Макс безо всякой боязни и с внутренним ликованием наблюдал эту картину. Опытное животное понимало, что сейчас его врагиню посадят на унизительный для любой твари, кроме собаки, поводок и уволокут отсюда на несколько дней. Он пытался вычислить интервалы отсутствия Дуси, но они были какие-то неравномерные. Не мог же Макс догадываться о первопричине — баронессе Лидии. Это было выше даже Максова сознания.
— Иван Карлович, что вы думаете о посылке эскадры в Японское море? — вопросил Франк эксперта по вооружению.
И хотя Берг в последние дни совсем не думал о русско-японской баталии, поскольку не хватало ни времени, ни сил, ни желания, он все-таки встрепенулся и выдал Франку все секретные сведения российского военно-морского вооружения. Если бы Франк обладал нормальной мужской памятью, он бы мог неплохо заработать на всю оставшуюся жизнь, продав сказанное японскому адмиралтейству. Но к счастью для России, знакомых японцев у Франка не было, как не было и памяти на эти самые технические штучки.
— Сейчас туда идет «Петропавловск», новейшее вооружение, он покажет этим воякам, что значит современный линейный корабль! У меня там служат два приятеля, командуют орудиями главного калибра.
Тут Бергу впервые пришла в голову спасительная мысль, как избавиться от нескромного предложения баронессы: надо срочно записаться добровольцем на дальневосточный фронт и там храбро сложить голову. Да, так он и сделает! Это избавит его от мучений, барона — от смерти, а баронессу — от позора каторги.
Выпили за победу русского оружия. На душе стало хорошо, точно своим действием они как-то приблизили эту победу. Такое состояние души в последнее время наблюдалось повсеместно на Руси: взрослые мужчины, вместо того чтобы личным примером увлекать солдат в атаку на позиции микадо, пили немеряно, и все за одно — за быстрейшее поражение японцев. Если бы японцы знали все это, то война была бы ими проиграна сразу же. Но, видать, у них была хорошо поставлена цензура, они ничего не знали и продолжали строить успешные козни Куропаткину.
— Если не выиграем, будет плохо, — опять принялся за старое Франк. — Помяните мое слово, после японцев придется воевать вам!
Берг удивился и заинтересовался:
— Как это, как это?
— Да вот так это. Я сегодня ходил на скачки. Так представьте себе, открываю программку — батюшки светы родные! Клички лошадей, специально запомнил, Анархист, Бомбист, Баррикада и Динамит! Вот вам крест!
— Ну и что? — пожал плечами Путиловский и подлил Бергу, ибо тот уже клевал носом и вообще был какой-то странный и вдумчивый. Даже Дусино присутствие, по всей видимости, не радовало его в должной мере.
— Как это ну и что? Это же значимое ожидание общества! Раньше скакали Генерал, Банкнота и Гусар. Они были героями. А теперь Динамит! Скачки — это нерв любого общества. Это значит одно: общественное мнение в пользу анархистов и бомбистов. И это настораживает.
— Ты на кого поставил? — в лоб спросил Путиловский — и угадал.
— Да на Динамита, — печально скрючился Франк, со вздохом вспоминая подлую кличку, обокравшую его семью на месячное профессорское жалование.
— Ну и как? — ехидно продолжил Путиловский.
— Пьеро! Я как раз хотел тебя просить о небольшой ссуде. На месяц-два... три максимум!
— Понятно. — Путиловский отсчитал две «ка-теньки». — Этого достаточно?
— И не говори Кларе! — Жертва общественных устремлений сразу повеселела. — Ну-с, давайте на посошок!
Идея показалась настолько плодотворной, что посошок растянулся еще на несколько верст длиной, так что Макс вздохнул свободно только через полчасика, когда ушли все гости и в квартире перестало едко пахнуть псиной. Запах еще останется дня на три, но это будет уже воспоминание. Хотя, подумал Макс, иногда ему не хватает Дуси. Все-таки к плохому быстро привыкаешь...
Лейда Карловна принесла Путиловскому ночной травяной настой и поставила его на тумбочку.
— Я фот что фам сказу. Эта Туся — японская сопака. Она хочет съесть нашего Максика. Если она бутет его опижать, я ее сама у пью!
Путиловский, уже лежавший под одеялом, заулыбался. Общество поляризуется на глазах, даже кошачье-собачье. Коньячные мысли медленно текли в голове, принимая причудливо-сонливые очертания. Вот Дуся с узкими глазами и в кимоно гонится за Максом, который одет в полевую российскую форму... «Забавно!» — подумалось Пу-тиловскому, и это была последняя мыслишка. Далее он провалился в сон.
* * *
— Ничего страшного, господа, я верю в счастливые цифры! — Великий князь Кирилл смотрелся молодцом в боевой рубке броненосца «Петропавловск». — Если прочитать тринадцать наоборот, то получится тридцать один. Это значит, что сегодня, тридцать первого марта, все будет хорошо!
Адмирал Макаров угрюмо отвел глаза и беззвучно выругался. Впереди ожидались минные поля, и, хотя планы этих полей имелись, нельзя было исключить навигационную ошибку. Штурмана бегали вкруг боевых карт, каждые несколько минут наносили точку, треугольник ошибок и истинный курс. Таблица девиации была старой, прокрутить свежую девиацию не успели, и тут пара-другая градусов могли сыграть свою роковую роль. К тому же карты морского штаба, хотя и были точными относительно глубин и береговых очертаний, не содержали сведений о господствующих течениях в это время года.
В рубке было темно, только квадрат штурманского стола светился желтым прямоугольником да тускло горела подсветка путевых компасов. Все огни и знаки вдоль береговой линии вследствие начала военных действий были потушены, и поэтому приходилось идти исключительно по прокладке.
Прежде чем стемнело, удалось запеленговать три береговых ориентира, получить свое место с очень хорошей точностью и определить скорость бокового сноса вследствие местного течения. Теперь оставалось молить высшие силы о том, чтобы в этом проходе в ночи течение сохранялось постоянным и прокладка оставалась в пределах обычной погрешности. Это уже напоминало не обычную штурманскую работу, а какое-то ночное колдовство. Флагманский штурман, прежде чем поставить очередную точку и назвать курс следования, молился каким-то своим штурманским богам, прожевывал губами цифры, остро отточенным карандашом на полях карты чертил одному лишь ему понятные знаки и наконец выдавал единственную фразу:
— Курс семьдесят два!
Рулевой громко репетовал курс и чуть перекладывал штурвал вправо.
Макаров шептал сам себе: «Осторожнее... осторожнее...» и, не дыша, заглядывал через плечо флагманского штурмана. Минные поля на карте казались штабной фикцией, не более, но все кожей чувствовали по обе стороны броненосца подводные шарообразные бутоны на минрепах, ждущие своего мгновения, чтобы расцвести цветами смерти для любого, кто сломает хрупкие рогатые тычинки, обильно утыкавшие бока шаров.
В углу рубки, никем не замечаемый, сидел художник Верещагин и лихорадочно заполнял на-бросочные картоны своего походного блокнота. На его коленях стоял маленький керосиновый фонарик, отбрасывая дрожащий свет не далее быстро двигающейся руки художника.
Шелестел карандаш Верещагина, скрипели карандаши штурманов, и это был единственный шум, помимо шума механизмов глубоко внизу, в машинном отделении. Ход был тихий, но достаточный для того, чтобы корабль слушался руля.
Верещагин рисовал в основном очертания лиц, движения рук и характерные позы всех, кто попадал в освещенное пространство. Это были даже не художественные фразы, а просто обрывки, буквы, куски тканей и людей. Потом он все это вспомнит, перенесет на холст, а сейчас он должен успеть, пока офицеры не видят его и не принимают героических поз и значительных лиц.
Скорбное лицо штурмана, должного произнести ожидаемую цифру, от которой зависит жизнь тысячи человек, говорило больше сотни портретов, написанных в нормальной обстановке, и посему Верещагин не отрывал карандаша, из одной линии мгновенно переходя ко второй, так что картоны напоминали не то фрески Гойи, не то бред гениального сумасшедшего, поклявшегося нанести на бумагу все мгновения, секунды, минуты и часы своей сумасшедшей жизни...
— Э-э-э:.. — начал было великий князь новую фразу, но Макаров кинул в его сторону взгляд, полный такой злобы, что князь поперхнулся и от греха подальше вышел на ходовой мостик перекурить острый момент.
Море в это время года было прохладным, температура воды не поднималась выше десяти по Цельсию. От штевня броненосца отваливали небольшие буруны, вспыхивавшие в полной темноте синеватым коротким свечением. Кильватерный след светился много дольше, и по нему хорошо были видны все малейшие маневры броненосца.
В целом картина радовала сердце великого князя, в уме уже писавшего письмо государю о трудностях морской службы, об анекдотических историях, имевших место в ходе дальнего похода. Ники будет смеяться, получив это письмо. Скоро рассветет, можно будет уйти с мостика в уютную каюту без ущерба для великокняжеской репутации и записать все мысли на бумаге с гербом рода Романовых...
