. – Эти люди – мои друзья или, по крайней мере, друзья друзей. – Потом он повернулся к Вилу. – Что ж, ведите меня к своему господину.
Ричарда усадили в частный экипаж, довольно обшарпанный и ничем не выдающийся. Догадаться о том, кто его владелец, не представлялось возможным.
– Как вы меня нашли? – спросил Кромвель по пути в Холборн.
– То была чистая случайность, сэр, – ответил Вил. – Или, скорее, Божий промысел. Роджер увидел вас на улице и сразу узнал.
– Отставной кавалерист Даррел, ваша светлость, – произнес слуга голосом, похожим на липкую грязь. – Личная охрана генерала Фэрфакса. Имел честь служить под вашим командованием в Армии нового образца в сорок восьмом году. Видел вашу светлость снова в Уайтхолле в пятьдесят седьмом. У меня хорошая память на лица, сэр.
– Я служил в армии всего несколько месяцев, – уточнил Кромвель. – Удивлен, что кто-то меня запомнил. К тому же с тех пор прошло двадцать лет.
